Восходящие вихри ложных версий - Сергей Семипядный

Напряжение слежки отсутствовало, и многократно обгонявшие Гвидона автомобили легко совлекали взгляд его со спины Павлика. Ничем не рискуя, Гвидон мог от начала и до конца проследить, как прошлогодние листья взвивались гневно вслед потревожившим их шинам колёс и, демонстрируя решимость догнать их, совершали, грубо толкая друг друга, несколько беспорядочных, неуклюжих скачков. Но через мгновение, пропитанные грязью осени и весны, они в отчаянье опускались на мостовую.

Павлик и Тугарин прошли более полукилометра, когда Павлик вдруг побежал. Гвидон автоматически перешёл на бег и уже в суматохе бега попытался найти объяснение неожиданному изменению ритма движения. Павлик не походил на убегающего, возможно, он куда-то опаздывал. Он бежал так, словно быстро и осторожно ощупывал ногами землю.

Преодолев две сотни метров, Павлик отказался от бега, прошёлся ещё немного и, осмотревшись, исчез в арке. Ниточка простейшей формы скрытого наблюдения оборвалась. По воле объекта наблюдения, в одностороннем порядке. Принцип зеркальности пространственных структур в очередной раз нарушен.

Гвидон сделал рывок, а затем на цыпочках поспешил к арке. Короткий тоннель арки был пуст, как и подсвеченная окнами домов видимая часть двора. Гвидон прислушался, но шагов не услышал. Он скользнул вдоль стены арки и высунул голову на территорию двора. Двор молчаливо жил таинственной полуночной жизнью. Влившийся в эту жизнь даже не на много времени раньше, чем его последователь, мог иметь всю сумму преимуществ на своей стороне.

Гвидон принялся внимательно осматривать двор. Параллельно этому осмотру зародился и мучительно пошёл процесс узнавания – Гвидон когда-то здесь уже был. И – недавно. В беседке, слева, зашевелилась и этим обнаружила своё присутствие тихая парочка.

В это время от куста акации у противоположного дома отделилась высокая фигура и направилась в подъезд. Это был Павлик.

Грохот подъездной двери уподобился выстрелу стартового пистолета – Гвидон сорвался с места и, скрываясь за кустами, по дуге, выгнутой вправо, побежал к впустившему Павлика подъезду. В конце дистанции Гвидон споткнулся и шумно упал к отворившейся в этот момент двери.

В падении он увидел и бетонный бордюрчик, о который зацепился, и затянутые в капрон и обутые в женские туфли две ноги. Именно в данный миг процесс узнавания двора готов был благополучно завершиться, если бы не был грубо прерван изящным вскриком испуганной женщины.

Гвидон поспешно вскочил и, скорченный смущением и болевыми отзвуками ушибов, стал извиняться:

– Я вас напугал, наверно. Простите… Так получилось…

Женщина торопливо приняла извинения – «Ничего, ничего. Я почти не испугалась» – и дробной рысью удалилась.

Гвидон не успел её рассмотреть, да и, ввиду его состояния, имей он даже втрое больше времени, практически это вряд ли было возможно. Он знал только, что она была мила, что знакомство с такою женщиной могло бы быть очень приятно и что чудо взаимного очарования не способно явиться в условиях, когда симпатичного, сильного и гордого мужчину нелепый случай подло швыряет на грязный асфальт, в зону насмешливого внимания чудесных глаз.

Тугарин вспомнил, когда он бывал в этом дворе. Действительно, совсем недавно. И тогда он тоже запнулся об этот же бордюр, в своей серости неприметный, с окружающей серостью солидарный. Он стоял у подъезда, в котором жили супруги Скалыги, точнее, Екатерина Скалыга – жила, Михаил Скалыга – живёт. И Павлик, конечно же, шёл к Михаилу Скалыге и, следовательно, поднялся в квартиру номер сорок один.

Поводок цели ослаб, однако инерция преследования, погони увлекла Гвидона в подъезд и втащила его на третий этаж. Словно сжившийся с бешеной скоростью длинный состав тяжелогружёного поезда.

На площадке третьего этажа наступило состояние мирной уравновешенности. Теперь необходимо было всего несколько миллиграммов силы воли, чтобы, подчинив разлаженный механизм усталого тела, развернуть биологический объект и направить его по лестнице, готовой облегчённой мелкоуступчивой поступью вынести во двор весеннего вечера.

Однако жизненный импульс вражьего обольщения – было бы соблазнительно получить звуковое подтверждение того, что Павлик вошёл именно в квартиру сорок один, – упреждающе переломил Гвидона в пояснице, совместив его ухо с дверным замком. Подслушивать, вроде как, и неприлично, но бесцеремонная мощь представлений о необходимости ломает, словно спички, нравственные стереотипы.

Соединение головы Гвидона и двери квартиры Скалыги оказалось излишне тесным – дверь (её почему-то не закрыли на замок) плавно отворилась. Гвидон выпрямился, почти готовый произнести необходимый набор слов в своё оправдание, но его чуть виноватому взору предстал пустой коридор. Гвидон, собравшись уже прикрыть дверь, подумал, что в любую минуту она может вновь отвориться, причём даже и без вмешательства человека. И тогда уже вмешательство злоумышленника способно легко изменить судьбу некоторых вещей Скалыги. Раскрытие же краж, совершённых свободным доступом, представляет собою немалую сложность.

Тонкими нюансами отягощённая ситуация прекратила своё существование – Гвидон ступил в коридор квартиры под защитой благой целью обеспеченного иммунитета. Необходимо снять замок – английский – со стопора и захлопнуть за собою дверь. Он готов уже был вознести свою руку к замку, когда неразборчивую скороговорку Павлика – он был, конечно, здесь – прервал ощутимо взволнованный голос Михаила Скалыги.

– Да ты что, Павлик?! – воскликнул Скалыга. – Кто тебе мог такое задвинуть?! Я ещё раз повторяю: я не стрелял в Срезнева! С чего бы вдруг?! Да брось ты, я тебе говорю!

Вновь заговорил Павлик. Призвуки нижних обертонов в его голосе преобладали, а уровень его убеждённости в истинности произносимого предупреждал возможные всплески эмоций. И как результат – лишь очень редкие слова его речи достигали слуха Гвидона в узнаваемом виде.

– Подожди! – слышатся волнением кристаллизованные звуки голоса Скалыги. – Срезнев тоже так думает? Или это личный сдвиг? Скажи честно, прошу тебя! Я, ты знаешь, всегда к тебе прекрасно относился. Разве не так?

Теперь Гвидон Тугарин не мог уйти и под угрозой смерти. Павлик обвиняет Скалыгу в покушении на убийство Срезнева!

Гвидон с огромной долей вероятности мог представить недоступные глазу мимику и жестикуляцию Скалыги, но бессилен был разобрать, что же конкретно говорит Павлик, каковы его аргументы. Разноимённая тональность их голосов сама по себе уже требовала объяснения. А ещё вдобавок и безусловность предзаданности неведомыми внешними условиями звучания голоса Павлика.

– Да какая записка?! О чём ты говоришь? Мы, ты же знаешь, каждый день с ним видимся! А телефон! Записка какая-то!

Это говорит Скалыга. Недоумение и возмущение неощупными струйками вливаются в поток его восклицаний. В ответ Павлик, похоже, разъясняет, что записка носит специфический характер и имеет определённую цель.

– Да я понимаю! – отвечает Скалыга. – Но с чего вдруг решил, что записку послал я? Подписи там, говоришь, нет… Что там на меня указывает-то? Анонимка она на то и анонимка, чтобы скрыть, кто её писал. Или подозрение на кого-то бросить!

Павлик долго что-то объясняет.

– Да, задачка… – произносит Скалыга, говорит ещё что-то неразборчивое, потом задаёт вопросы, в паузах выслушивая ответы. – И все эти приметы назвал?.. Он?.. А не сам ли ты это придумал? Ты-то прекрасно знаешь мою внешность. И шрам на лбу, и родинку на подбородке. А?.. А что я должен думать, если я тут ни при чём?.. Но я-то знаю, что я никого и ни с какой запиской не посылал!

В дверь позвонили. У Тугарина было исключительно мало времени. Увлечённый чужим разговором, он и не помышлял о такой возможности. Пригнув голову и прикрыв кистью руки значительную часть лица, он распахнул дверь, со словами «входите, пожалуйста» проскользнул мимо молодой женщины в светло-голубом плаще и, уже не очень торопясь, сбежал по лестнице.

Укрывшись среди кустов, он видел, как Скалыга выбежал на балкон и долго, вытягивая шею, осматривал двор. Гвидону вдруг стало весело, он даже хотел помахать Скалыге рукою, но удержался. Выбежал из подъезда Павлик, и Гвидон вынужден был присесть на корточки, чтобы не быть обнаруженным.

Случай предоставил ему время на размышление. Необходимо подвести итоги – вот только бестактные щупальца взбудораженного сознания всё ещё теребят остроугольный эпизод бегства из квартиры Скалыги.

Обнаруживаются, впрочем, и мягкие грани. Например, бальзаму ласки подобно могущество спокойствия, явленное в краткий миг экстремальной ситуации. Вполне возможно, будущее покажет, что он избрал не лучший из вариантов, но в результатах актов творчества главное – не что, а как.