Обыкновенное чудо, или Основы магии стихий - Сергей Хольнов

Мы не носим постоянно в своём сознании некий реестр самовоспоминаний, который в этом случае имел бы колоссальный объём. Мы лишь способны время от времени оживлять какие-то из этих воспоминаний (сознательно или же бессознательно), но — отнюдь не целиком, а весьма и весьма фрагментарно. В зависимости от чувственных предпочтений того или иного человека, как говорят психологи, при запоминании чего бы то ни было и при последующем воссоздании этой информации в какой-то форме он, человек, в основном опирается лишь на одну из модальностей восприятия — визуальную, аудиальную или кинестетическую (осязание и прочие ощущения — например, чувства тепла, холода и т.п.). Причём эти наши предпочтения той или иной чувственной модальности, оказывается, играют важную роль во всей нашей нервной деятельности. В соответствии с ними, специалисты нейро-лингвистического программирования (НЛП) делят всех людей на визуалистов, аудиалистов и кинестетиков. Каждому из этих типов присущи и собственные формы восприятия, и типы реакций, и даже манера поведения. (Об этом весьма подробно — в моих книгах «Архитектоника успеха» и «Обратная связь».)

При запоминании чего-либо человеком его чувственные предпочтения проявляются, в частности, в том, какая группа нервных клеток преимущественно задействуется в этом процессе. У кого-то постоянно превалируют зрительные нейроны (визуалист), у другого — слуховые (аудиалист), но одновременно даже у самых ярких, к примеру, кинестетиков любое воспоминание фиксируется во всех трёх основных модальностях, а также и в других участках мозга. Например, в центре речи, который учёные помещают сегодня в височную долю левого полушария, а также непременно и в центре пространственной ориентации. (Этот пучок нейронов расположен в верхней теменной области.) Чуть подумав, вы со мной согласитесь, поскольку любое воспоминание человек разумный способен как-то выразить словесно; с другой стороны, всякое наше воспоминание так или иначе связано с нашей координацией в пространстве. Напрашивается вывод: одну и ту же вещь, одно и то же явление всякий из нас запоминает по собственной схеме. Теперь я имею в виду не только схему связей нейронов, которая фактически и есть воспоминание как таковое, но и нашу индивидуальную схему — «энэлписты» называют это стратегией — оживления в своём сознании того или иного воспоминания.

Вернёмся к буддийскому ритуалу сопровождения новопреставленного, как принято говорить в православии, наставлениями ламы. Нетрудно догадаться, что этой процедуре, которая может длиться несколько дней (иногда даже — пару недель), буддисты тибетского толка придают особое значение. В частности, наши буряты и калмыки, из числа которых в своё время тоже вышло немало замечательных лам. Об одном из них, до сих пор почитаемом в Бурятии Будда-ламе (Будда Цыгмуев; 1901-1980), я и хочу сейчас немного рассказать. Дело в том, что этот признанный на родине специалист в области сопровождения умерших являлся учителем известного российского тибетолога А.И.Бреславца. С последним же меня связывает очень давняя дружба, и потому я неоднократно выслушивал рассказы о легендарном Будда-ламе из уст его собственного ученика, ставшего очевидцем многих удивительных историй.

Одну из них я вам перескажу. Но прежде — коротко о судьбе самого Будды Цыгмуева, которая в общих чертах типична для бурятских лам XX века, нечаянно — негаданно оказавшихся в антирелигиозной стране советов. Впрочем, разгром буддизма 30-х годов кое-кто из них предвидел заранее. В частности, почитаемый учитель самого Будда-ламы, знаменитый Гунчен-лама, под руководством которого Цыгмуев получил образование и принял монашеский сан в Цугольском дацане (тибетское название — Даши Чойнполлинг), старейшем, между прочим, на территории нашей страны. Так вот, Гунчен-лама — не путайте его с нынешним Гунчен-ламой, настоятелем Иволгинского дацана, — загодя почувствовал опасность и вместе со своим учеником Будда-ламой в 31-ом году пробрался через Монголию в китайскую Маньчжурию, где уже существовал большой посёлок так называемых булагатских бурят, то есть российских бурят-эмигрантов, укрывшихся в Маньчжурии от кровавых перипетий на своей родной территории, связанных поначалу со славными именами атамана Семёнова, барона Унгерна фон Штернберга, а затем пришедшим им на смену большевистским террором.

Должен отметить, что китайские власти в ту пору весьма лояльно относились к бурятам-буддистам. То же самое можно сказать и о японских оккупантах, демонстрировавших чудовищную жестокость в отношении китайских военнопленных и даже мирного населения оккупированных территорий, но благоволивших бурятам. В общем, до победоносного для России 45-го года Будда-лама со своим учителем спокойно занимались буддийской практикой. Но, будучи освобождены советскими войсками, тут же отправились в исправительные учреждения ГУЛАГа: Гунчен-лама, очень уже пожилой человек — на Колыму, а его ученик — под Новосибирск на лесоповал.

Выйдя на свободу в 1955 году, лама, которого сама его нелёгкая жизнь освободила от обетов гелонга (высшая монашеская степень посвящения в ламаизме), поселился поначалу на окраине Новосибирска во временных бараках с одной русской женщиной по имени Клавдия Андреевна (не знаю её фамилии). Года через полтора, скопив немного денег, Цыгмуев съездил на родину, где был тепло встречен земляками, которые обустроили ему большой дом в селе Могойтуй, что в 30 км на юг от Агинска. (К тому времени его учитель Гунчен-лама уже тоже вышел на свободу и поселился в соседнем селе.) Затем почти четверть века эти два подвижника относительно спокойно занимались практикой, помогали землякам и даже находили время для учеников. Но в 1979 году Гунчен-лама умер (в возрасте чуть ли не 110 лет!), указав своё следующее земное воплощение — в Маньчжурии. Будда-лама тут же собрался последовать за учителем, сообщив, что тоже намерен родиться в Маньчжурии. Оставив жену, он удалился в Агинский дацан, где действительно почил в 1980 году. Интересно, что в начале 90-х группа бывших учеников и поклонников Цыгмуева побывала в Северном Китае по указанному ламой приблизительному адресу. Им показали десятилетнего подростка, воспитывавшегося в сангхе (буддийская община), который, по убеждению тамошних лам, являлся новым воплощением Будда-ламы.

Теперь обещанная история А.И.Бреславца. Это было в середине семидесятых годов прошлого века. Александр Иванович в ту пору ещё не так давно приступил к серьёзному изучению буддизма под руководством авторитетного ламы и в основном, по указанию последнего, занимался языком, разбирая священные тексты. Свою жизнь в то время он сумел организовать так, что у него высвобождался весь летний период для ежегодных вылазок в Бурятию. В тот год его обучение в основном заключалось в том, что Будда-лама комментировал некоторые выдержки из буддийских текстов, предварительно переведённых Бреславцем зимой, а также наставлял его в некоторых достаточно простых ритуалах. Русской философской лексикой Цыгмуев не владел, но на бытовом уровне изъяснялся по-русски бегло и мог растолковать что-то, как говорится, на пальцах. К тому же Бреславец в ту пору уже с грехом пополам понимал бурятский. (Который для изложения буддийской доктрины приспособлен неважно; вот почему бурятские ламы и продвинутые буддисты-миряне всегда пользовались тибетским.) К примеру, от него не ускользало, когда какой-нибудь бурят под хмельком, завернувший к ламе за советом или по какой иной нужде, — а гости к Цыгмуеву являлись постоянно; даже приезжали из удалённых сёл, — спрашивал, пренебрежительно кивнув на него, Бреславца: «А что этот русский здесь делает?» Обычно лама просто отмахивался: «Ничего, пусть парень учится...» В общем, языкового барьера меж ними не существовало.

Тем летом в Могойтуе случилось несчастье: один местный парень в изрядном подпитии — а бурятам спиртное вообще противопоказано — связался с милицией и был убит, если точно, забит до смерти. Естественно, родители покойного попросили Будда-ламу сопроводить того в посмертном путешествии в сфере Бардо (проблема наказания убийц их не особенно волновала). Но для этого нужно было, как минимум, вернуть тело, которое находилось в милиции под присмотром местного врача. В общем, родственники парня как-то ухитрились ночью выкрасть его тело, в чём, кстати, им активно содействовал Бреславец, который, разумеется, не упустил случая поучаствовать в «азиатском» приключении. Тело поместили во второй избе Будда-ламы, предназначенной для приёма гостей и отправления ритуалов.

С рассветом лама приступил к исполнению обряда. В просторной комнате (не менее пятидесяти квадратных метров — такие, вот, избы строят в Бурятии!) в присутствии многочисленной родни покойного он то нашёптывал ему что-то на ухо, то громко выкрикивал какие-то важные наставления, действуя в соответствии с каноном «Бардо Тхёдол». Ламе прислуживал Бреславец, впервые допущенный к участию в настоящей ритуальной церемонии. Время от времени лама делал перерыв и отдыхал за пиалой зелёного чая, заправленного маслом и тсампой (поджаренная ячменная мука).