Цветы на чердаке - Эндрюс Вирджиния

Ее голубые глаза засверкали. Солнце светило через окна фасада, и его лучи алмазным блеском ложились на ее волосы. Казалось, что она уже владеет неоценимым богатством. Мама, мама, но почему все это открылось только после смерти отца?

– Кристофер, Кэти, вы слушаете, вы пытаетесь использовать свое воображение? Понимаете, на что способен человек с таким огромным количеством денег? Мир со всем, что ни есть в нем, будет вашим! У вас будет власть, влияние, уважение. Поверьте, очень скоро ко мне вернется расположение моего отца. Ему достаточно будет посмотреть на меня, и он поймет, что все эти пятнадцать лет мы были нелепо, бессмысленно отделены друг от друга. Он стар, слаб и все время находится в комнате на первом этаже, за библиотекой, и за ним днем и ночью ухаживают медсестры, а слуги прислуживают ему на каждом шагу. Но лишь собственная плоть и кровь становится действительно важной для человека в таком состоянии, а я – все, что у него осталось. В первый вечер я подготовлю его к встрече с его четырьмя внуками и внучками, а потом я приведу вас, и он будет заворожен, очарован этим зрелищем: четверо красивых детей, само совершенство, он просто не сможет не полюбить вас, каждого из вас. Честное слово, все будет так, как я сказала. Я сделаю все, что отец потребует от меня. Клянусь жизнью, клянусь всем, что для меня свято и дорого, – вами, которых я родила, потому что так сильно любила вашего отца: очень скоро я буду наследницей неправдоподобно большого состояния, и через меня любая ваша мечта сможет немедленно осуществиться.

Я сидела, раскрыв рот, – так поразительна была ее страстность. Взглянув на Кристофера, я поняла, что он тоже смотрит на нее в изумлении. Близнецы были в мягкой полудреме и вряд ли слышали все, что она говорила.

Итак, мы собирались переехать в дом, огромный и богатый, как дворец.

В этом величественном дворце нас должны были представить царю Мидасу, который скоро отойдет в мир иной, а тогда мы получим все его деньги, и мир будет у наших ног. Мы будем неправдоподобно богаты. Я стану чем-то вроде принцессы! Но почему я не чувствовала себя счастливой?

– Кэти, – сказал Кристофер, улыбаясь своей лучистой, счастливой улыбкой, – ты все равно сможешь стать балериной. Я не думаю, что талант можно купить за деньги, так же как деньги никогда не сделают из богатого бездельника хорошего доктора. Но до того, как придет время становиться собранными и целеустремленными, почему бы не побывать на празднике жизни?

Я не могла взять с собой серебряную музыкальную шкатулку с розовой балериной. Она считалась дорогой и была внесена в «их» списки как ценный предмет.

Нельзя было снять со стены застекленные коробки с объемными картинками или потихоньку взять одну из миниатюрных кукол. Я не могла увезти ничего из того, что дарил мне папа, кроме маленького колечка с полудрагоценным камнем, сделанным в форме сердца, которое постоянно было у меня на руке.

И, как сказал Кристофер, когда мы разбогатеем, наша жизнь превратится в один нескончаемый праздник, одну длинную-предлинную вечеринку. Так живут все богатые люди: они постоянно веселятся, после того как закончат считать деньги и составят план развлечений на будущее.

Развлечения, игры, вечеринки, невообразимое богатство, дом, похожий на дворец с множеством слуг, живущих в постройке над гаражом, где стоит по меньшей мере девять дорогих автомобилей… Кто бы мог подумать, что моя мама выросла в такой семье? Почему она постоянно спорила с папой, пытавшимся ограничить ее траты, если она могла просто написать домой и попросить, пусть униженно?

Я медленно прошла через прихожую в свою комнату и остановилась перед серебряной шкатулкой, где балерина делала арабески, когда крышка открывалась. При этом она любовалась на свое отражение в зеркале. Я услышала, как шкатулка прозвенела мелодию: «Кружись, балерина, кружись…» Я могла бы ее украсть, если бы у меня было куда ее спрятать.

Прощай, моя розовая комната! Прощай, моя маленькая белая кровать с прошитым швейцарским одеялом, под которым я болела корью, свинкой, ветрянкой.

Прощай, папа, теперь я не смогу представить, как ты сидишь на краю кровати, взяв меня за руку, или приносишь мне из ванной стакан воды. На самом деле мне совсем не хочется уезжать, папа, я бы лучше осталась здесь, где все напоминает о тебе.

– Кэти, – мама стояла в дверях, – сейчас не время плакать. Комната есть комната. За свою жизнь ты успеешь пожить во многих, поэтому поторопись, собери свои вещи и вещи близнецов, пока я тоже собираюсь.

Внутренний голос нашептывал мне, что за свою жизнь я действительно успею сменить тысячу комнат, и… я поверила.

Путь к богатству

Пока мама упаковывала свои вещи, мы с Кристофером побросали свои в чемоданы, добавив несколько игрушек и одну настольную игру. В ранних вечерних сумерках такси отвезло нас на станцию. Мы ускользнули украдкой, не попрощавшись ни с одним из друзей, и поэтому мне было больно. Мама настаивала, чтобы все было именно так. Я не могла понять почему. Наши велосипеды остались в гараже вместе со всем, что нельзя было увезти.

Поезд мчался через темную звездную ночь к далекому горному поместью в Виргинии. Мимо проносились спящие городки и небольшие селения, рассыпанные в темноте фермы со светящимися прямоугольниками окон, которые одни только и говорили об их существовании.

Мы с братом не хотели засыпать, стараясь не пропустить ни одного из тех видов, что открывались из окна, и, боже праведный, сколько нам надо было обсудить! В основном разговор касался того величественного и богатого дома, в великолепных апартаментах которого нам предстояло жить. Мы будем есть на золотой посуде, а подавать будет лакей, одетый в ливрею. Я полагаю, что у меня будет собственная горничная, чтобы заботиться о моей одежде, готовить ванну, причесывать мне волосы, опрометью бросаться ко мне по первому зову. Впрочем, я не буду суровой. Я буду ласковой, проницательной госпожой, о какой мечтает любая служанка, до тех пор, пока она не разобьет что-нибудь. Тогда я обернусь настоящей фурией с ужасными вспышками гнева и выскажу ей все накопившиеся претензии.

Оглядываясь на ту ночь в поезде, я понимаю, что именно тогда я начала взрослеть и философствовать. Приобретая что-то, мы одновременно что-то теряем, поэтому, думала я, надо привыкать к новому положению вещей и пытаться взять от него возможно больше.

Пока мы с братом размышляли о том, как мы будем тратить будущее состояние, в наше маленькое купе протиснулся крупный, лысеющий мужчина-кондуктор и, с восхищением оглядев нашу маму с головы до ног, вежливо сказал:

– Миссис Паттерсон, через пятнадцать минут поезд прибывает на вашу станцию.

Почему теперь она стала называться «миссис Паттерсон»? Я была удивлена и озадачена. Я бросила вопросительный взгляд на Кристофера и поняла, что он тоже сбит с толку.

Проснувшись и явно чувствуя себя не в своей тарелке, мама широко открыла глаза. Ее взгляд переметнулся с кондуктора на нас, а потом она со страхом посмотрела на спящих близнецов. На глазах у нее появились слезы, она вытащила из сумки салфетку и стала тщательно вытирать в уголках глаз. Потом последовал вздох, такой тяжелый и такой печальный, что мое сердце тревожно забилось.

– Да, спасибо, – сказала она кондуктору, который продолжал с восхищением смотреть на нее. – Не волнуйтесь, мы готовы выйти.

– Мэм, – ответил тот, озабоченно глядя на карманные часы, – сейчас три часа ночи. Вы уверены, что вас есть кому встретить?

Он перевел взволнованный взгляд на меня и Кристофера, а потом на спящих близнецов.

– Все в порядке, – уверила его мама.

– Учтите, там очень темно, мэм!

– Послушайте, я могу дойти домой с закрытыми глазами.

Но похоже, доброго дедушку-кондуктора не удовлетворил такой ответ.

– Леди, до Шарлотсвилла час езды на машине. Мы высаживаем вас и ваших детей практически в никуда. В пределах видимости от станции нет даже ни одного дома.