Детская книга войны - Дневники 1941-1945 - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
22 февраля. Пишу в кровати, ночью, другого подходящего времени нет: с 16-го числа работаю на фабрике гребешков. Работа очень противная, пыль такая, что, выйдя оттуда, я похож на пекарского помощника. Кроме того, ужасный визг и шум. Впрочем, ничего, выдержу. (...)
Наша бывшая Широкая, потом Мазепы и теперь Риттерштрассе принимает необычный вид, одна ее сторона отходит к гетто, там загораживают все улицы и переулки заборами, забивают досками все окна и двери... Одна сторона улицы живая, рестораны, милиция пьяная шумит, другая - забитая, мертвая, отвратительная. И есть люди, которые радуются этому новому облику города. Гетто огораживают со всех сторон, вход будет, кажется, только со стороны сгоревшей синагоги.
И еще о публичном доме: так и открутились, это обошлось в 60 000 рублей, по тысяче за каждую. (...)
12 марта. (...) «Милиция» облегчила все комиссионные, которых за последнее время развелось без счету, от всего товара, частично - от стекол и прочего.
Все переулки, ведущие к Риттерштрассе, перегорожены рогатками. У въездов в город тоже поставлены рогатки. Скоро, по-видимому, станут возводить вокруг города стену, что-то вроде укрепленной линии, снабженной дотами, для защиты мирного населения от... жизни. Они, видите ли, заботятся, чтобы мы могли спокойно сдохнуть с голоду. (...)
28 апреля. Такие дела у нас тут, боюсь нос из дому высунуть. Наш директор ходил в «арбайтсамт» узнать относительно школьников. Ему, конечно, ответили, что школьников брать на работы не будут, можно не беспокоиться и т. д. Это была правда, на тот день.
В село приходит приказ (пример Куликов, сведения из надежного источника) представить 45 добровольцев на выезд на работы в Германию. Собирают сход, назначают 45 человек, в селе подымается невообразимый вой: «избранных» готовят к отъезду. Это - в селе. В городе ходили в тот день только слухи. Но вот картина, свидетелем которой я был вчера. Большая партия евреев под эскортом «архангелов» возвращается с работы, человек четыреста. У входа в гетто их задерживает «милиция» во главе с жандармом в каске. Жандарм с проклятиями выволакивает из толпы десять жертв. Крики, шум. Жертв окружает «милиция» и уводит. Вот и все. Они не вернутся. Вчерашней ночью из гетто забрали триста человек, их тоже вывезли. Эти события вызвали такую панику, что остальные, отработав свое время, остались на предприятиях ночевать, боясь возвращаться домой.
Но это не все. Известно, что немцы, испытав какое-нибудь новшество на евреях, немедля переходят и на «свободное» население. Это началось сегодня. В Кременце была ремесленная школа, там учились щенки, не окончившие 5 классов. Так вот сегодня всю школу в полном составе погрузили в машины и увезли. Моторизация. Жду нашей очереди. (...)
5 мая. Город постепенно успокаивается после пережитых страхов, набор переходит в более спокойную и организованную форму, на улице людей не трогают. Результаты «добровольного выезда»: вывезены все шоферы, каменщики, столяры, вообще ремесленники. Большое число евреев...
На нашу компанию в школе, по-видимому, имеется серьезный донос, чуть ли не в организации антигосударственных кружков. Узнал об этом от моего учителя, поляка Бопре. Обещал держать в строжайшей тайне, но думаю, что в дневник записать можно. Ведь если он попадет в нежелательные руки, в нем и так материала достаточно, чтобы отправиться в стратосферу. (...)
26 мая. (...) Из Кременца несколько дней назад ушел еще один, самый большой эшелон с рабочими. Вот что рассказывают некоторые из мобилизованных, которым удалось улизнуть раньше. В первый день их кормили сносно: выдали хлеба и колбасы, но так было только в первый день. Но вот эшелон останавливается на какой-нибудь захолустной станции в Германии, на перроне стоят крестьянки, они выбирают себе рабочих. Их выводят из вагона, выстраивают, и начинается осмотр: их щупают, месят, заглядывают им в зубы. Если скотина (рабочий) отвечает требованиям, ее (его) уводят. Это смахивает на торги невольниками в древние века. Да и вообще вся эта воспетая немецкая культура, на которой теперь строится «Новая Европа», сильно смахивает на Средневековье. Нет Святейшей инквизиции, но есть гестапо, СС и прочие учреждения. (...)
5 июня 1942 года. Вчера мне стукнуло 16. Не нашел нужным отмечать этот факт, настолько сереньким он мне показался на этот раз. Вот в прошлом году он действительно был радостным: я надеялся, мечтал... А теперь? О чем я могу мечтать теперь? О 200 гр. хлеба вместо 150, выше мои мечты залететь не могут, их назовут сумасшествием. Тогда было светло, ясно на душе: вот окончены испытания, а впереди еще длинное лето со всеми его удовольствиями и радостями. Мечты залетали высоко: закончу десятилетку, поступлю в высшую школу, буду работать во имя какого-то идеала. Все это рухнуло с треском в течение нескольких дней, да еще с каким треском! (...)
2 июля. Сегодня годовщина со дня вступления немцев в Кременец. Самый тяжелый год моей недолгой жизни.
Помню как сейчас. Жаркий, душный день. После взрыва фугаса на Широкой, наступившего в полночь, необычайная тишина. Часов в одиннадцать утра с улицы доносится треск мотоциклов, потом опять тишина. Но все уже ясно, и так тяжело становится на душе, невыносимо тяжело: ведь все потеряно, кончена жизнь.
На улице - стук тяжелых сапог, а потом - шум приближающегося обоза. Подымаюсь на пригорок: по улице в два ряда едут повозки. Огромные кони, белобрысые люди в незнакомых серых мундирах. Стоит говор, чужой, непонятный. Солдаты смотрят исподлобья, недоверчиво.
Непрерывное движение в два ряда продолжалось еще много дней. Становится ясно, почему они победили: движение советских войск продолжалось день-два, потом улица вымерла. Ясно, что в начале войны на стороне немцев был не только качественный, но и количественный перевес. Ну, хватит.
В обращение введены новые деньги - 10, 20, 50 и 100 «карбованцiв». Деньги напечатаны на немецком и украинском языках. (...)
Сегодня над городом на большой высоте, за тучами, шел самолет. Он блеснул только раз на солнце, и мое сердце подпрыгнуло: он блеснул серебром! Немецкие самолеты все окрашены в темные цвета, этот был серебряный, значит - советский, свой! Да и с какой стати немецкий прятался бы за тучи, значит ясно - свой. (Может, и не был свой, но я себя уверил, и мне радостно.) (...)
20 июля. Опять начинается нажим на евреев. Им приказали выдать из своей среды 300 коммунистов. Кажется, все это кончится так, как в Ровно, где в настоящее время евреев нет совершенно, если не считать нескольких десятков специалистов, которых до поры до времени пощадили.
27 июля. (...) Местные события концентрируются в последние дни вокруг еврейского вопроса. Евреев преследуют все больше, в гетто паника, ожидают погрома. Сегодня ночью застрелили двух евреев, которые пытались пробраться в гетто, они пропадали где-то в поисках продуктов. Невозможно описать все злодеяния, которые немцы совершают в отношении евреев.
Вчера было воскресенье, отправился на речку. Там собралось блестящее общество: офицеры, сам заместитель гебитскомиссара с любовницей, пивом и патефоном. Тошно было смотреть, как они себя вели. Дамочка переодевается в купальный костюм. Не подумайте, что она с этой целью пошла хотя бы в кусты. Она переодевается при всех. «Муж» прикрывает ее накидкой, оставив щелочку для себя, да такую изрядную, что половина пляжа имела возможность насладиться созерцанием. Но когда раздевался сам, его никто не прикрывал. Сняв все, он еще понежился слегка на солнышке. В этом - вся их «культура». (...)
30 июля. Теперь - источники неофициальные: опять о партизанах и парашютистах, сообщение из Луцка. Как результат хлебной политики, которую проводят немцы, масса крестьян, особенно - молодежи, уходит в леса и начинает борьбу с немцами. Совершают нападения на мельницы, на обозы с хлебом. Опять усилилась деятельность парашютистов. (...)
6 августа. С сегодняшнего дня закрываются магазины, в которых выдавали хлеб, теперь им делать нечего. Будут выдавать муку, только работающим.