Судовая роль, или Путешествие Вероники - Елена Блонди

— Сейчас расскажу смешное, про Леську. Стою как-то зимой у почты, в шубе, в шапке до самого носа. И тут бежит Гонза, ты что, говорит, Алечка, стоишь, не иначе, свидание у тебя? А я улыбнулась загадочно (тут Тина продемонстрировала одну из своих иронично-томных улыбок) и отвечаю «Антолино жду». Гонза был очарован. Антолино! А можно, говорит, я тоже рядом с тобой буду Антолино ждать? Я разрешила. И вот мы стоим, вечереет, серое все вокруг, холод собачий, ждем Антолино. И Гонза, как увидит кого из знакомых, с гордостью сообщает «а мы Антолино ждем!» Наконец приходит Леська, в этом своем дутом пальто и вязаной шапке, маленькая, толстая и очень злая, у нее как раз с мужем разборки в полном разгаре. Бедный Гонза меня в сторонку отвел и горестно так спрашивает «это что, это и есть Антолино? Которое мы ждали?»

Никин кусок торта, не выдержав взрыва хохота, свалился на блюдце плашмя.

— Рассказывай давай, — Тина аккуратно выкраивала ложечкой полукружия прослоенного сдобой крема и отправляла в рот.

Ника вздохнула и скорбно заскребла ложкой, подбирая сладкие кусочки.

— Ладно, сперва доешь, — разрешила Тина, — а я тебе пока пару сплетен поведаю.

Торт был вкусный, а чай благоухал иноземными пряными травами. За широкими окнами внизу бибикали, порыкивая, автомобили, и через откинутые фрамуги затекал акациевый аромат, смешанный с морским бризом. В коридоре изредка слышались шаги, кто-то подходил, увидев табличку, снова удалялся. Разок постучались в матовое стекло. Позвали бархатным баритоном:

— Алевтиныванна? Алька, ты тут?

Тина приложила к губам облизанную ложечку, призывая затаиться. И снова медленно рассказывала легкие сплетни, тщательно собирая с блюдца остатки торта.

— Приехал Данька, защитился. Ты же его знаешь, да? Ой, что же я, конечно, знаешь, ты же с ним дружила в сопливом школьном возрасте. Привез жену, она на третьем курсе, там же, в Кениге. Зовут, между прочим, тоже Вероника. Себя называет Ронка. Как собаку, уж извини. Всего неделю тут. А уже поставила на уши весь институт. Мужики роняют слюни, бабы глядят волчицами. В прошлые выходные ездили за тюльпанами, Ронка ушла по пляжу и купалась там голая, одна. Ну, ясен пень, мужики скопились на том склоне, где ее видно.

— А что же Данька? — охрипшим голосом спросила Ника, вспоминая золотой загар на высоких скулах и ярко-голубые веселые глаза, линялую рубашку, повязанную вокруг узких бедер, черт черт, влюблена была, ночами сидела, как сова у окошка, единственный в своей жизни стишок сочинила, когда уехал…

— А Даньке пришлось делать вид, что все нормально, так нынче в европах принято. И что обратно она уехала не с ним, а с придурком Гонзой и две ночи у него жила в общаге, тоже так — европейски. Жалко мальчика.

Не вставая, Тина потянулась большим телом, поправила легкий свитерок, обтягивающий высокую грудь, сунула чашки на подоконник, туда же отправила блюдечки. Улыбаясь, пропела Нике:

— Не отвязать неприкрепленной лодки,Не услыхать в меха обутой тени,Не превозмочь в дремучей жизни страха.

— Не обращай внимания, это я просто так, вчера на ночь стихов начиталась.

— Тоже Бродский?

— Неа. Мандельштам.

— Дашь почитать?

— Будешь уходить, возьмешь с полки. Ну?

Она сидела, высокая, тридцатипятилетняя, уверенная в себе, с прекрасными темно-рыжими волосами, рассыпанными по прямым плечам. Не так чтоб красивая, но с таким блеском в глазах и постоянной тайной улыбкой, чуть изгибающей краешки тщательно подведенных губ, что Ника снова позавидовала подруге. У нее, конечно, своих хлопот и неурядиц полон рот, но видно, как нравится ей жить и быть такой вот — живой, настоящей и звонкой.

Ника вздохнула и вынула измятое письмо, положила на стол. Рядом устроила конверт, залитый бурым томатным соусом. И стала рассказывать.

…

Заканчивая, оборвала себя, потому что услышала, как голос заторопился, и в нем задрожали слезы. И уже говорила, оказывается, не о том…

— Понимаешь, я все могу подумать. Но только не так, как у всех, как у соседки вот, она часто уезжает, а муж приводит ночью женщин, и мне кажется, все это знают, кроме нее. А я на той неделе Кузяку встретила, может, помнишь, дискотечный мой старый друг, он и с Никасом дружил, вместе росли, здоровый такой, говорит мне, ух ты ж, Вероничка, какая стала красотка, какие тебе муж тряпочки покупает, а я ему смеюсь и отвечаю, ну так любит же, почему не купить, и Кузяка посмотрел как-то странно, вроде бы ухмыльнулся, а я, как дура слепая, помахала ручкой и пошла, каблуками цок-цок. А сейчас думаю, может, я сейчас дура, а не тогда? Может, надумала себе фигни и хожу фигней маюсь? Ну…

Незаконченная фраза повисла в тихом важном научном воздухе и Ника беспомощно посмотрела на Тину. Та сидела, глядя на прикнопленный к фанерной загородке рисуночек — тремя быстрыми штрихами смеющаяся Тина. Это только Гонза умел — так рисовать, чтоб три линии, но сразу ясно, кто.

Тина вытянула стройную ногу в тугом чулке, провела по несуществующим складочкам, повернула ступню боком, разглядывая туфельку. У Ники нехорошо заныло в желудке.

— На Кузяку своего наплюй. Видела я его, когда вы на улице стояли как-то, глаза хитрые и недобрые, он соврет недорого возьмет.

Ника незаметно выдохнула.

— Но если тебе правда мой совет нужен, хотя подумай сама, что может тебе посоветовать одиночка на десять лет старше, не замужем и неизвестно, пойду ли… Так вот, считай это не совет, а просто мнение. Поезжай без телеграммы. Звони в справочную флота, как многие делают. Бери билет и мотай в порт, к приходу. Что увидишь, то и увидишь.

— Да как же… Никас всегда звонит сам. Или телеграмму. Чтоб я не болталась у проходной, ведь бывает, их на рейде ставят, они несколько дней ждут таможню и пограничников. А еще бывает, постоят и их отправляют в другой порт.

Тина величественно махнула рукой, сверкнув пурпурным лаком:

— Снимешь номер в гостинице. Пошляешься по магазинам. А если в другой порт, ну что ж, возьмешь билет и прокатишься за ними. Это же весело. И не думай, что будешь одна. Там жены уже целой командой соберутся. Некоторые от измен берегут, а некоторые бдят, чтоб муженек шмотки на сторону не спустил да валюту не пропил.

— Я… — Ника опустила голову.

Ехать одной? Садиться в комету или в поезд, выходить на совершенно незнакомом вокзале, искать дорогу в порт, а там? Да Ника в своем-то городе время на улице спросить не умеет, такой у нее недостаток с детства, незнакомые люди на нее ужас нагоняют. И незнакомые улицы. С виду не скажешь, вполне себе хорошенькая молодая женщина, стройная, волосы богатые мелким бесом полспины закрывают, улыбка такая, что даже тетки ей комплименты делают, ой, дочка, ну еще улыбнись, порадуй. Так Ника никому и не говорит, чего зря народ смешить. Но перед каждой поездкой ночь не спит, и всю дорогу как в тумане, пока не встретит ее на вокзале Никас, подхватит сумку и поцелует сперва в макушку, прижимая к широкой груди.

— И отпуск у тебя. И твоего мужичка увезли развлекаться. Все складывается, Никуся!

— У меня нет денег, — глухо сказала Ника, — совсем нет.

— Ну, бывает, — голос подруги стал бодро-фальшивым, и в нем Ника услышала раздраженное сочувствие. Попыталась оправдаться:

— Так получилось. Никас оставил. И маме отдал нашу часть на квартплату. Но он задерживается же… Кончились почти.

— Это не мое дело, Вероника. Решишь ехать, я тебе денег дам. И твоя Васька даст, я уверена.

Она замолчала, но Нике показалось, еле сдержалась, чтоб не сказать еще кое-что. То, что время от времени говорила ей мама. Почему всегда под расчет? Почему все, что привозит, забирает мама Клава на их якобы общую сберкнижку?

— Веронка, а вдруг тебе нужны будут деньги, ну, хотя бы для Женечки? Это нехорошо! — волновалась мама, подозрительно глядя на унылую дочь, — я знаю, что Клавдия Сергеевна тебе их даст, но это ненормально, у вас же семья!

И не успевала Ника ответить, как снова мама волновалась уже в другую сторону — как бы Коленька не рассердился на теоретическое нехорошее поведение своей жены.

Тина встала, потягиваясь, поправила рассыпанные по плечам рыжие волосы.

— Пора трудиться. Не дрейфь, Никуся, все сложится у тебя. Хочешь, посиди, пока я буду книжки отпускать.

— Нет, я пойду.

Ника подхватила сумочку, сложила губы, чмокнув воздух. Тина, улыбаясь, повторила жест. Сказала в спину:

— Табличку там поверни.

Ника распахнула дверь и смешалась, делая шажок в сторону. Потом в другую, мучительно краснея. На пороге стоял Атос, держал дверь за ручку с другой стороны, тоже сдвигался, пытаясь пройти, и тут же наталкиваясь на Нику.

— Э, — сказал, — мнэ…

Та продралась, наконец, мимо, задохнувшись от волнения и чужого, не никасового мужского запаха, и побежала по гладкому паркету к широкой лестнице.