Миф о красоте: Стереотипы против женщин - Наоми Вульф

Сшивание кишечника может привести к развитию 37 осложнений, включая истощение, печеночную недостаточность, аритмию, заболевания нервной системы, рак желудка, иммунодефицит, анемию и смерть. У каждого десятого пациента в течение полугода развивается язва желудка. Показатель смертности от этой процедуры в девять раз выше, чем у человека, отказавшегося от хирургического вмешательства: от 2 до 4% пациентов умирают в течение первых нескольких дней, но окончательное число погибших может быть значительно больше. Хирурги «агрессивно выискивают» пациентов и «без проблем получают их официальное письменное согласие на операцию и подпись на документах, подтверждающих, что они ознакомились с информацией о вероятности серьезных осложнений и даже смерти вследствие операции». Сейчас уже никто не удивится, узнав, что от 80 до 90% пациентов, которым сшивают кишки и ушивают желудок, — женщины.

В конце концов все женщины стали операбельными. Липосак-ция является самой быстроразвивающейся областью эстетической хирургии: 130 ООО американок прошли через эту процедуру в прошлом году, и хирурги выкачали из их организмов 90 т плоти. Как мы уже знаем, согласно данным The New York Times, в результате этой процедуры умерли 11 женщин. Как минимум еще трое умерли после того, как эта статья была написана.

Но я бы никогда не узнала об этом из бесед с «консультантами», к которым я приходила в качестве потенциального клиента:

— Существуют ли риски при липосакции?

— Риски несущественны. Всегда есть риск подцепить инфекцию, он небольшой, также есть риск осложнений, связанных с анестезией, но он тоже весьма невелик.

— Кто-нибудь когда-нибудь умирал от липосакции?

— Ну, может быть, лет десять назад такое случалось с очень полными людьми.

— Бывают ли смертельные исходы в наши дни?

— О, нет.

— Каковы риски при липосакции?

— Рисков нет, вообще никаких.

— Я читала, что бывали смертельные случаи.

— О боже! Где вы такое прочитали?

— В The New York Times.

— Я ничего не знаю об этом. Я ничего не знаю о The New York Times. Я уверен, что, если бы это было правдой, все газеты пестрели бы заголовками об этом. Они раздувают из мухи слона.

— Предполагает ли липосакция какие-либо риски?

— Нет-нет, что вы! В целом нет никаких рисков, вообще никаких, никаких. Никаких проблем, никаких.

— Я читала, что было несколько смертей.

— М-м-м, я что-то слышал об этом. Но если вы находитесь в руках опытного профессионала, у вас не должно возникнуть никаких проблем, никаких проблем.

— Какие риски предполагает липосакция?

— Существуют очень незначительные риски, очень незначительные.

— Бывают ли смертельные исходы?

— Я так не думаю.

— Какие риски предполагает липосакция?

— Они очень-очень малы, просто малюсенькие. Они абсолютно минимальны, один случай на миллион или что-то вроде того. Это очень простая операция, и очень мало что может пойти не так, с точки зрения долговременных побочных эффектов — очень-очень маловероятно, что что-то может пойти не так.

— А возможен ли смертельный исход?

— Нет-нет, что вы... Я никогда не слышал о подобном осложнении.

Можно, конечно, назвать смерть долговременным побочным эффектом. Определенно можно назвать ее осложнением.

Если пойти еще дальше, можно сказать, что рисковать своей жизнью — это самое меньшее, о чем стоит переживать, очень-очень маленький риск, малюсенький, очень маленький, абсолютно минимальный. Смерти в результате липосакции не являются реальными — таково утешение для семей усопших. Хирурги говорят, что «преимущества существенно перевешивают риски», и эта фраза показывает, как они оценивают значимость своей версии красоты в сравнении с жизнью женщины.

Хирург может сказать, что акцентировать внимание на этом крохотном, малюсеньком смертельном риске — значит поднимать бурю в стакане воды: ведь количество смертельных исходов после липосакции так незначительно на фоне общего количества смертей. Смертей во время операций, необходимых по медицинским показаниям. .Но если речь идет о переделке молодой и здоровой женщины? Сколько женщин должно умереть, чтобы мы решили, что это уже слишком, чтобы мы начали защищаться? Четырнадцать умерших женщин, и у каждой из них было имя, был дом и было будущее. У каждой из них было здоровое тело, а жировая прослойка под кожей была лишь показателем отличия женского тела от мужского. Они все поставили на карту — пан или пропал, и для всех 14 женщин теперь все потеряно. Когда же мы захотим заметить, что у врачей руки в крови? Когда умерших будет 20? Или 30? Или нам нужно, чтобы 50 здоровых женщин умерли от липосакции, и тогда мы почувствуем, что настало время сопротивляться? Когда же мы зададимся вопросом, почему случилось так, что женщины играют своими жизнями во имя красоты, которая не имеет к нам никакого отношения? Новые смерти—это всего лишь вопрос времени. Липосакция — это самая быстроразвивающаяся область эстетической хирургии, и число операций утраивается каждые два года. Может быть, сейчас самое время оглянуться назад и обратить внимание на эти 14 мертвых женских тел, реальных, человеческих. Четырнадцати умерших девочек было достаточно для Кении, но не для Соединенных Штатов.

Что представляет собой липосакция (при условии, что вы останетесь после нее живы)? В брошюре одной из клиник она описывается так:

«УЛУЧШЕНИЕ ФИГУРЫ ПУТЕМ НЕМЕДЛЕННОГО УДАЛЕНИЯ ЖИРОВЫХ ОТЛОЖЕНИЙ. Одна из наиболее успешных технологий, разработанная для того, чтобы сделать вашу фигуру более изящной и подтянутой. При помощи технологии липо-эктомии и липолиза делаются небольшие надрезы в каждой проблемной зоне с избытком жира. Затем вставляется тонкая трубка, и плавными, отработанными движениями производится мощная равномерная откачка. В результате этот нежелательный (и часто неприглядный на вид) жир удален — навсегда».

Но если прочесть записи очевидца, журналистки Джил Ней-марк, эта процедура предстанет в другом свете:

«Мужчина с силой впихивает пластиковую трубку в горло обнаженной женщины. Он соединяет трубку с помпой так, чтобы в течение последующих двух часов она могла дышать через нее. Ее глаза плотно залеплены пластырем, руки вытянуты вдоль тела, а голова немного склоняется набок. Она находится в искусственной коме, известной как общий наркоз... То, что следует дальше, выглядит невероятно жестоко. Доктор Лей Лачман начинает быстро тыкать в ее ногу полую иглу, разрывая при этом слой жира, нервов и тканей. Наконец врач готов наложить швы. Из нее было выкачано примерно 2000 мл плоти и крови. Еще немного, и она подвергалась бы смертельному риску....Он снимает пластырь с ее век, и она смотрит на него невидящим взглядом: “Многим пациентам тяжело приходить в себя. Выход из наркоза — самая опасная часть операции”. Операции, которая может привести к общему заражению организма, сильному повреждению капилляров и гиповолемии, а в результате — к коме».

Липосакция показывает нам путь в будущее: это первая из множества процедур, через которые в перспективе придется пройти всем женщинам просто потому, что они — женщины.

Женщины являются кандидатами на операцию потому, что нас рассматривают как людей низшего сорта и таким образом причисляют к «отверженным». Расовые отличия тоже считаются дефектами: та же косметологическая клиника в своей рекламной брошюре предлагает «западный разрез глаз» для людей «с веками азиатского типа». Она выражает восхищение «европейским, или западным носом», насмехаясь над «азиатскими и афрокарибскими носами» («с толстым круглым кончиком, нуждающимся в коррекции») и над «восточными носами» («приплюснутыми, кончик которых находится слишком близко к лицу»). Даже «западный нос, которому необходима коррекция, неизменно обладает нёкоторыми характеристиками небелых носов... хотя требуемые улучшения не столь значительны». Белые женщины вместе чернокожими и азиатками идут на операцию не из соображений тщеславия, а из-за того, что подвергаются дискриминации.

Если мы изучим язык Эры хирургии, то услышим в его звучании отголоски не столь далекого прошлого. В1938 г. в Германии родственники детей с врожденными дефектами требовали убивать их из чувства сострадания к ним. Как пишет Роберт Лифтон, это происходило в атмосфере Третьего рейха, в котором акцент делался на «моральном долге быть здоровым» и который требовал от людей «отказаться от старого индивидуалистского права каждого человека на свое собственное тело» и называл больных и слабых «бесполезными иждивенцами».

Вспомните, как развивался этот процесс: жестокость, начавшись с малого, со временем становится массовой. Нацистские врачи начали со стерилизации людей с хроническими заболеваниями, затем перешли на людей с небольшими дефектами, далее на «нежелательных личностей», пока наконец не взялись за здоровых еврейских детей, потому что их национальная принадлежность была достаточным основанием для того, чтобы считать их больными. Определение больного, чья жизнь ничего не стоит, постоянно расширяло свои границы. «Бесполезных иждивенцев» просто сажали на «обезжиренную диету» до тех пор, пока те не умирали от голода. Их и раньше кормили недостаточно, и идея того, что их вообще не стоит кормить, витала в воздухе. «Эти люди», как открыто говорили нацистские врачи о «нежелательных личностях», «уже мертвы». Язык, который характеризовал «негодных» как уже почти мертвых, успокаивал совесть этих врачей: они называли их «человеческим балластом», «жизнью, не заслуживающей жить», «пустыми оболочками человеческих существ». Вспомните, как использовали слово «здоровье», чтобы дать логическое обоснование этому кровопролитию: мировоззрение врачей было основано на том, что Роберт Лифтон называет «подменой лечения убийством». Они подчеркивали терапевтическую функцию убийства слабых и дефективных детей в качестве средства для оздоровления политики по отношению к телу, «чтобы обеспечить осознание людьми всего потенциала своего расового и генетического фонда» и чтобы «остановить загнивание расы».