Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне удалось поговорить с этой женщиной уже в конце дня. – Да.
Она не назвала своего имени, сняв трубку, и я тут же почувствовал капельку подозрительности и раздражения в ее голосе. Я вытер пот, который постоянно выступал у меня на ладонях.
– Кто говорит?
Я закрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь таким образом сохранить спокойствие. Я представился и сказал, что работаю на одну продюсерскую видеокомпанию.
– Я недавно был в Нью-Йорке на съемках и там встретил одного человека, который дал мне этот номер.
Я почувствовал, что женщина как-то напряглась при слове «Нью-Йорк».
– Послушайте, я не совсем понимаю, что вы пытаетесь мне сказать.
Если до этого в ее манере говорить слышалось некое достоинство, то теперь ее голос вдруг стал резким. Вероятно, я слишком нафантазировал себе, услышав голос в автоответчике. Через трубку мне отчетливо передавалось напряжение и раздражение моей собеседницы.
– Я тоже не совсем понял, в чем дело. Этот человек почему-то заговорил со мной об ухе Ван Гога.
Я взял трубку в левую руку, чтобы вытереть потную правую ладонь о брюки.
– Ван Гога?
– Да. «Знаешь, почему Ван Гог отрезал себе ухо?» – спросил он у меня.
Женщина какое-то время молчала.
– Вы встретили этого человека в холле отеля «Плаза»?
Тон ее голоса изменился. Казалось, она что-то поняла.
– Нет, вовсе нет.
Мне хотелось рассказать ей, что я встретил его в задрипанном квартале алкоголиков Бауэри, что это был бомж и что я смутно запомнил его лицо, потому что у него была борода и длинные засаленные волосы, но я сдержался. По ее манере говорить, по той утонченности, которая слышалась в ее голосе, я почувствовал, что отель «Плаза» и бомжи Бауэри являлись для нее двумя совершенно разными мирами, находящимися на расстоянии многих световых лет друг от друга.
– Тогда, вероятнее всего, в баре «Роялтон хотел»?
– Нет.
– В его офисах? Если мне не изменяет память, это где-то в девятнадцатом квартале на Пятой авеню…
– Вовсе нет.
– Тогда где же? В итальянском ресторане «Сан-Доменико»?
– Нет, не там.
– Ах так! Я слышала, у него был загородный дом, да, в Восточном Гемпшире, там?
– Нет.
– Я думаю, этот человек – один из моих друзей. Но я не видела его уже больше года. Я даже посылала объявление о розыске в японскую газету, которая там выходит, но безрезультатно. Я уже не надеялась когда-либо услышать о нем, но вот этот вопрос про Ван Гога, в этом он весь. Ошибки быть не может.
Я наконец понял, почему бомж сказал, что мне дадут денег, если я позвоню по этому номеру.
– Этот человек сказал, что мне дадут денег, если я вам позвоню. Я вовсе не прошу у вас ничего, но когда вы упомянули про объявление в газете, я понял смысл его слов.
– Ах да! Точно, я и правда написала там, что заплачу за любую информацию. Я в самом деле готова отблагодарить вас. Знаете, ведь вы первый, кто с того времени заговорил о нем.
– Нет, спасибо, я звоню совсем не за этим.
– Значит, он прочитал объявление. Где вы его встретили?
Я должен был сказать ей правду. Какое-то время я молчал, но скоро это молчание стало невыносимым. И я сказал:
– В Бауэри.
И тут же услышал тихое, удивленное:
– Бауэри? Это там, где одно время был панк-клуб «СБЖБ»?
– Точно. Кстати, этот клуб до сих пор там.
– Ах так! Как странно! Когда-то этот человек не проявлял никакого интереса к подобным заведениям. И что же он там делал?
– Он был среди бомжей, одним из них, – не колеблясь ответил я.
На этот раз замолчала она, и я расслышал глубокий вздох. «Что вы говорите! Какое несчастье!» – думается, она сказала именно это. Затем она разрыдалась и пробубнила между двумя всхлипываниями:
– Все из-за этой девки… этой девки…
Я не знал, что говорить, и лишь чувствовал, что сердце мое бьется так сильно, что готово выскочить из груди. Я прижал трубку к уху и ждал, пока она успокоится. Я вдруг ощутил невыразимую грусть, слушая, как плачет эта женщина. В памяти у меня возник взгляд того бомжа и его силуэт вдалеке. Может быть, между ними что-то было, между этим мужчиной и этой женщиной, которую я слышал сейчас на другом конце линии. Чувство бесконечной тоски вырывалось откуда-то из глубин меня самого, как мутные пузырьки, прокалывающие поверхность стоячей воды. Чувство это вовсе не походило на сострадание, которое может овладеть вами, когда вы слушаете ребенка, потерявшего родителей; голос этой женщины и картины, сохранившиеся в моей памяти от Нью-Йорка, составляли странное единство, природу которого я никак не мог постичь. Изменение, смешение чувств? Нет, эту тоску я чувствовал у себя в груди, в животе, она походила на маленького звереныша. Как будто вы вдруг сообразили, что хирург оставил у вас внутри инструмент после операции.
Женщина немного успокоилась; тихонько шмыгая носом, сказала:
– Вы знаете, почему этот человек выбрал именно вас?