Ташкент: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Борис Чухович

ПЕРВЫЙ СЕКРЕТАРЬ ЦК КОМПАРТИИ КАК ИНСТИТУЦИЯ

Тема «Шараф Рашидов и архитекторы Ташкента» достойна отдельной монографии ввиду ее многослойности и значимости последствий, которые она возымела в городской среде. Руководители компартий союзных республик обладали огромными возможностями, тем более, если они испытывали тягу к работе с архитекторами и художниками. А таковая у Рашидова, профессионального журналиста и писателя, безусловно, была. Документальные материалы, воспоминания и свидетельства позволяют судить об эволюции его роли в архитектурном процессе.

В начале работы на посту первого секретаря ЦК КП УзССР, с 1959 по 1966 год, Рашидов оставался в тени. На протяжении этого периода ни он лично, ни Центральный комитет не вмешивались в архитектурные конкурсы или выступали в них в роли утверждающей инстанции на последнем этапе. Например, конкурс на Панорамный кинотеатр{2} был проведен Союзом архитекторов Узбекистана по инициативе Министерства культуры республики, — ни в одном из документов этого важнейшего для Ташкента архитектурного события не зафиксировано участия руководства республики в обсуждениях или принятии решения. Даже документы проектирования здания ЦК КП Узбекистана{3} в 1962–1964 гг. не содержат фамилии Рашидова: вся рабочая переписка исходила от заместителя Управделами ЦК Б. Выговского, а при обсуждении и утверждении проекта Центральный комитет оказался лишь четвертой утверждающей инстанцией, после Управления проектирования Дворца Советов в Москве, Союза архитекторов Узбекистана и Госстроя УзССР.

Главный архитектор Ташкента А. Якушев представляет Ш. Рашидову проект центра города. 1964

Ш. Рашидов в центре Ташкента с президентом Сирии Х. Асадом. 1973

После землетрясения 1966 года ситуация начала меняться. Сыграв ключевую роль в организации кампании по восстановлению Ташкента, Шараф Рашидов стал ближе общаться с архитекторами и строителями — это заметно по тому, как часто он появляется в их воспоминаниях об этом периоде. В частности, Андрей Косинский вспоминал о немедленной реакции Рашидова на первый эскиз Дома творческих союзов («вот, наконец, „наше“ появляется в архитектурных проектах»)[47]. Этот эпизод показывает, что уже во второй половине 1960-х годов для Рашидова было важно, чтобы современная архитектура Ташкента была характерной для Узбекистана.

Ш. Рашидов выступает на открытии Музея Ленина. 20 апреля 1970

На рубеже 1960–1970-х годов можно проследить появление новой тенденции в принятии решений по архитектурным конкурсам, которая, возможно, не была изобретением Рашидова. Таким, например, был конкурс на здание Верховного совета УзССР 1969 года. На конкурс были представлены проекты нескольких архитектурных бригад, но решения принимались не профессиональным жюри, а непосредственным заказчиком — председателем президиума Верховного совета УзССР Ядгар Насриддиновой. В дальнейшем подобные решения неоднократно принимались и Рашидовым[48]. Речь также шла и о прямом распределении заказов. Так, согласно воспоминаниям Елены Сухановой, стратегическое решение заказать проект Дворца дружбы народов{39} московскому ЦНИИЭП зрелищных зданий и спортивных сооружений Рашидов принял лично в ходе общения с Евгением Розановым, директором ЦНИИЭПа. В ходе 1970-х и в начале 1980-х годов такие единоличные решения принимались не раз. По воспоминаниям многих архитекторов, «поход на 6-й этаж», т. е. в кабинет первого секретаря в здании ЦК КП Узбекистана, входил в рутинную практику архитектурной жизни. Руководитель республики хорошо знал ведущих зодчих, следил за их карьерой и о многих проявлял заботу. Отношения всякий раз складывались особые. С кем-то Рашидов вел себя уважительно, подчеркивая приоритет их профессионализма над своим «сугубо личным» мнением[49], кому-то высказывал соображения о должном облике объекта, но оставлял без дисциплинарных последствий отказ следовать его рекомендациям[50]. В целом в воспоминаниях ташкентских архитекторов он предстает патерналистской фигурой, в которой мемуаристы подчеркивают позитивные черты. Рассказы архитекторов-москвичей не столь однородны. С большим уважением о Рашидове вспоминал Феликс Новиков, которому руководитель Узбекистана заказал проекты реконструкции центров Самарканда и Бухары, не навязывая свое мнение и не отторгая полученные предложения[51]. Иным Рашидов предстает в воспоминаниях Елены Сухановой, которую можно назвать главной исполнительницей проекта Дворца дружбы народов. В ее рассказе это был заказчик, знавший, чего он хотел, умевший добиться от проектировщиков исполнения своих пожеланий. Наблюдавшая эволюцию Рашидова на протяжении десяти лет, Суханова полагала, что он изначально, т. е. уже в 1960-е годы, в душе не принимал модернистскую архитектуру. Согласно ее рассказу, именно следуя императивам Рашидова, авторы Дворца были вынуждены перейти от исповедуемых ими принципов современной архитектуры к навязываемому руководителем Узбекистана декоративному решению, приведшему к результату, который Суханова в сердцах называла «ханским дворцом»[52]. Большей частью негативно описывал Рашидова в последний период жизни Андрей Косинский: в его воспоминаниях руководитель Узбекистана представал несведущим в архитектуре «баем», который при этом позволял себе «учить» архитекторов[53]. Впрочем, пристрастность воспоминаний Косинского известна, как и то, что он нередко позволял себе придумывать детали рассказов, выгодно иллюстрирующие его точку зрения.

Ш. Рашидов на открытии первой линии Ташкентского метро. 6 ноября 1977

Ш. Рашидов рассматривает новые проекты ташкентских архитекторов. Кон. 1970-х

Интерпретировать эту особенность институциональной организации архитектуры Узбекистана можно по-разному. Некоторые исследователи, отрицающие значимость советской архитектуры на фоне интернационального контекста, сегодня настаивают на том, что у советских зодчих «не было свободы», которой обладали их западные коллеги, и потому их произведения якобы не были столь значительны и разнообразны. Противоположной позиции придерживался, например, Жан-Луи Коэн, полагавший, что советские зодчие обладали гораздо большей свободой, чем западные, в силу прямого доступа к руководителям страны или отдельных республик, в результате чего облегчалось принятие решений и административно обеспечивалась их эффективная реализация[54]. Оба эти представления по-своему высвечивают специфику архитектурного процесса в Узбекистане и свидетельствуют о значимости личности первого секретаря ЦК в иерархии архитектурных институций республики.

ПРОТАГОНИСТЫ ПОДЛИННЫЕ И МНИМЫЕ

Говоря о «свободе советского архитектора», нам следует избегать любой романтизации позднего советского времени. Социальная организация архитектуры ограничивала эту свободу во многих аспектах. Часть из них была объективно обусловлена функционированием советских проектных институтов, другая крылась в субъективных качествах управленческой элиты. Если в международной практике главы крупных проектных институций, таких, например, как OMA или Zaha Hadid Architects, являлись неоспоримыми творческими лидерами, принимавшими главные творческие и организационные решения, подлинные творцы архитектуры Ташкента не всегда фигурировали в первых строчках авторских списков. Обозревая историю архитектуры столицы Узбекистана поздних советских десятилетий, необходимо понимать следующее.

Во-первых, изначальная идея проекта могла принадлежать одним авторам, воплощена была в рабочие чертежи другими и реализована в строительстве третьими. Решение о перестановках чаще всего принимало руководство института, в котором работали архитекторы. Например, из документов и воспоминаний архитекторов следует, что до июня 1962 года главным архитектором проекта (ГАПом)