Снобы - Джулиан Феллоуз

– Важно не то, к какому классу принадлежит Эдит, что бы это ни значило, а то, что эта работа ей не нравится. Она вместе с ее ужасной матерью – типичные «лондонские леди». Они хотят обедать в итальянских ресторанах, ходить на благотворительные балы и летать зимой на юг греться на солнце. Управлять таким домом, как Бротон или хотя бы Фелтхэм, – тяжелая и однообразная работа, как только пройдет очарование новизны. Горы бумаг и заседания комитетов. Бесконечные споры с инспекторами по охране исторических памятников, которые ненавидят тебя только за то, что ты там живешь, и стараются сделать все, чтобы усложнить тебе жизнь. Прошения в правительственные учреждения и экономия на отоплении. В таких домах приятно погостить пару дней. Даже «лондонские леди» временами не прочь. Но владеть ими – очень тяжелый труд. Такая жизнь никогда не принесет ей ни удовольствия, ни удовлетворения. Я даже не виню ее за это, просто ей это недоступно. И если совсем честно, – она остановилась и не сразу решилась продолжить, опасаясь, что раскрывает мне слишком много своих карт, – я очень не уверена в том, насколько ей нравится Чарльз.

Я вспомнил тот далекий ужин в честь помолвки Кэролайн Чейз, сидевшую слева от меня. «Здесь очень скучно… цветочные выставки все лето, замерзшие трубы всю зиму, – услышал я ее жесткий, холодный голос. – Я надеюсь, она к этому готова?» И какой гордой победительницей казалась Эдит. Она переплыла бассейн и получила свой кубок.

– Если все это так, то какая опасность в том, что они встретятся?

– Потому что я подозреваю, что восемь месяцев с безработным актеришкой на Эбери-стрит напомнили ей, почему в свое время Чарльз казался ей таким привлекательным, или мне сказать – выгодным? Может быть, она захотела вернуться.

– А вы против этого?

Мне было немного жаль Саймона – он-то, бедняга, считал себя ослепительным в своей славе, а его только что назвали «безработным актеришкой». Но время было не совсем подходящее, чтобы придираться к словам.

Она говорила четко, как государственный чиновник, делающий официальное заявление:

– Я против этого всеми фибрами души.

Я думаю, в какой-то степени такая откровенность и искренность меня удивила. Я привык к притворному отвращению к разводу, которое является одним из обязательных атрибутов Общества. Хотя на самом деле им плевать, разведен человек или нет, главное – с кем он сейчас состоит в браке. Но леди Акфильд принадлежала к старой школе, и я уверен, что ни в ее родословной, ни у Тигры ни одного развода не было.

– Вы удивлены, что я пойду на скандал, чтобы этого добиться? Я скорее предпочту довести дело до конца сейчас, чем все кое-как подлатать, чтобы через пять лет дождаться катастрофы покрупнее, когда Эдит заново откроет для себя, как ей надоел Чарльз, либо подыщет кого-нибудь не менее богатого, с кем ей будет не так скучно. К тому времени в деле уже могут оказаться замешаны дети, а я бы предпочла, чтобы моих внуков вырастили в Бротоне, причем их собственные отец и мать.

– Это я понимаю, – сказал я.

Бесполезно было отрицать, что ее рассуждения были очень логичны.

– Вы можете мне помочь? – Она деловито принялась за второй сэндвич и налила нам обоим чаю.

Она была со мной откровенна, и я не мог не ответить ей тем же.

– Нет, леди Акфильд, я не могу вам помочь.

От удивления она застыла с чайником в руке.

Мне кажется, она чувствовала, что оказала мне такую огромную честь, до такой степени открывшись мне, что я просто не могу не быть сейчас с ней заодно. Я пояснил:

– Не потому, что я с вами не согласен. Честно скажу, согласен. А потому, что не верю, что какие бы то ни было аргументы могут убедить ее, что ей не стоит с ним встречаться. И я считаю, что не имею ни малейшего права вмешиваться.

Она чуть кивнула – резкое, отрывистое движение выдало ее сильную душевную боль.

– Я так понимаю, вы хотите сказать, что и у меня такого права тоже нет.

Я покачал головой:

– Вы – мать Чарльза. Вы имеете право вмешиваться. Не уверен, что у вас есть надежда на успех, но право попробовать у вас есть.

Я почувствовал, что беседа подошла к концу, и поднялся. Учитывая ситуацию, я сомневался, чтобы нам с леди Акфильд еще довелось в будущем чувствовать себя друг с другом непринужденно. Она нарушила слишком много своих светских правил, чтобы быстро простить мне то, что я видел ее в таком состоянии. В довершение всего я заметил, что глаза ее увлажнились, и моему потрясенному взору предстала слезинка, которая сама была удивлена, выбравшись на свободу после не менее чем двадцати лет заточения, и нерешительно пробиралась вниз по тщательно напудренной щеке.

Она встала и положила ладонь мне на руку: – Только не помогайте ей. – В ее голосе была настойчивость, это верно, но не та девчачья псевдопроникновенность («Только папе не говори!»), к которой я привык, – это был крик отчаяния. Не поддерживайте ее в этом намерении. Это все, о чем я прошу. И не только ради него, но и ради нее. Они оба будут несчастны.

Я обещал – настолько, насколько считал себя вправе, – поблагодарил ее за чай и в очередной раз поразился, как быстро она берет себя в руки, так что к тому времени, как я направился к арке, ведущей к выходу на Арлингтон-стрит, она уже махала мне с такой невозмутимостью, будто сидела в королевской ложе в Аскоте. Я знал только одно – что я понятия не имел, что скажу Эдит.

– Конечно, ты права. Она не хочет, чтобы вы встретились.

– Я же говорила.

– И все-таки, я не очень понимаю, как она может это предотвратить.

– Она опять отошлет его куда-нибудь. В Америку. На лошадиный аукцион или еще куда. Договорится с кем-нибудь из друзей. Они у нее повсюду.

– Звучит, как Уотергейт. Она резко рассмеялась:

– Ты, наверное, думаешь, что пошутил.

– В любом случае, он же не может оставаться в Америке навсегда. Тебе только нужно не сдаваться. Не думаю, что он станет тебя избегать, если ты его настигнешь. Тебе нужно только выждать какое-то время.

– У меня нет времени.

Что-то в ее тоне заставило меня воздержаться от вопросов, и должен признаться, что намеренно выбросил эти ее слова из головы. Мне не хотелось об этом задумываться, наверное, и уж точно не хотелось делиться этим с Аделой, потому что я чувствовал, что это может значить все что угодно или не значить ничего. Если за этим что-то стоит, зачем рисковать, что слова превратятся в сплетню? Если ничего, почему бы не забыть об этом?

Мы помолчали. Эдит, похоже, почувствовала, что сказала больше, чем собиралась. Может быть, она думала, как бы взять свои слова обратно, не упоминая их.

– И что ты собираешься делать? – спросил я.

– Не знаю.

Глава двадцать первая