Сошедшие с небес - Нил Гейман

Устав от бесед с ангелами, Каннингем приступает к вечернему программированию. Алгоритм введения нового ангела в компьютер уже стал его второй натурой, и, закончив поиск информации, он создает нового в считаные минуты. За этот вечер он успевает сделать девятерых. Потом открывает банку пива, расслабляется и ждет, когда день подойдет к концу.

Ему кажется, он понял, почему его так сильно увлекло это предприятие. Все дело в том, что на работе он изо дня в день имеет дело с вопросами воистину апокалипсической важности: угроза уничтожения всего мира, вот сфера его деятельности, ни больше ни меньше. Обычно Каннингем работает с симуляцией смерти.

Шесть часов в день он разрабатывает гипотетические ситуации, в которых страна А входит в режим повышенной готовности, ожидая нападения со стороны страны Б, которая, в свою очередь, начинает ждать превентивного удара и планирует равноценный ответ, что заставляет страну А ускорять собственную подготовку, и так далее, до тех пор, пока ракеты не взлетят в воздух. Как многие думающие люди в странах А и Б, он прекрасно понимает, что шансы компьютера сгенерировать ложный сигнал, ведущий к ядерному холокосту, возрастают год от года, в то время как временной промежуток для корректирования дисфункции машины становится все короче. Каннингем также знает то, что пока неизвестно почти никому другому — а может, и совсем никому: теперь появилась возможность послать прямо на головной компьютер — неважно, Их или Наш — сигнал, неотличимый от импульсов, производимых летящей ракетой с ядерной боеголовкой. Войди такой сигнал в систему немедленно, и для проверки его достоверности ей понадобится не менее одиннадцати минут. Это слишком много: никто в настоящее время не может позволить себе ждать так долго, чтобы понять, летит настоящая ракета или нет — необходимо более оперативное реагирование.

Сконструировав свой симулирующий ракетный сигнал, Каннингем хотел сразу его уничтожить. Но не смог себя заставить: слишком хороша, слишком изысканна была программа. С другой стороны, сказать кому-нибудь об этом он боялся, ведь тогда программу немедленно засекретили бы, в том числе и от него самого. А этого ему не нужно, ведь он мечтает найти противоядие, придумать такой режим резонансного запроса, который сумеет отличить настоящую тревогу от ложной. Когда у него это получится — если, конечно, получится, — тогда он и представит обе программы в Министерство обороны в одном, так сказать, пакете. А пока он несет на своих плечах груз тайны: скрывает идею чрезвычайного стратегического значения. Ничего подобного с ним еще не случалось. И он не обманывает себя, не думает, что его мозг уникален: если он смог придумать такое, то кто-нибудь другой тоже сможет, и, может быть, это будет кто-то с Той стороны. Правда, это программа бесполезная, самоубийственная. Но разве мало других самоубийственных программ разработали военные в интересах безопасности?

Он знает, что следует как можно скорее показать разработанный им симулятор начальству. Порожденное этим знанием напряжение разрушает его изнутри, и первые его признаки становятся очевидными. Все меньше и меньше времени он проводит с людьми; ему снятся плохие сны, в остальное время его мучает бессонница; он потерял аппетит и выглядит худым и бледным. Ангельский проект — единственное, что вносит разнообразие в его жизнь, для него это главное развлечение, способ забыться.

При всей своей щепетильности в ученых делах, Каннингем, не задумываясь, изобрел парочку собственных ангелов. Один из них Ураниель: ангел радиоактивного распада, с лицом в вихре скорлупок электронов. А еще он придумал Димитриона: ангела русской литературы, с крыльями-санями и головой в виде засыпанного снегом самовара. Такие причуды не вызывают у Каннингема чувства вины. Это ведь его компьютер, в конце концов, и программа тоже его. И он знает, что он не первый творец собственных ангелов. Блейк в своих поэмах плодил их целыми взводами: Уризен, Ор, Энитармон и другие. Мильтон, как он подозревает, тоже населил «Потерянный рай» дюжинами духов собственного изобретения. Гурджиев и Алистер Кроули, и даже папа Григорий Великий — каждый из них в свое время приложил руку к увеличению ангельских реестров: так почему же тогда не Дэн Каннингем из Пало Альто, Калифорния? Так что время от времени он придумывает то одного, то другого. Самое последнее его изобретение — ужасающий верховный владыка Базилевс, которому Каннингем присвоил титул императора ангелов. Базилевс еще не окончен: Каннингем пока не нашел ему лицо и не поручил никаких функций, за исключением администрирования ангельских сонмов. Но как-то странно придумывать нового архангела, когда уже есть Гавриил, Рафаил и Михаил, осуществляющие верховное командование. Базилевсу нужна новая работа. Каннингем откладывает его в сторону и начинает набирать Думу, ангела молчания и тишины смерти, тысячеокого, с раскаленным жезлом в руках. Его ангельские предпочтения становятся все мрачнее и мрачнее.

Туманным, дождливым вечером в конце октября из Сан-Франциско звонит женщина, которую он немного знает — встречались несколько раз, — и приглашает его на вечеринку. Ее зовут Джоанна; ей за тридцать, она микробиолог, работает в Беркли, в одном из отделов по препарированию генов; лет пять-шесть тому назад, когда она еще была в Стэнфорде, у Каннингема была с ней скоротечная прерывистая связь, с тех пор они время от времени встречаются, хотя между встречами проходят большие интервалы. Вот и теперь от нее больше года не было вестей.

— Компания обещает быть интересной, — говорит она ему. — Футуролог из Нью-Йорка, Томсон, социобиолог, парочка видеопоэтов, кто-то из отдела обучения языку шимпанзе, а остальных я забыла, но помню, что звучало очень заманчиво.

Каннингем терпеть не может вечеринок. Они утомляют и раздражают его. Неважно, даже если подберется действительно первоклассный народ, думает он, все равно настоящий обмен идеями невозможен в большой, беспорядочно сложившейся группе, и лучшее, на что в таких случаях можно надеяться, это приятная, но незначительная болтовня. Лучше уж побыть одному со своими ангелами, чем убивать вечер подобным образом.

С другой стороны, с тех пор, как он в последний раз выбирался в люди, прошло уже столько времени, что он даже не помнит, когда это было. А он и так всю жизнь твердит себе, что надо почаще выходить из дома. Ему нравится Джоанна, им давно пора встретиться, думает он, к тому же он боится, что, если откажет ей сейчас, она не позвонит еще несколько лет. К тому же нежный шелест дождя, долетающий с улицы в этот славный вечер, наступивший после долгих засушливых месяцев лета, делает его необычайно расслабленным, открытым, доступным.

— Ладно, — соглашается он. — С радостью приду.

Вечеринка состоится в Сан-Матео, в субботу вечером. Он записывает адрес. Они договариваются встретиться там. Может быть, после вечеринки она даже зайдет к нему, думает он; от его дома до Сан-Матео всего пятнадцать минут езды, тогда как до Сан-Франциско куда дольше. И сам удивляется своей мысли. Он ведь думал, что давно потерял к ней такого рода интерес; вообще-то он считал, что интерес такого рода он потерял ко всем на свете.

За три дня до вечеринки он решает позвонить Джоанне и отменить встречу. Мысль о том, что придется толочься в комнате, полной незнакомцев, ужасает его. Он не может понять, с какой стати вообще согласился. Лучше посидеть дома одному и провести долгий дождливый вечер, конструируя ангелов и беседуя с Уриилом, Итуриилом, Рафаилом и Гавриилом.

Но стоит ему подойти к телефону, как возникшая невесть откуда жажда одиночества исчезает так же стремительно, как появилась. Он хочет пойти на вечеринку. Он хочет увидеть Джоанну: и даже очень сильно. Он прямо-таки пугается, осознав, что просто жаждет хоть каких-нибудь перемен в рутине своей жизни, ему не терпится вырваться куда-нибудь из своей квартирки, сплошь заставленной замысловатой компьютерной техникой, и даже оторваться от населяющих ее ангелов.

Каннингем воображает себя на вечеринке, в ярко освещенной комнате красивого дома из стекла и красного дерева, высоко в холмах над Сан-Матео. Он стоит спиной к огромному сверкающему панорамному окну, с бокалом в руке, и заливается соловьем, доминируя над беседой, щедро делясь с восхищенными слушателями богатым запасом знаний об ангелах.

— Да, их триста миллионов, — говорит он, — и каждый отвечает за свое дело. У ангелов ведь нет свободной воли, понимаете. То есть, согласно церковной доктрине, они рождаются свободными, но уже в момент появления на свет оказываются перед выбором: встать на сторону Бога или против Него, и отменить этот выбор нельзя. То есть, выбрав раз, они остаются в том или ином лагере навеки. Да, и конечно, ангелы рождаются обрезанными. По крайней мере, ангелы Освящения и ангелы Славы точно, и, вероятно, семьдесят Богоносных ангелов тоже.