О суббота! - Дина Калиновская

— Как ты поживаешь? — с нечаянным вызовом спросил Саул Исаакович.

— Старость! Какая это жизнь, Суля!

— Да, старость, ничего не поделаешь, Гриша. Гриша прищуренными глазами тянулся к фотографиям на стене.

— О, я узнаю — Ревекка! Она дома?

Тут вошла Ревекка.

«Рива, — подумал Саул Исаакович и встревожился. — Сейчас она сделает мину. Сейчас она предложит Грише чай, но так, будто напрасно тратит сто рублей. Сейчас она будет любезничать, но так, будто Гриша приехал не из Америки, а из Крыжополя. И не потому, что она чего-то там не может простить, а потому, что Рива есть Рива».

Рива же локтем пригнула дверную ручку, спиной толкнула дверь и вошла тоже спиной — в одной руке кастрюлька, в другой — чайник, извернулась, прихлопнула дверь пяткой.

— Гриша! — крикнула она, поразив обоих мужчин силой радостного возгласа.

И захохотала, и загремела оброненной крышкой, и плеснула кипятком из носика. Гриша подскочил, они жарко расцеловались.

«Никогда не знаешь, чго ждать!» — подумал Саул Исаакович.

Уселись снова.

— Раньше, чем идти к братьям, я пришел к нему! — Гриша ткнул через стол пальцем. — Ты думаешь, мне не страшно к ним идти?

— Идем, я могу отвести тебя хоть сию минуту, — снисходительно предложил Саул Исаакович.

— А чай? — лучезарно возмутилась Рива. Гриша поцеловал ей руку и отказался.

— Я сделаю фаршированную рыбу, слышишь, Гриша? Как хочешь, а у меня будет фаршированная рыба в твою честь! — блистала Ревекка кипучим гостеприимством. — Ты надолго приехал?

— На полных четыре дня!

— Что это — американский стиль? Исчезнуть на полвека, чтобы прилететь на четыре дня! Ты что — птица?

— Орел! — вступился Саул Исаакович.

— Но меня не касается, насколько ты прибыл! — кричала Ревекка сверху, когда они уже вышли и спустились по лестнице. — На рыбу — чтоб был!

Живописнейшей дорогой — через парк, мимо крепости и стадиона, мимо Александровской колонны и обсерватории повел Гришу Саул Исаакович.

Парк зеленел свежо и прозрачно, благоухал после дождливых дней под решительным солнцем. Даже в такой ранний час за столом, принесенным кем-то из сарая и ставшим парковым инвентарем, уже играли в домино завсегдатаи.

— Сейчас я скажу тебе, кто эти люди, которые с самого утра «забивают козла», как будто больше нечего делать. — Саул Исаакович решил объяснять Грише все, что встретится на пути. — Те два, в кепках, рыбаки, у них в Люстдорфе есть свои шаланды, — Саул Исаакович показал на море, а Гриша на море посмотрел. — А тот, что в галстуке, имеет прозвище Униженный и Оскорбленный.

— Ты очень популярный человек, — сказал Гриша, когда они прошли мимо играющих, и оба рыбака подняли над прокаленными лицами полотняные фуражки.

А когда треск костяшек по фанерному столу перестал быть слышен за кустами цветущей жимолости, когда остался позади парад лиловых ирисов, выстроившихся на клумбах набережной аллеи, когда свернули в боковую — с газоном посередине и в кружевных оборках маргариток по краям, когда самыми громкими звуками стали их собственные шаги по песчаной дорожке и жужжанье невидимых ос, Гриша сделал заявление.

— Я должен тебе сообщить, Суля, — начал Гриша и посмотрел снизу вверх с тем выражением, с каким другие смотрят сверху вниз. Тон его сделался официальным. — Я имею к тебе долг.

— Я тебе должен? — изумился Саул Исаакович.

— Наоборот! Я — тебе!

Официальность соскочила с Гриши, он сунул руки в карманы брюк и, заглядывая снизу и сбоку в лицо Саула, глядя хитро и хихикая, спросил:

— Тебе неожиданность? Сюрприз?

— Любопытно, конечно, но невероятно. Долг? Мне? Нет!

— А! Я так и знал, что тебя заинтересует! Ты считаешь невозможно? Но — так! Я тебе должен немаленькую сумму и уплачу. И уплачу сейчас! И уплачу долларами! Двести долларов — хорошие деньги, как ты скажешь? — Гриша при каждом восклицании подпрыгивал от воодушевления. — И за что я буду давать тебе двести долларов?

— Ты не шутишь?

— Не знаешь, за что? Давай, давай, вспомни!

— Что вспомнить? Гришенька, мне кажется, ты хочешь сделать мне подарок и придумываешь деликатный способ…

— Сулька, ты не помнишь, как мы купили жеребенка?

— Новости! Я прекрасно помню, как мы купили жеребенка!

— А ты не помнишь, на какие деньги мы купили жеребенка?

— На какие деньги мы купили жеребенка?.. Мы хорошо умели клянчить деньги на «хоны-ки», и после праздника мы купили жеребенка.

— На твои и мои?

— Нет. На твои и мои и на некоторую долю покойного Лазаря.

— Лазарь умер?

Гриша вытащил руки из карманов, Гриша стал печальным.

— Лазарь умер, Гришенька, что тут странного… за то время, пока ты отсутствовал, про многих можно сказать, что они умерли. Я могу тебе назвать двадцать имен одних только погибших на войне и не остановиться ни разу, чтобы подумать, и не меньше чем пятьдесят, если хорошенько вспомнить.

— А кто еще, Суля?

— Ну кто, Семка Фрумкин, например.

— Семка Фрумкин!

— Соня Китайгородская. Вся семья, все четыре брата Волоценко. Давид — помнишь Давида? Арончик — помнишь его? Бася и Гитя Годович…

— Хватит, подожди! Кто такая Соня?

— Соня? Шошоночка с родинкой, они жили за железной дорогой возле пруда, вспомнил?

— Нет.

— Как тебе не стыдно! Она дружила с Ревеккиными сестрами! Соня, ну? Смугленькая, дом у них был под зеленой крышей!..

— Нет, не помню.

— Ах, нехорошо, что ты забыл Соню!.. — Саул Исаакович расстроился.

— Да, да… Когда умер Лазарь?

— Не так давно.

— И от чего он умер, Суля, от болезни?

— От сердца, Гриша.

— Сейчас на всей земле умирают от сердца или от рака. Но от сердца больше. В Советском Союзе тоже так?

— В Советском Союзе так же.

— О, да, да! Везде так!..

И тут, как назло, плоский и ленивый голос прокашлялся на весь парк по радио и просчитал:

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.

Гриша остановился и испуганно-вопросительно посмотрел на Саула.

— Восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, — считал голос, как на некой зловещего значения перекличке.

Гриша чуть-чуть изменился в лице. Он прислушивался не то к считающему, не то к самому себе, скосив сердито глаза на то место на груди, где из кармана торчал малиновый платочек.

— Зачем он считает? — тихо спросил он.

— Это? Чинит радио. Нас не касается! Что ты так разволновался? Гриша, тебе, кажется, нехорошо?

Гриша выдернул из кармана брюк малиновый платок, обтер слегка вспотевшую лысину и немного побледневшее лицо. Из другого кармана вынул узенькую оранжевую коробочку и съел из нее оранжевую таблеточку.

— Нехорошо? Нет! Тебе показалось!

Он спрятал красивый платок и коробочку, быстрым стряхивающим движением пальцев расправил платочек в кармашке, прищурился, будто знал секрет, иронически поднял брови на Саула, будто не себя, а его поймал на слабости, сорвал веточку, сунул в угол рта, фатовато усмехнулся.

— Будем жить, пока живется, а?

Закинул руки за спину под расстегнутый и щегольски скомканный сзади пиджак.

— Почему мы стоим?

Саул Исаакович сцепил сзади руки по-своему — большой палец одной в кулаке другой, и они пошли дальше, мимо стадиона, в высокие ворота которого входили парни в спортивных костюмах.

— А жеребенок ведь пропал, Суля?

— Ой, да! Откуда ты знаешь? Он пропал. Как только ты пропал, и он куда-то делся. Ты помнишь, — Саул Исаакович ткнул локтем в Гришино плечо, — ты не забыл, как он с твоей помощью катал мою Ревекку? Я думал, она потом тебя отравит! Техас! Мы назвали его, как ты хотел, Техас! Скорее всего, его украл Матвейка. Он любил крутиться возле нашего жеребенка.

— О, ты несправедливо обижаешь честного цыгана, Суля! Он не украл жеребенка, он самым благородным манером купил его! Купил! Что ты скажешь, ну? А я продал!

— Что я скажу? А что можно сказать? Надо подумать! Значит, ты нас надул, ты неплохо обвел нас вокруг пальца, неплохо, Гришка, сукин ты сын!

Гриша на ходу потирал руки и хихикал.

— Мне нужны были деньги для моего путешествия, и я решил — черт с ним, с жеребенком! Ты хочешь сказать, что я мошенник?

— Откуда ты знаешь, что я хочу сказать? Может быть, я хочу сказать, что ты как раз и был прав, и черт с ним, с жеребенком? Нам он нужен был для баловства, а тебе — для жизненно важного предприятия. Объективно, тоже гораздо лучше, что Матвей его честно купил, чем если бы украл. Так? Ах ты, мошенник! А мы были уверены, что коня увели цыгане! Мы даже хотели заявить в полицию! Прямо-таки ковбойский анекдот! — говорил Саул Исаакович, купаясь в воспоминаниях.

— Теперь понимаешь, Суля, какой долг я имею тебе заплатить? — опять взглядывая снизу вверх с выражением смотрящего сверху вниз, спросил Гриша. — Тебе и Лазарю, но если Лазарь умер, значит, одному тебе.