Дети выживших - Сергей Смирнов

Оказавшись в нескольких милях от города, свернули к реке, спешились, напились сами и напоили загнанных коней.

— Надо найти мальчика, — сказал Сейр, улегшись прямо на траву на покатом склоне берега.

Домелла и Харрум присели на корточки внизу, у самой воды; до них было довольно далеко, а Сейр говорил вполголоса.

Карша бросил на Сейра быстрый и странный взгляд.

— Иногда мне кажется… Прости, если обижу тебя… Но иногда мне кажется, что ты похож на человека, которого я знал очень хорошо.

— Что же это был за человек? — Сейр прикусил травинку.

— Мой командир, — Карша нагнул голову, приподнял колени, обхватив их руками. — Его прозвали Безумным.

Он снова бросил быстрый взгляд на Сейра.

— Он умер… Уже давно.

Сейр пожевал травинку и сказал:

— И похоронен, конечно?

— Да. Сожжен по аххумскому обычаю и присоединился к героям на лестнице, ведущей в чертоги Аххумана. Но перед тем, как предать огню, тело его бальзамировали канзарские маги; они сделали плоть нетленной, — так говорили.

— Что ж, — сказал Сейр. — Иногда в жизни встречаются очень похожие люди.

Он помолчал.

— Мальчик сейчас должен быть на летней стоянке, вместе с Шаат-тууром и небольшой охраной. Домелла знает, где это. На запад от Арманатты, выше по течению Тобарры. Как думаешь, зачем этих головорезов кто-то послал в Арманатту?

— За каан-болом, думаю. И за царицей.

— Вот именно. Так что нам надо спешить.

— Нас мало. Надо было взять отряд телохранителей, которых Ар-Угай…

Карша осёкся.

Сейр усмехнулся и сказал:

— Вот видишь. Ты и сам понимаешь, что здесь никому нельзя доверять.

Карша повернул голову и на этот раз прямо посмотрел ему в глаза. Раздельно спросил:

— А тебе? Тебе доверять можно?

Сейр приподнялся, оглядывая степь; вдали, отделенные от земли дымкой, сияли белые снежные вершины; казалось, они парили в воздухе, — высоко над бренной землей.

— А разве у царицы есть выбор? — вопросом ответил Сейр и свистом подозвал коня.

И это, наверное, было самое удивительное: конь понимал его свист.

Горбясь и почти заваливаясь на один бок, трясясь, словно сидел не на коне, а на полудохлом ишаке, Шаат-туур ехал по черной степи.

Он ехал в ту сторону, откуда в небо поднималось красное зарево пожара.

Когда Сейр предложил ему поехать с ними, Шаат-туур только покачал седой головой.

— Зачем мне бежать? Хуссарабы построили этот город, хуссарабы сожгли. Я — хуссараб. И я отвечаю за это, — и за то, что построили. И за то, что сожгли…

Сейр с беспокойством оглянулся: ему почудился далекий топот копыт. Тронул коня.

— Но тебя могут убить. Эти хуссарабы посланы для того, чтобы убивать.

— Сынок, — сказал Шаат-туур и усмехнулся, — три года назад хуссарабы были посланы, чтобы убивать. С тех пор мы непрерывно убиваем всех, кто пытается нам сопротивляться. А вражда в степи началась еще раньше, и много крови пролилось, пока все племена и роды не признали великим кааном Богду-баатура… Я воюю шестьдесят лет. Я убивал хуссарабов, тсуров, рутов, аххумов, арлийцев… Столько войн не пережил никто из моего рода. Все давно уже убиты, все похоронены в широкой степи, и могилы их заровняли дожди… Если по справедливости, то мне давно уже следовало бы быть убитым.

Каан-бол сидел на коне рядом с матерью и со страхом слушал Шаат-туура. Старик кивнул ему.

— Не бойся, маленький каан. У тебя есть друзья, которые защитят тебя, и ещё будет много-много друзей. А меня защищать больше некому: все друзья мои лежат в земле.

Каан-бол сделал круглые испуганные глаза и шмыгнул носом. Неуверенно взглянул на мать.

— И помни своё имя, сынок. Нет слёз.

Мальчик медленно кивнул и… улыбнулся.

Сейр пожал плечами и, поворачивая коня в степь, обернулся:

— Те, что сейчас жгут Арманатту — разбойники, а не воины. Они могут убить тебя, и смерть будет глупой и обидной. На что ты рассчитываешь?

Шаат-туур посмотрел на него мудрым взглядом змеи — из-под тяжелых коричневых век. И сказал:

— На свою старость.

И вот теперь он, не торопясь, ехал к пылавшей на горизонте зарнице.

Когда ветер донес до него запах дыма, он почему-то вспомнил, как мальчишкой возвращался домой, когда зимой уезжал в степи охотиться. Степь была голая, безжизненная. Сухая трава не пахла, промерзлая земля тоже не издавала запахов. Холодный ветер щипал щёки, выдувал слезы из глаз.

Копыта звенели по земле, как будто земля превратилась в камень. Вечерело, сиреневая тьма наползала на степь с востока, и тонко пели упрямые стебли дрока под злым ветром.

А потом его чуткий нос уловил едва заметный запах дыма.

Это был родной запах. И Шаат, который тогда еще не был тууром, привстал в стременах, вдохнул полной грудью запах тепла и родного дома, и поторопил коня, который уже и сам почувствовал близость стойбища…

И он летел домой, как стрела, обгоняя сиреневую тьму, которая бежала по его следам.

Шаат-туур вздрогнул и очнулся. Оказывается, он пел — и только сейчас понял это. Он поудобнее уселся в седле — седло сползало, потому, что руки его теперь тряслись, и он не мог как следует затянуть подпругу. И это тоже была причина: никто не должен был видеть, как Шаат-туур поедет в последний поход.

Он ударил коня ногами, копыта зацокали по твердой земле. Шаат-туур припомнил слова и снова запел — на этот раз во весь голос.

Он пел старинную сказку-быль о том, как юноша похитил любимую из стойбища богатого и злого Улут-дэ, и они помчались по степи, а за ними гнались слуги Улут-дэ. И день и ночь продолжалась погоня, и еще немного — и догнали бы влюбленных когтистые стрелы, и жеребенок, который нёс их, уже шатался и падал от усталости.

Тогда они встали перед ним на колени и взмолились: Спаси нас, Тельконур! Еще немного — и мы сможем укрыться в камышовых зарослях великого озера Макканай! Там враг не найдет нас!

И жеребёнок поднялся на ноги, заржал, и ответил: Садитесь на меня, я унесу вас от погони!

И он помчался, как ветер, и погоня отстала, и лошади под воинами стали падать и испускать дух. А Тельконур домчал влюбленных до камышовых джунглей, пронёсся над ними до самого берега. И когда влюбленные оказались в спасительном месте, на берегу, где плещутся солоноватые воды, под защитой высоких непроходимых камышей, — Тельконур помчался дальше, не касаясь ногами воды. Он поднялся в небо — и остался там навсегда созвездием под названием Тельконур.

Аммар сидел на коне, в окружении своих воинов, у въезда на главную улицу Арманатты. Только не было уже улицы, и не было Арманатты: за спинами воинов догорали деревянные дома, светились ядовито-багровые угли, и где-то возле пожарищ, невидимые во тьме, ржали кони и плакали женщины.