Сталин перед судом пигмеев - Юркй Емельянов

Молотов решительно выступал против попыток Хрущева дать однозначно отрицательную оценку Сталину. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки» и в последующем исключен из КПСС.

К.Е. Ворошилов — Председатель Президиума Верховного Совета СССР в 1953–1960 годах.

Возражал против атак Хрущева на Сталина. В 1961 году объявлен членом ««антипартийной группировки».

Л.М. Каганович — Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР в 1953–1957 годах.

Поддерживал Молотова и Ворошилова в их критике позиции Хрущева по Сталину. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки» и снят со всех высоких постов.

H.A. Булганин — Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и министр обороны СССР в 1953–1955 годах, Председатель Совета Министров СССР в 1955–1957 годах.

Сначала активно поддерживал Хрущева в его нападках на Сталина, затем был снят со всех постов и объявлен членом «антипартийной группировки».

Однако поскольку Сахаров уже давно превратился в неоспоримого «гуру» для значительной части советской интеллигенции, его заведомо ущербная интерпретация событий сталинских лет стала для многих неоспоримым пособием для оценки советской истории.

Подробно на сталинской теме остановились в своей беседе Глеб Павловский и историк Михаил Гефтер. Отвечая на вопрос Павловского о «месте разоблачений и критики Сталина в перестройке», Гефтер говорил: «В иные минуты нет ничего важнее, чтобы кто-то решился сказать: король гол! Но проходит время, и оказывается, что эта простота мало что объясняет. Не то ли произошло у нас? Сначала миг прозрения, приоткрытая тайна. Еще бы усилие, еще бы совсем немного смелости… Решись в те годы Хрущев на обнародование Сохраненных временем обстоятельств убийства С. М. Кирова, может, и ходы назад были бы если не вовсе закрыты, то неизмеримо труднее». Таким образом, историк утверждал, что обвинения Хрущева в адрес Сталина и его намеки были недостаточными. Надо было, считал он, обвинить Сталина в убийстве Кирова. То обстоятельство, что все попытки Хрущева доказать ответственность Сталина за убийство Кирова провалились из-за отсутствия каких-либо реальных фактов, не смущало Гефтера.

Словно он не был профессиональным историком, Гефтер, подобно Рыбакову, произвольно приписывал Сталину не только те дела, которые он не совершал, но и мысли, которые он никогда не излагал. Утверждая, что в первые дни после Победы он, Гефтер, испытывал помимо радости также «странное ощущение — какой-то опустошенности… Но если нами владела неуверенность вместе с жаждой жизни, то Сталин в этом же чувствовал опасность для себя. Видел ли он в этих молодых людях в шинелях без погон будущих декабристов, овладел ли им прежний страх оказаться ненужным, подстрекавший его искать и создавать чрезвычайные ситуации, вернулся ли он к эйфории 1939 и 1940 годов, когда, казалось ему, Мир становился его единоличным поприщем?» Откуда все это взял историк Гефтер? Ведь историкам и не только им было хорошо известно, что в течение двух предвоенных лет Сталин работал не покладая рук, так как прекрасно сознавал, какая чудовищная опасность грозит Советской стране с запада и востока. Историк Гефтер исходил из того, что все социальные и внутриполитические потрясения, которые происходили в СССР, были делом рук Сталина, порождением его «страхом оказаться ненужным». Историк Гефтер повторял вздорную байку столичной интеллигенции о том, что Сталин видел в солдатах Красной Армии, вернувшихся с войны, бунтарей, готовых свергнуть Советскую власть, так как они были якобы в восторге от всего увиденного ими в странах, освобожденных ими от гитлеровской оккупации.

Отвечая на вопрос Павловского («Вы считаете Сталина неизбежной фигурой нашей истории?»), историк Гефтер отвечал: «тут двойная зависимость, от которой не отговориться проклятиями или «сбалансированными» разведениями в сторону — процесса и его центральной фигуры. Сталин не был неизбежен изначально, но его неизбежность нарастала из года в год… Он строил, и весьма искусно, свою нужность. И утверждая ее, придавал всему совершающемуся такие черты, которые делали его все более необходимым. Его политическое поведение, его лексику, весь его инструментарий нагнетания напряжений, дабы ими усиливать свою нужность и выходить из каждой такой экстремальной ситуации все более непременным: победителем и вызводителем из бед, и тем, и другим». По словам историка Гефтера, Сталин — это «архитектор своеобразного (и также нового циклиэма)». Отвечая на вопрос Павловского («Итак, Сталинский образ жизни — это прежде всего утрата альтернативы?»), историк Гефтер отвечал: «Я бы предпочел не просто об утрате, а об уничтожении альтернативы».

Получалось, что, продолжая кампанию по осуждению культа личности» Сталина, Гефтер приписывал Сталину необыкновенные способности. Он якобы творил историю — так, что он становился для нее необходимым, заставлял историю развиваться некими новыми циклами и сделал общественное развитие безальтернативным.

Советский историк Гефтер, автор большого числа работ по истории, главный редактор многотомной «Всемирной истории», постоянно утверждал в своих трудах, что действия правителей и других видных политических и государственных деятелей определяются объективными обстоятельствами. Попробовал бы кто-нибудь из авторов статей, готовившихся для «Всемирной истории», утверждать, что тот или иной деятель преуспевал в формировании исторической реальности по своей воле и в угоду своим прихотям! Как бы ему досталось от советского историка и марксиста Гефтера!

Но, может быть, теперь Гефтер, освободившись от «пут сталинизма», стал говорить правду? Однако все государственные руководители XX века, бывшие свидетелями деятельности Сталина, а также многие другие наблюдатели, включая историков, объясняли его действия необходимостью отвечать на тогдашние «вызовы времени», требования конкретной обстановки. Не было никого, кто бы утверждал, что Сталин искусственно формировал проблемы и делал это с целью стать «победителем». И эту чушь писал человек, который значительную часть своей жизни проработал профессиональным историком и приобрел большую известность как таковой.

Впрочем, далее в ходе беседы М. Гефтер говорил о «неумолимости» возникновения ряда проблем развития России и признавал, что Сталин, конечно, не единственный автор» этой «неумолимости». Он признавал, что «капиталистическое окружение — не бред маньяка». Однако Гефтер вспоминал о том, что он — историк, лишь для того, чтобы сказать: «Но я — историк, пытающийся взвесить реальность и сознающий, какую невероятную силу набрала при Сталине власть слов». Противопоставляя Сталину Ленина, Гефтер придумывал, как якобы по-разному толковали эти два вождя понятие «отсталости»: «В устах Ленина не один смысл, а несколько, связанных и противоборствующих. В них — и прошлое, и предстоящее, последнее, притом не в результате поражения, краха, даже застоя… «Отсталость» — знак обретения (знаний, умений, достатка), своего рода залог устойчивости, защиты от бюрократического монстра, преследовавшего его как дневной кошмар. Но вышло не по Ленину, и «отсталость» превратилось в слово-клеймо, слово-улику. Им изобличали, подхлестывали друг друга». Эти слова Гефтера завораживали, подобно шаманским заклинаниям, и многие читатели не замечали того, что маститый историк не приводил никаких примеров для подтверждения своих утверждений.

Голословные утверждения, вступавшие в вопиющее противоречие с исторической наукой и фактами, безапелляционные суждения, построенные на упрощенных и ложных схемах, подкреплялись Гефтером эмоциональными образами. Не случайно в беседе немало внимания было уделено разбору фильма «Покаяние».

Многие авторы, включая М. Гефтера, постоянно прибегали к цитированию ленинского «Письма к съезду» для того, чтобы лишний раз посрамить Сталина и заявить о его «неправомочности» возглавлять страну после 1924 года. Подробно на этом остановился С. Дзарасов в своей статье «Партийная демократия и бюрократия: к истокам проблемы».

А раз Сталин был «неправомочен» возглавлять страну, то его надо судить, хотя бы заочно. Поэтому в своей статье «Кого мы прячем? Зачем?» писатель Даниил Гранин сурово осуждал тех, кто, подобно Нине Андреевой, выступил против кампании очернительства советского прошлого, а заодно настаивал на проведении суда над Сталиным. Писатель был категоричен: «Порожденные застойным периодом, который сам логически порожден сталинизмом, они и сегодня смыкаются с защитниками Сталина. Используя Сталина, обрушиваются на перестройку, списывают на нее коррупцию, аварии, благо все подобные вещи теперь публикуются. Они не только тормозят — они пытаются дать задний ход перестройке, им ведь ничего не грозит. Сталина и сталинизм недостаточно осудить, их, по-видимому, следует судить по всем законам права и этики». Это был один из первых призывов судить советское прошлое, которые затем повторялись в Прибалтике, Польше, на ассамблее ПАСЕ. Авторы этих призывов имели практические цели: потребовать от нашей страны «компенсацию» за «преступления» советского прошлого, особенно сталинского прошлого.