Юродивый Христа ради. Юродивые, блаженные и праведники в русской классике - Светлана Сергеевна Лыжина

Видим: у Парамона огонь; стучат к нему; стучит дядя.

– Кто-о-о?..

– Я, я! – кротко, но фальшиво, как подкрадывающийся вор, шепчет дядя. – Отвори-ко!..

– Господи Иисусе… о-о-о…

«Устал Парамон на молитве, – думаем мы, – задремал было, бедный!»

Долго не отворяет он. Мы знаем, что он не может скоро подняться, если только лег или стоит на коленях; знаем, что у него к ночи все болит, ноет спина, руки и ноги… Мы знаем, как он, поднимаясь, захлебывается от жгучей боли язв; мы знаем, как неожидан для него, бедного, измученного, этот гость; знаем, жалеем, ужасно жалеем, но не менее боимся и этого гостя. Нам было жаль Парамона, жаль всей душой, и мы боялись, как бы нежданный гость, наскучив ждать, покуда он отворит, не застучал бы в дверь кулаком… Но когда в самом деле прошло еще минуты две-три, а Парамон не отворял, ощущения наши изменились: мы уж только боялись, как бы не рассердился гость.

– Ну же, ну, Парамон Иваныч! – уж с некоторым нетерпением в голосе произнес дядя, после того как гость громко кашлянул. А после этого кашля мы уж почти обижались на Парамона…

– Эк копается! – прошептал кучер, который, как и мы, жалел Парамона две минуты назад…

– O-ox-х! – слышалось из глубины беседки; слышались тяжелые, редкие-редкие шаги Парамона, но дверь не отворялась. Гость, наконец, застучал-таки, а мы, как только он загрохотал кулаком в дверь, уж все были недовольны Парамоном, его невежеством. Мы уж забыли, что его ждет горе, а думали о том, как это он заставляет ждать это горе, это неожиданное несчастие? Почему это мы полагали, что гость прав, придя разорять гнездо измученного человека, а измученный человек неправ, заставляя подождать своего разорения? Несомненно, что у всех нас было сердце, но сердце это уже поколениями приучено считать худое – правдой и основой жизни, все приносящее несчастие, притесняющее – настоящим, стоящим, а простое, доброе, незлобивое и светлое – хоть и хорошим, но не особенно важным сравнительно с первым.

Парамон, наконец, отворил дверь.

– Чево тут?.. Ты, что ль, Иваныч?.. – как труднобольной, еле поднявшийся с постели, говорил он… Он, очевидно, устал и только что задремал; у него, по всей вероятности, ныло все тело.

– Вот… тут, – начал дядя, – к тебе!..

– А-а? О-ох, Владыко живота моего! Чево-о?

– Вот тут…

– Тут есть до вас дело, – перебил гость, – позвольте войти.

– Войди, войди! – крестясь и, видимо, ничего не подозревая, проговорил Парамон и еле поплелся от двери.

Вошли. Приблизились к беседке и мы…

Парамон, добравшись до кровати (голые доски), сел, опершись ладонями в эти доски, и, слабо охая, опустил голову на грудь.

Мы думали, что он «испугается», и ждали испуга. Нет! Парамон только охает…

– Вы откуда родом? – оглядывая стены, увешанные картинами, спросил квартальный и, поглядев на всевидящее око, глянул на дядю. Дядя глянул в открытую дверь, а мы глянули друг на друга. – «Что настряпали?» – говорил нам взгляд дяди. «Не я один – и ты!» – взглядывая друг на друга, говорили мы и сознавали, что поступили преступно.

Это все – дело одного мгновения.

– Родом откуда вы? ваше звание?..

– Чево хочешь? – ничуть не пугаясь и даже не думая взглянуть и рассмотреть хорошенько пришедшего, произнес, охая, Парамон.

– Родом, родом откуда, какой губернии?

– Родо-ом?.. Кур – о-ох ты, Мать Пресвятая!.. Кур-о-ох! погоди-погоди!..

Парамон, всхлипывая от боли в спине, осторожно поводил плечами, желая подвести под вериги здоровые, не изъязвленные места тела.

– Курский, брат, о-ох, курский…

И опять помолчал и поохал.

– А волость наша – Почиваловская… Аль сам-то курский?..

– Полиция получила бумагу о разыскании беглого крестьянина Почиваловской волости, Парамона Денисова… Ты Парамон Денисов?

– Денисов? Я!

– Парамон?

– …Парамон! Парамон, брат, Парамон!

– Женат?

– Был женат, а вот уж восьмой год разженился.

– То есть семью бросил?

– Мне глас был…

И ни капли не испугался, даже тона допрашивающего не замечал, а говорил, как всегда и со всеми.

– Разженился, братец ты мой! Сподобил меня Господь…

– Паспорта нет?

– И-и! как-кие паспорты!.. Чево там… на что мне!.. У меня паспорт Господний… не надо мне этого!

Сказано было все. Все замолчали на минуту.

– Испужался я!.. – ласково глянув на дядю, проговорил Парамон. – Застукал ты, испужался… Думал, уж не черненький ли (так Парамон называл бесов) – балует тут… ан это ты пришел… Побудь. Ладно у меня тут-то… Дай Бог тебе, успокоил меня!

«Ведь подводит нас всех под обух!» – подумали мы единодушно и решительно вознегодовали на дурость Парамона… Но главное, что охладило к нему, – это именно его безбоязненная уверенность в своей правоте. Испугайся он, засуетись, начни врать, кланяться – мы бы поняли его. Но видя, что он ничего не делает, ни капли не боится, а просто и без всякого сомнения в себе, в своем положении и поведении продолжает верить в свое дело, – это сделало нас совершенно равнодушными к его положению: мы «не могли» понимать такой верности самому себе, она нам казалась глупостью. Посудите: пришли из полиции, разыскивают, спрашивают паспорт, а он говорит: «Мне глас был!»

Вот сию минуту его «возьмут в темную», а он говорит – «побудь, побудь, посиди!», точно в самом деле гостей принимает. Тут человек еле дышит, боится, как бы его не притянули к делу за то, что дал приют беспаспортному, а беспаспортный, как на грех, «ляпнул» при «самом» квартальном: «Это ты меня успокоил». Ну не разиня ли? Ну, что бы ему испугаться, заерзать «по земи», если нужно, на коленках, попросить прощения, дать взятку (наверно, припрятывает деньги-то! – внезапно осенило нас), а он болтает бог знает что, да еще без паспорта, да других подводит! Бог с ними – с этими святыми!.. только беды наживешь!

Это не только взрослые и опытные думали, но и мы, дети, так широко осчастливленные Парамоном, и мы чувствовали, что бог с ними, с этими святыми: только беды наживешь!..

– Как же теперь? – тихо сказал квартальный дяде. – Ведь надо его отвести…

– Парамон Иваныч!.. – окликнул Парамона дядя.

– Что, золотой?

– Вот они говорят, нельзя, мол…

– На место жительства, – прибавил квартальный, – вас требуют.

Парамон поднял голову…

– Меня, что ли?..

– Да, – продолжал дядя, – вас требуют на место жительства…

– Ну во-от! Что мне там!

– Нельзя!.. Требуют!

– А пущай!

– Да нельзя же ведь!.. – уж с нетерпением произнес дядя.

– Чево там – нельзя… ну!..

Это неуважение к «нельзя», которое мы почитали еще в утробе матерей наших, просто взбесило всех; даже нас, детей, взбесило. «Как