Тупики психоанализа. Роковая ошибка Фрейда - Рудольф Баландин

В главе «О научном значении сновидений» он писал: «Образы сновидений приходят к нам из области бессознательного; во время сна бессознательное делается отчасти сознательным, и наоборот, исчезает сознаваемое нами во время бодрствования».

Работа Дю Преля была вскоре переведена на русский язык. Этот автор был популярен, и его книгу Фрейд, по-видимому, внимательно читал.

Сам по себе факт заимствования идей оправдан. Надо лишь ссылаться на своих предшественников, а историкам и популяризаторам не следует приписывать те или иные открытия тем, кто их не совершал.

В конце 1908 года Зигмунд Фрейд прочёл лекции по психоанализу в Университете Кларка (у нас назвали бы – «имени Кларка») штата Массачусетс (США). Отзывы были преимущественно положительные. На следующий год его вместе с учеником Карлом Юнгом вновь пригласили с лекциями в эту страну.

«Мы нашли к нашему большому удивлению, – вспоминал Фрейд, – что свободные от предрассудков представители этого маленького, но уважаемого педагогически-философского университета были знакомы со всеми психоаналитическими трудами и знакомили с ними на своих лекциях слушателей.

В такой чопорной Америке можно было, по крайней мере, в академических кругах свободно говорить и обсуждать то, что в жизни считается предосудительным…

Мы были вознаграждены почётным титулом Z. Z. D. (докторов обоих прав)». Лекции прошли с успехом. На них присутствовал, в частности, невропатолог Джемс Патнем, ставший одним из убеждённых сторонников психоанализа. «Позднее Патнем, – писал Фрейд, – слишком подчиняясь высоким этическим и философским запросам своей натуры, предъявил к психоанализу, как я думаю, невыполнимое требование – именно, чтобы он служил определённому нравственно-философскому миросозерцанию».

С позиций высокой «надчеловеческой» истины, быть может, не следует заботиться о нравственном аспекте психологической теории. Но, во-первых, у Фрейда речь идёт о проблемах, имеющих отношение не только к отдельной личности, но и к обществу. В таком случае есть все основания требовать, чтобы учение отвечало «высоким этическим и философским запросам».

Во-вторых, учение Фрейда о структуре личности, её патологиях и духовной жизни общества вовсе не безупречно с позиций науки. Оно вызывает серьёзные сомнения из-за пренебрежения к фактам, свидетельствующим не в её пользу.

В-третьих, психоанализ – не только теоретическая конструкция, для которой нравственный критерий может отойти на второй план, а руководство к действию, метод проникновения в душу пациента, воздействия на его психику.

О том, насколько важно соотнесение идей, скажем, Фридриха Ницше о человеке с нравственно-философским миросозерцанием, Фрейд испытал на собственном трагическом опыте, когда в Австрии, присоединённой к Германскому Рейху, восторжествовал нацизм.

Небрежное отношение Фрейда к нравственной стороне своего учения проявилось в словах, сказанных им Юнгу после того, как их лекции по психоанализу в Университете

Кларка вызвали воодушевление у американцев: «Эти люди не подозревают, что я принёс им чуму».

Неужели он сознавал, что психоанализ недостаточно проверен на практике и не отвечает критерию научности? Как человек умный и образованный он должен был в этом убедиться за десятилетие, которое посвятил применению и распространению своего учения. Однако успех заставил его оставить сомнения или, во всяком случае, не упоминать о них.

С тех пор он, помимо медицинской практики, читал лекции и писал научные работы. В них продолжал настойчиво пропагандировать свой метод, приводя как доказательства случаи с отдельными пациентами.

В статье «Леонардо да Винчи и воспоминания его детства» он выбрал тему заведомо интересную для многих читателей, но столь же сомнительную в научном плане: его анализ психических особенностей одного из титанов Возрождения нельзя опровергнуть уже потому, что невозможно проверить.

Как писал автор солидной биографии Леонардо да Винчи советский историк Л.М. Баткин: «Истолкование личности Леонардо, данное З. Фрейдом, малоубедительно не только ввиду общеметодологических причин, но и просто фактически, из-за чрезмерного количества произвольных допущений и натяжек, к которым был вынужден прибегать знаменитый австрийский психиатр».

Не исключено, что Фрейд специально выбрал знаменитую и во многом загадочную фигуру, чтобы вызвать общественный резонанс, дискуссии, пусть даже резкие опровержения. Был ли это рекламный приём, или Фрейд как всякий увлечённый своими идеями автор испытывал свой метод на загадочной в психологическом аспекте исторической личности? Если вспомнить, как он отозвался в США о тех, кто «заразился» его идеями, то второй вариант кажется предпочтительней.

Пропагандируя свой метод, Фрейд действовал преимущественно методом внушения, а не убеждения. И это ему удавалось неплохо.

На Западе начало ХХ века было благоприятным периодом для распространения шокирующих идей. Такова была реакция духовной сферы на механизацию общественной жизни, вторжение техники, стремительный рост промышленности, давления материальной среды.

В Европе и Северной Америке распространилась вера в оккультизм и ясновидение, спиритизм и парапсихологию, астрологию и Космический Разум. В искусстве появилось множество мелких авангардных течений, включая абстракционизм. Подобное брожение умов обычно предшествует острым социально-политическим конфликтам.

Мировая война усугубила психические аномалии в обществе. Для психоанализа наступили прекрасные времена. Фрейд добавил в своё учение идею о влечении к смерти (Танатосу, как её называли древние греки) и врождённой агрессивности человека. Он придал наукоподобие афоризму, завершающему стихотворение Фридриха Шиллера «Мировая мудрость»:

Любовь и голод правят Миром.

После 1919 года нападки на психоанализ поутихли, популярность этого метода росла, психоаналитики стали неплохо зарабатывать, отчасти вытесняя из этого бизнеса оккультистов, парапсихологов. Книги Фрейда имели успех. Он перешёл к философским обобщениям, на свой лад излагая основы духовной жизни общества в работах «Психология масс и анализ человеческого Я» (1921), «Я и Оно» (1923); «посягнул» и на философию религии: «Будущее одной иллюзии» (1927), «Моисей и единобожие» (1939).

До Второй мировой войны учение Фрейда пережило необычайный подъём в одних странах, и резкий упадок в других. В СССР оно сначала пользовалось успехом, а затем было заклеймено как проявление тлетворной буржуазной культуры (в такой формулировке была немалая доля истины).

Распространение в Западной Европе фашизма и нацизма застало Фрейда в Вене. Его имущество было арестовано; он стал узником еврейского гетто. Его выкупили за крупную сумму друзья и поклонники. Он поселился в Лондоне. В последние годы его мучил рак горла, он перенёс несколько операций, перестал практиковать, но продолжал писать книги. Умер он 23 сентября 1939 года.

Зигмунд Фрейд в зените славы

…Идеи, в отличие от их создателей, обретают бессмертие, если они сохраняются в истории культуры. Так произошло с учением Зигмунда Фрейда. Оно продолжает пребывать в общественном сознании, сочинения его переиздаются и читаются с немалым интересом. В практике используются разные виды психоанализа, отчасти модифицированные по сравнению с первоначальными приёмами.

Означает ли это, что идеи Фрейда верны? Почему, несмотря на критику, они не сданы в архив? Разве не практика – критерий истины?

На эти вопросы нам предстоит ответить. Остаётся, конечно, и другая цель: хотелось бы понять, что происходит в духовной сфере личности и общества в наше время?

Глава 2

Остроумие и его отношение к сознанию

Ученики. Зангези! Что-нибудь земное! Довольно неба! Грянь «камаринскую»! Мыслитель, скажи что-нибудь весёленькое. Толпа хочет весёлого. Что поделаешь – время послеобеденное.

Скучно о смешном

Некоторым поклонникам Зигмунда Фрейда нравится его стиль. Вот что писал Стефан Цвейг:

«По сравнению с головокружительною прозой Ницше, рассыпающейся самыми отчаянными фейерверками искусства и художества, его проза кажется на первый взгляд трезвой, холодной и бесцветной. Фрейдовская проза не агитирует, не вербует приверженцев; она полностью отказывается от всякого музыкального ритма (к музыке, как он сам признаётся, у него нет никакой внутренней склонности – очевидно, в понимании Платона, обвиняющего музыку в том, что она вносит расстройство в чистое мышление)…

Ясность для него, как во всех человеческих отношениях, так и в области словесного выражения, – первое и последнее; этой максимальной озарённости и отчётливости он подчиняет, как нечто второстепенное, все художественные достоинства; единственно в результате достигаемой таким путём алмазной твёрдости очертаний, его проза обретает свою несравненную vis plastica» (пластическую силу).