Великая судьба - Сономын Удвал

Прежде Максаржав считал, что, как только будут изгнаны иноземцы и будет установлена народная власть, революция завершится. Однако Сухэ-Батор сказал, что революция только начинается.

Снова вошел чиновник.

— Министр, Сухэ-Батор хотел вас видеть.

— Сейчас иду. — Максаржав убрал бумаги и вышел из кабинета.

«Как я заблуждался, думая, что не увижу больше ни одного китайца! Ну что ж, моя совесть чиста: я воевал с ними не на их территории, я сражался с врагом, который посягал на мою страну. И ни за что не стану просить у них извинения или расшаркиваться перед ними. Я так прямо об этом и скажу!» — думал он, входя в кабинет Сухэ-Батора.

Сухэ-Батор отложил бумагу, которую читал, и обратился к Максаржаву:

— Вы подыскали жилье для инструктора по артиллерии?

— Пока нет. Если найдется какое-нибудь помещение поблизости от казармы, то это было бы удобнее всего.

— У меня к вам, Хатан-Батор, есть серьезный разговор. Я понимаю, что вы были постоянно в военных походах и не смогли вступить в партию...

Максаржав, с ходу поняв, что хочет сказать министр, подхватил его мысль:

— Если меня примут, то я хотел бы вступить теперь. Я уже все обдумал и даже написал заявление. Вот оно. — Он вынул из-за пазухи листок. — Только не знаю, кого попросить поручиться за меня, — нерешительно проговорил он.

— Я поручусь, — сказал Сухэ-Батор.

— Вы? — обрадовался Максаржав.

— Да-да. Я знаю всю вашу жизнь и поручусь за вас. В общем-то, я давно уже считаю вас членом партии.

— Ну, спасибо, мой младший брат!

— Скажу вам по секрету, что у нас в правительстве есть расхождения по важнейшим вопросам и наши противники могут направить страну по ложному пути.

— Мне очень трудно во всем этом разобраться, — сказал Максаржав. — Во время сражений все было значительно проще: ясно, где друзья, а где враги. Теперь же иной раз и не поймешь, где таится враг. — Он взглянул на Сухэ-Батора.

— Вот именно. Поэтому командирами нужно назначать верных люд.ей. Необходимо знакомить цириков с политикой партии, требовать соблюдения в армии строгой дисциплины.

— Да, это так. И еще нужно пополнить государственную казну.

— С богатых феодалов взимают большие налоги, и многие недовольны политикой правительства.

— Я думаю, что у наших чиновников, вот, например, у меня, слишком большое жалованье. Что, если его урезать, а цирикам добавить хотя бы по одному лапу? А с феодалов правильно большой налог берут, вот я, например, не жалуюсь.

Сухэ-Батор рассмеялся.

— Какой же вы феодал?

— Многие чиновники и министры Народного правительства не имеют потомственных титулов, по, подобно мне, занимают очень высокие посты.

— Но ведь вы получили свой титул за заслуги.

— Полно! Я вообще готов отказаться от этого титула. Мой младший брат, а что, если я действительно откажусь от титула вана и стану простым аратом?

Сухэ-Батор, подумав, сказал:

— Что ж, это вполне возможно. Но надо немного повременить. Сейчас, когда нам необходимо одержать верх над многочисленными владетельными князьями, имеющими потомственные титулы и чины, ваш титул может оказаться очень полезен нам.

— Я человек необразованный, не научился ни русскому, ни китайскому языку.

— Я дам вам книги на русском.

— Да что вы!

— При вас будет человек, который станет пересказывать по-монгольски все, что написано в русской книге. А вы соответственно вознаградите его за это.

— Ну, спасибо. А вы считаете, я смогу научиться?

— Хатап-Батор, прочтите вот это и расскажите, пожалуйста, основное содержание цирикам, — сказал Сухэ-Батор, указывая на стопку газет.

— Хорошо. Я как раз еду в Хужирбулан.

— Будьте осмотрительны, — напутствовал его Сухэ-Батор и добавил: — А на обед, устраиваемый для китайцев, можете не приходить. Однако впредь имейте в виду, что не все китайцы — враги. Мы никогда не собирались ссориться с китайским народом, мы хотим с ним дружить. Но мы не желаем быть под пятой у кого бы то ни было. Монголия — самостоятельное государство. Скоро мы станем принимать, согласно международному статуту, дипломатических представителей и посланников капиталистических стран, которые пожелают установить с нами дипломатические отношения.

В тальнике на берегу Толы стояло несколько груженых телег, а неподалеку паслось около десятка быков. Два пегих коня были привязаны к телеге. Тут же стояла палатка путников, а перед входом — таган с котелком.

Мужчина лет пятидесяти с коротенькой косичкой лежал на спине, глядя в небо. Рядом с ним, отвернувшись, спала женщина с толстой черной косой. У изголовья мужчины лежали скорострельное ружье — довольно редко встречающееся в этих местах оружие — и патронташ.

Одежда у обоих была довольно приличная — новые чесучовые дэли. Сверху они укрылись тоже совсем еще новой лохматой шубой. Под ноги женщины был подсунут край одеяла из волчьей шкуры, другой его конец касался стенки хижины.

«В тот год, когда отнял я у Очира деньги и сдал их в казну, надо было и его самого прикончить! Оставил в живых этого мерзавца, а он опять принялся за свои пакости. Слишком спокойный человек наш Ма-ван. Как только люди его не поносят, каких только небылиц о нем не рассказывают, а ему хоть бы что!» И Того снова вспомнил Очир-бээса, который потихоньку ругает Народное правительство и тут же лебезит перед представителями власти.

— Вот черт! — громко сказал Того, и от этого возгласа женщина проснулась.

— Что ты сказал? Пора уже вставать? — проговорила она.

Того громко расхохотался.

— Да нет, не в том дело. Это я помянул мерзавца Очир-бээса.

— Сколько же можно его ругать? — сказала Гунчинхорло и приподнялась, но Того, осторожно взяв ее за плечо, уложил снова.

— Пойду разведу огонь. Остался ли только уголек в золе? — проговорил он и вышел.

— Я сама растоплю. И так заставила тебя рано встать.

— Подумаешь! Я привык. Каждое утро Батор-вану готовил завтрак.

— Тем более...

— Тогда я пошел за водой. Если, моя госпожа, тебе угодно, то вставай. Да смотри, чтоб зола в глаза не попала, когда станешь раздувать огонь. Пойду зачерпну простым кожаным ведром водицы из государыни Толы. — И он зашагал босиком по траве.

— Милый, надень гутулы.

— Обойдется! — ответил он и ушел.

Гунчинхорло сложила и увязала вещи, находившиеся в палатке, и, пока разводила огонь, пришел Того.

Вдвоем они приготовили чай и уселись рядышком перед очагом. «Неужели мне все это не снится, — подумала Гунчинхорло. — А каково было шагать по степи с караваном! Вот по этой самой дороге шла я со своим тощим верблюдом... Разве такое забудешь? Нет, не забыть... Как не забыть и того дня, когда меня нашла и взяла к себе семья Хатан-Батора. Какое счастье, что мы встретились с Того! Только бы его снова не позвали на войну!»

Гунчинхорло расчесала волосы, починила носки Того, пригнала быков. Пока она сновала взад-вперед, Того, прислонясь к стене хижины, курил трубку, прихлебывая чай. В лесу на горе Бургасан пели соловьи. Соловьиные трели вызвали в памяти Того песни, что пели цирики в своих палатках, когда стояли под Улясутаем.

«Где я уже слышал эту мелодию? Ах, да. На пиру, когда встречали Хатан-Батора...» Он словно увидел вновь и высокую Отгон-тэнгри, и величественный Сутай-хайрхан, и Цамбага-рав, на вершинах которых громоздились тучи, пронизанные палевыми лучами восходящего солнца. Все это Того десятки раз видел во время сражений, но изумительную красоту родного края, казалось, ощутил только теперь.

Когда они отправились усмирять Бавужава и ехали по безбрежной халхаской степи, одни цирик из Цэцэи-ханского аймака запел вдруг протяжную степную песню «Маленький соловый конь». Казалось, голосу певца внемлют не только цирики, но и кони и весь широкий степной простор. Хороша была эта песня! Но вот кончилась степь, исчезли песчаные барханы, и далеко впереди появились очертания гор — гора Гур-ван-сайхан, «Камни великой земли»! Расположенные рядом, они будто поддерживали друг друга. Когда вскрылись реки и начался ледоход, цирики думали лишь об одном: как переправиться на другой берег, и некогда было даже взглянуть на реку, где плыли, обгоняя друг друга, бесформенные льдины. А звон тающих ледяных сосулек — это ведь настоящая музыка! А синие озера: Хяргас, Цэцэг, Буйр. Того вспомнил, как раньше, попав на берега этих озер, он думал только о том, не затаился ли где-нибудь враг, и вовсе не замечал, как переливаются рябью синие волны, как шуршит на ветру камыш, как перекликаются в зарослях птицы. И каждая река утоляла жажду всадника, в каждом озере он поил своего коня...

Лишь теперь он по-настоящему услышал птичьи голоса и увидел красоту переливающихся рябью волн. «О моя родина, колыбель моя! Ты принесла мне, обездоленному, счастье! До последнего вздоха стану я прославлять тебя, прекрасная моя земля!»