Литературная Газета 6471 ( № 28 2014) - Литературка Литературная Газета

Он родился 9 июля 1889 года. 125 лет назад. Ещё живы те, кто мог назвать его своим старшим современником. Имена тех, с кем он начинал свою поэтическую жизнь, вписаны золотыми буквами в историю мировой литературы. Уверен, что в этой литературной летописи есть страница и Николая Асеева, без которой общее понимание течения литературной истории будет куда как не полным.

Он никак не подходил под неизвестно кем созданный миф харизматического поэтического поведения. Все, кто с ним общался, отмечали его подчёркнутую вежливость и деликатность. Ни постановочных запоминающихся скандалов, ни эффектных, но бессмысленно вредных заявлений, ни фронды ради фронды. Его жизненное кредо – поиск себя, поиск сути и ощущение пути, где не оступиться важнее, чем вытворить прихотливое экспериментальное па. Вежливость – это первое ощущение от него его будущей жены, одной из пяти известных в то время в богемном кругу сестёр Синяковых, Ксении. В ней Асеев нашёл любовь всей жизни. И это обстоятельство тоже как-то не укладывалось в привычный миф. Где так свойственная поэту любвеобильность? Надо сказать, подменять яркостью биографии значимость творчества – подлая черта нашей публики.

А ведь для понимания поэта есть только его текст. И для понимания его любви[?] Как трогательны стихи Асеева «Пять сестёр», написанные незадолго до кончины. В них он вспоминает знаменитых девушек-красавиц и радуется тому, какое счастье дала ему одна из них:

Я каждый день, проснувшись,  долго думаю

при утреннем рассыпчатом огне,

как должен я любить тебя,  звезду мою,

упавшую в объятия ко мне!

Просто и тонко. По-настоящему.

Его ранние стихи, написанные в его московский дореволюционный период, отмечены явным символистским влиянием, которое сочеталось с подчёркнутой новизной звука и тона. Он был своеобразным романтическим футуристом, он не скрежетал железом, а вырабатывал новую интенсивность звона.

Я знаю: все плечи смело

ложатся в волны, как в простыни,

а ваше лицо из мела

горит и сыплется звёздами.

Но Первая мировая, неудержимо теряя бравурный героизм первых своих дней, прервала линию жизненного и творческого развития грубым перпендикулярным мазком. Его призвали на фронт. Война не поместилась в нём. Насилие для него не могло быть справедливым. И он, как и тысячи солдат, вдохновлённых большевистской пропагандой, бежит от войны, понимая губительность всего этого кровавого действа. Судьба заносит его во Владивосток, где он продолжает активно творчески работать. В стихах этого времени много терзаний, сомнений, попыток осознать то, что происходит с Россией, вкупе с горькой невозможностью сделать какие-либо окончательные выводы. Всей душой он рвётся в Москву. Там друзья: Маяковский, Пастернак. Но помнят ли они его? И вот наконец приходит телеграмма от наркома просвещения Луначарского с вызовом в столицу СССР. После своего второго и окончательного переезда в Москву он сразу же становится едва ли не ключевой фигурой в литературном процессе молодой советской России. Он входит в разные литературные группы, самой значимой из которых, бесспорно, является знаменитый ЛЕФ. Его мастерство оттачивается до абсолютного совершенства. Словом он владеет едва ли не лучше всех советских поэтов. Он бесспорный поэтический виртуоз. В 1925 году из-под его пера появляется, пожалуй, самая популярная его поэма «Синие гусары», посвящённая декабристам. Вещь эта компактная, умная, очень энергичная по звуку, свежая:

Белыми копытами

лёд колотя,

тени по Литейному –

дальше летят.

«– Я тебе отвечу,

друг дорогой, –

Гибель нестрашная

в петле тугой!

Позорней и гибельней

в рабстве таком,

голову выбелив,

стать стариком».

Страшным ударом стала для Асеева трагическая кончина Маяковского. Он человек с необычайно высоким порогом совестливости, винил в этом и себя как участника окружения Маяковского, окружения, не сумевшего его сберечь. Переживал он и из-за того, что официальные культурные власти, на его взгляд, совсем не уделяли внимания памяти поэта, порой позволяя себе непростительную язвительность в адрес усопшего. И только после резолюции Сталина Ежову на письме Л. Брик, где вождь политический называет вождя поэтического «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи» , Асеев объявляет о начале работы над поэмой «Маяковский начинается», ставшей лучшим литературным памятником автору «Облака в штанах».

Он прожил долгую жизнь. Счастливую ли? Скорее да, чем нет. Хотя его преследовали и хвори, и внутренние кризисы, но он не делал из них отдельной истории, снося всё мужественно и стойко. Асеев – это образчик поэтического антиэгоизма. Он не мыслит себя вне поэзии и поэтов. Судьбы других поэтов вдохновляли его на литературные подвиги. Прекрасны его стихи памяти Гарсиа Лорки:

Почему ж ты, Испания,  в небо смотрела,

когда Гарсиа Лорку  увели для расстрела?

Андалузия ж знала  и Валенсия знала, –

что ж земля  под ногами убийц не стонала?!

Он помогал всем, кому мог. И тем обиднее появившиеся в 80-х годах прошлого столетия упрёки в том, что Марина Цветаева покончила с собой чуть ли не из-за него. Я никогда не верил в это, понимая, что распространившей эту версию Ариадной Эфрон могли руководить эмоции и неверные сведения. Слава богу, несколько лет назад увидело свет исследование Веры Чикриной «Два дня десятилетьям равные», где Асеев полностью реабилитирован.

Он чувствовал каждую эпоху, с которой ему приходилось сосуществовать. Вот и годы «оттепели» он отметил неожиданным:

Ещё за деньги  люди держатся,

как за кресты  держались люди

во времена  глухого Керженца,

но вечно  этого не будет.

Это ли не предчувствие, которое до сих пор ждёт своего часа, чтобы сбыться?

Я часто думаю, почему мы склонны забывать таких поэтов, как Николай Асеев, не отдавать им должное, навешивать на них ярлыки и за этими ярлыками прятать их от себя самих. Наверное, потому, что путь духовной распущенности и невежества, к которому всё пристальнее присматривается мир и пытается навязать его нам, это путь в никуда, в беспамятство, в уродство, к крови и несчастьям. Красота, возможно, и спасёт мир. Но только в том случае, если мы её запомним. А Николай Асеев, его стихи и его удел – это часть мировой красоты и гармонии, неотъемлемая, немаловажная. И незабываемая…

Теги: Николай Асеев

«И повторится всё, как встарь»

Мир хочет быть детерминированным. Любой хаос мечтает стать космосом. Человеку уютнее жить в мире, где есть свои константы, свои точки отсчёта. Искусство также, хоть и не поддаётся логическому анализу, всё же желает быть чем-то определённым, выражать некие идеи только ему доступными средствами.

Что же такое поэтическое направление? В сущности - это не что иное, как отношение поэта к миру, выраженное стилистически. И три ключевых направления в русской поэзии начала прошлого века – символизм, акмеизм и футуризм – существуют и сегодня. Конечно, несколько видоизменённые. Интонационно, лексически и образно обновлённые. Но, несомненно, узнаваемые.

Почему же вот уже целый век они актуальны? Да потому, что фундаментальны, потому что определяются не только суммой художественных приёмов, но и тесно спаяны с тем или иным психотипом поэта, с его способом освоения философско-эстетического пространства жизни.

Присутствуют на сегодняшней поэтической арене и акмеисты, и символисты, и футуристы. Может быть, они сами таковыми себя и не считают. Да это и не важно. Важно то, что и по сей день есть поэты, ратующие за наглядную предметность образов, земную основу переживаний и точность слова. Есть и те, которые ценят слово как символ, выражающий суть некоего явления, им важнее не зримые детали, а смысловые обертоны; все их думы о небесном, а земное – только лишь платформа, где надо немного постоять – дождаться поезда, идущего в иные, запредельные края. Есть и футуристы – авангардисты, бунтари, ищущие "самовитое слово" и втайне, наверное, всё ещё надеющиеся сбросить с парохода современности Пушкина, Достоевского и Толстого. А их всё так же проходят в школе...

Правда, яркие бунтари начала века постепенно выродились в филологических акробатов и лингвистических фокусников, к тому же по большей части невероятных зануд.