Бабушкина внучка - Нина Анненкова-Бернар

Но Ненси была далека от таких мыслей. Когда она родилась, рассказы о прежней далекой старине, о житье ее дедов, стали забытыми сказками; а из того, что она слышала от бабушки, она могла вывести только одно заключение — что это было очень-очень веселое и поэтическое житье, когда молодые девушки умели быть по истине прелестными, а молодые люди умели жить и веселиться. И теперь, сидя здесь — на вершине искусственной горки, она живо представляла себе, как в этом самом бельведере с позеленелыми от времени колоннами гремел когда-то оркестр, а по иллюминованным расчищенным аллеям гуляли парами очаровательные, прекрасные бабушки, любезно улыбаясь не менее очаровательным и элегантным молодым людям. Но чувство непонятного, странного беспокойства овладело ею сегодня — она не могла ни читать, ни думать. Она встала и пошла, не зная куда, зачем? — Она шла машинально, как бы в глубокой задумчивости, хотя в сущности ни о чем решительно не думая, подчиняясь точно какой-то внешней силе, толкающей ее вперед. И каково же было ее удивление, когда она, незаметно дли себя самой, очутилась как раз над тем самым обрывом, у ручья, где встретилась вчера с бледным молодым человеком, сосредоточенно записывавшим плоды своего юного творчества. Вдруг удивление ее перешло чуть не в испуг, когда она увидела на том же самом месте, как и вчера, его фигуру. Он не писал сегодня — он полулежал, опершись на локоть и устремив пристальный, нетерпеливый взгляд как раз туда, откуда появилась Ненси.

Когда из чащи показалась ее стройная фигурка и, увидав его, остановилась в нерешительности и недоумении, он стремительно вскочил с места и поспешно пошел к ней на встречу.

— А я вас ждал, — произнес он торопливо. — Мне что-то говорило, что я вас опять увижу здесь…

На этот раз он казался гораздо смелее, тогда как Ненси, наоборот, чувствовала себя сконфуженной и точно связанной.

— Пойдемте на наш камешек, — сказал он ласково.

Глаза его светились искренней, неподдельной радостью.

— Пойдемте.

Пока они спускались к ручью, на Ненси несколько раз находило желание убежать и скрыться там, в старом саду, в любимом бельведере.

Они уселись, по вчерашнему, на серый плоский камень. В траве неугомонно стрекотали кузнечики, заглушая своим треском тихое журчанье ручья, стремительной змейкой сбегавшего по камешкам. А Ненси чудилось, что все звуки природы: и шелест листьев, и звонкое ликование насекомых, и нежная песня ручейка — все это происходит в ней самой, в ее груди, чередуясь с частыми биениями сердца.

— Ну, вот вы какая сегодня!.. — грустно сказал Юрий. — Вчера были такая веселая, а сегодня молчите.

— Я сердитая, — отрывисто произнесла Ненси.

— Вы не можете быть сердитая. Вас, верно, обидели, и вы грустная оттого.

Ненси вскинула на него глазами и точно что-то вспомнила.

— Ах, да!.. — все тем же отрывистым, мрачным тоном проговорила она, насупившись. — Правда! Это вы меня обидели, вы!

Юрий даже привскочил на месте.

— Я?.. О, Боже мой, как же я мог обидеть вас?

— Да, вы. Я даже из-за вас плакала… А бабушка мне говорила, что никогда не надо плакать из-за мужчин, а всегда они должны плакать из-за нас… А я, вот, плакала.

Юрий сидел совершенно уничтоженный и пораженный. Как мог он, как смел он обидеть эту неземную, прелестную девушку — и чем? он ломал себе голову.

— Да, вы меня обидели. Зачем вы так скверно играли вчера, — зачем?

Юрий прошептал что-то в роде извинения и весь красный, поддаваясь непосредственному влечению сердца, хотел взять ее за руку, но испугался сам этого движения и потупился.

Ненси тоже вспыхнула, зато прежняя смелость вернулась к ней опять.

— Послушайте, я вам прощаю… только на первый раз! Больше вы не должны так играть. Слышите?!. И главное, — в последний раз, перед моим отъездом в Париж, вы должны сыграть мне «Warum» точь-в-точь как тогда играли, когда я слушала в кабриолете, а вы этого не знали, да и меня не знали… Хорошо?

Юрий вздрогнул.

— Вы разве уезжаете?.. И скоро?

— Да, в Париж. А — вы, вы любите Париж?

— Я его не знаю.

— А-а! Так вам никогда не было по настоящему весело!.. — с сожалением заключила Ненси.

— Я все мечтаю когда-нибудь, когда окончу музыкальное образование… увидеть…

— Нет, поезжайте, поезжайте как можно поскорей!.. Там так весело, так все красиво: и люди, и экипажи, и улицы!.. Чуть только наступит утро, а улицы уж полны народом и все бегут, бегут, бегут… и вас охватывает необыкновенное веселье, и вам хочется тоже вместе со всеми и за всеми бежать, бежать… Экипажи снуют, хлопают бичи, кричат разносчики… Невероятный шум, гам… Ах, как весело!

Глаза Юрия загорелись огнем любопытства.

— А исторические памятники?.. Ведь это город великих исторических переворотов… — проговорил он с тайным трепетом в груди.

— О, еще бы!.. — подхватила Ненси, сделавшись тоже серьезной.

Она почувствовала свое превосходство перед ним, по части всяких сведений, и роль ментора пришлась ей видимо по вкусу.

— Еще бы… Я все, все знаю!.. Июльская колонна[49]… Там надпись… Знаете какая?.. — и она с важностью проговорила: — «А la gloire des citoyens Français qui s'armérent et combattirent pour la défense des libertés publiques»…[50]

— Как? как? повторите, пожалуйста! — взмолился Юрий. — Я запишу — это очень интересно.

Ненси охотно исполнила его просьбу, и Юрий аккуратно занес в свою записную книжку надпись Июльской колонны.

— А Place de la Concorde?..[51]- все более и более увлекалась Ненси. — А Тюльери?.. Лувр… Вы так и видите живыми всех этих Генрихов, Людовиков… Потом картины: Мадонна Мурильо… этот лик действительно святой… и ангелы, и воздух!.. А Версаль? Все эти залы… Прелестная Мария Антуанетта и… эти события… Там есть картина удивительная: «Dernier Арреl»[52]… Что-то величественно страшное!..

Юрий смотрел на нее с восторгом. Он был серьезный юноша — много читал и много знал — но тот блеск, та свобода, с какими его юная собеседница говорила о вещах, которые ему представлялись только в мечтах, как что-то далекое, недосягаемое — совершенно подавляли его. Он чувствовал себя совсем ничтожеством перед этою, по его мнению, необыкновенного ума и образования девушкою. Он готов был расплакаться, стать ее вечным рабом.

— Ну, прощайте, — прервала свою речь Ненси, протягивая ему руку. — Меня уж, верно, ищет бабушка.

Он дрожащею рукою пожал ее маленькую, пухленькую ручку, а в выражении его больших красивых глаз, за минуту перед тем сиявших таким невыразимым счастием, вдруг появилось что-то горькое, печальное. Их свет потух — они смотрели понуро.

От Ненси не укрылась эта перемена, и самолюбивое, тщеславное чувство приятно защекотало ее юное сердце.

— Знаете что?.. — шепотом проговорила она. — Будем каждый, каждый день встречаться здесь, и чтобы никто не знал о наших встречах, а я вам буду очень много рассказывать обо всем, что знаю.

И она, оглядываясь, побежала вверх по обрыву; на самом краю остановилась на минуту, обернувшись, кивнула еще раз Юрию головою и быстро скрылась в чаще леса.

Он долго, долго стоял, не отрывая глаз от того места, где скрылась Ненси, точно ожидая ее возвращения…

VI.

Так шли дни за днями, и молодые люди каждое утро, в условленный час, встречались у обрыва, а всегда чуткая Марья Львовна на этот раз оказалась совсем близорукой по отношению к совершавшимся возле нее событиям. Да и немудрено: она была слишком далека от мысли, чтобы этот долговязый, мало воспитанный мальчик мог играть хотя какую-нибудь роль в жизни ее прелестной Ненси.

Прошла неделя. Наступил день рождения Ненси, и через три дня был назначен отъезд. Бабушка выписала из Петербурга для подарка внучке прелестный браслет с шестнадцатью бриллиантами. Едва Ненси, проснувшись, открыла свои заспанные глазки, взгляд ее упал на чудную вещицу. Нежный блеск бриллиантов необыкновенно гармонировал с бледно-голубым бархатом футляра. Золото было не видно — одни камни, как лучезарные капли росы, полукругом тянулись по бархату.

Ненси вскрикнула от восторга. На ее крик сейчас же появилась бабушка, ожидавшая с нетерпением пробуждения новорожденной.

— Ну, Ненси, — поздравляю!.. — с некоторой торжественностью произнесла Марья Львовна. — Вот ты и jeune demoiselle[53]!

Ненси не знала, что ей делать: она-то бросалась целовать бабушку, то хваталась за браслет и откинувшись, на подушки, держала его перед восхищенными глазами.

— Ну, дай его мне и будем вставать.

Когда Ненси уже была в белом, с валансьеновыми прошивками и кружевами, батистовом платье, бабушка надела браслет на ее тонкую, нежную ручку.

— Это только слабая дань твоей красоте, крошка, — шепнула Марья Львовна, целуя Ненси в голову.

И Ненси вдруг стало отчего-то грустно. Ей показалось, что прошло что-то очень, очень хорошее и наступает новое, еще неизвестное и будто страшное.