Убить зверя - Виталий Гладкий

Отдышавшись, старик наконец полностью пришел в себя. Он сел и как-то отрешенно приложил пальцы к шее актрисы, чтобы пощупать пульс. Егор Павлович мог бы этого и не делать. Ему столько раз приходилось видеть смерть во всех ее обличьях, что он уже заранее знал результат своей попытки найти хотя бы малую искру жизни в уже начавшем коченеть теле любимой женщины.

Как он хотел ошибиться! За это ему не жалко было отдать все свои оставшиеся годы.

Увы, пока еще теплое тело Ирины Александровны ответило ему не толчками бегущей по жилам крови, а всего лишь последним прикосновением беломраморной шелковистой кожи.

Актриса была мертва.

Отступление 8. Зона Сиблага, 1995 год.

Лосиху убили совсем недавно, от силы два часа назад. Она была стельной, и Егор, вернее, уже Егор Павлович, горько вздохнул. Браконьеры, судя по следам, прилетели на вертолете и стреляли прямо с воздуха. Сюда, на южную окраину заказника, добраться пешком мог только человек, хорошо знающий тайгу. В этом месте когда-то была запань, а потому и на моторке подойти к берегу было весьма непросто, если не сказать – невозможно. Коварные топляки подстерегали лодку даже на стремнине. Егерь давно знал, что низину возле самого берега облюбовали сохатые, которым нравился молодой осинник, растущий на сухих прогалинах среди болотца. До недавнего времени лосиные семьи здесь чувствовали себя вольготно, так как их не могли потревожить ни охотники, ни хищные звери – с одной стороны река, а с другой почти непроходимая марь обеспечивали им спокойную жизнь и защиту, в особенности самкам и молодняку.

До недавнего времени… Егор Павлович сокрушенно покачал головой. Горбачевская перестройка исподволь разрушила достаточно хорошо налаженную за долгие годы систему охраны заказника, и орды браконьеров стали чувствовать себя совершенно безнаказанно. Оснащенные новейшей вездеходной техникой и первоклассным оружием, в том числе и автоматами, двуногие хищники всех рангов и сословий промышляли в тайге в любое время года и били все подряд, оставляя после себя пустоши. В переносном и прямом смыслах – небрежно брошенный окурок или не потушенный пьяными горе-охотниками костер, особенно в засушливые годы, вызывали многочисленные пожары, которые тушить было нечем и некому. Да что браконьеры – егеря, не получавшие зарплату по несколько месяцев, чтобы прокормить семьи, с отчаяния сами промышляли на зверя, наплевав и на лицензии для отстрела, и на все правила и уложения лесного кодекса.

Поначалу Егор Павлович пытался бороться с этим несчастьем, обрушившимся на его, казалось бы незыблемый и спокойный мирок, но когда на несговорчивого старшего егеря цыкнуло с самых вершин большое начальство, пригрозив за строптивость раньше времени отправить на пенсию и вышвырнуть на улицу, он смирился с неизбежностью. И потянулось тоскливое ожидание непонятно чего и неизвестно зачем. Для Егора Павловича тайга сызмальства была родным домом, но теперь, на исходе лет, она вдруг стала для него чужой и постылой. Возможно, будь у старика семья, дети и внуки, он не воспринял бы так остро свою беспомощность и беззащитность перед надвигающимся на страну и заказник в частности страшным молохом самоуничтожения. Но егерь был один, как перст – если, конечно, не считать двух его помощников, молодых парней, и остатков собачьей своры, где главную скрипку играл входивший в пору зрелости Грей, потомок незабвенных Найды и Лешака.

Но больше всего Егора Павловича угнетало поражение, которое он потерпел в многолетней охоте за Чагирем. Эта глубоко угнездившаяся заноза отравила все его существование, временами доводя до исступления. Он сотни раз перебирал в памяти все перипетии их последнего поединка, казня себя за, как ему казалось, недостаточную собранность и отсутствие предвидения. Ведь мог же он, мог сообразить, что у Чагиря есть динамит и что пахан додумается вызвать камнепад, взорвав скалу!

Прыжок в пропасть запомнился Егору Павловичу тугими воздушными потоками, которые стегали его тело широкими вожжами. Он почему-то совсем не испугался, даже наоборот: наконец исполнилась его сумасшедшая детская мечта ощутить себя вольной птицей – такой, какой он был в своих снах. Егерь летел вниз и кричал, но не от страха, а от восхитительной ярости, помноженной на упоение полетом. Он парил – парил! – и каждая клеточка его тела упивалась блаженством полета. С головы Егора Павловича выветрилось и ожесточение схваткой с бандитами, и назойливая мысль наконец свести счеты с Чагирем и даже инстинкт самосохранения. Он в одно мгновение стал свободным от всего наносного, копившегося годами. Страшно даже представить, но егерь в эти, возможно последние, мгновения своей жизни был счастлив!

Его спасли густые сосновые ветки, выполнившие роль матраца и смягчившие удар, и кустарник, куда он в конце концов свалился, сломав по пути руку и четыре ребра. Когда егеря нашла поисковая группа во главе с Блинковым – Полкан все-таки разыскал капитана и доставил ему донесение – он был без сознания. В общем Егору Павловичу здорово повезло – не наткнись Блинков на остальных псов, дожидавшихся своего хозяина у подножья Громовика, его бы не отыскали никакие следопыты. Вряд ли кто-нибудь мог сообразить, что он лежит на труднодоступном склоне, который находился в стороне от маршрута беглых зэков. Но свора, возглавляемая Полканом, переупрямила недоумевающего старшину Паньшина, который никак не мог взять в толк настойчивое желание псов свернуть с хорошо видимого следа в сосновые заросли. Как могли собаки почуять запах егеря с достаточно большого расстояния и точно вывести поисковиков к месту его падения, так и осталось загадкой…

Выздоровев, Егор Павлович продолжил работать на "хозяина" спецзоны. Свою мрачную кличку Сатана егерь оправдывал выше всяких похвал. От него не мог уйти ни один беглый зэк, каким бы ушлым он ни был.

Поиски беглецов приносили Егору Павловичу садистскую радость – за неимением главного своего врага Чагиря, он мстил остальным рецидивистам с иезуитскими выдумками и пугающей их жестокостью. Спустя несколько лет после схватки с паханом бежать из зоны мог лишь самоубийца или совсем отчаявшийся.

Воры ненавидели его и боялись как никого иного из охраны, где тоже были еще те типы. И все эти годы Егор Павлович с надеждой ждал появления в спецзоне Чагиря. Он даже готов был все бросить и перевестись в те места, где вор "в законе" отбывал очередной срок, потому что был уверен – хитрый, как змей, пахан нигде долго не задержится и уйдет в побег. Но начальство зоны уже знало о вендетте егеря-следопыта, и, чтобы не потерять такого ценного внештатного сотрудника, намеренно его дезинформировало, когда егерь с непреходящей настойчивостью пытался выяснить судьбу Чагиря, хотя такие сведения "хозяин" мог предоставить ему в любой момент.

Спецзону закрыли в 1979 году. Выросший возле нее поселок вохры[36] постепенно запустевал, и уже через пять лет мало что напоминало о скорбном месте принудительного захоронения человеческих страстей и дурных наклонностей. Бараки кто-то сжег, колючая проволока превратилась с ржавую пыль, а избы лагерной обслуги вросли в землю по окна. В поселке остались лишь самые закоренелые старожилы, которых нигде и никто не ждал. Кое-кто из них подался в охотничью артель, а самые старые проедали нажитое и бражничали, с тоскою и пьяными слезами вспоминая былое. Егор Павлович поначалу наведывался сюда, чтобы покалякать о том, о сем со знакомыми – друзей или даже близких приятелей он так и не завел – но вскоре понял, что вид зоны навевает на него смертную тоску и посещения обломков крушения своих надежд прекратил.

Так шли годы – ни шатко, ни валко – медленно, но верно покрывая голову Егора Павловича сединой, а горячее беспокойное сердце – пеплом старческого благоразумия и философского отношения к жизни. Лишь одно могло заставить пробудиться закостеневшую душу егеря и полыхнуть жарким пламенем – воспоминания о Чагире. Но и они с годами навещали его все реже и реже, постепенно превращаясь просто в кошмарный детский сон…

Запах костра Егор Павлович услышал, когда наконец выбрался из топкого места на достаточно удобную тропу, ведущую на плоскогорье. Весна пришла ранняя, солнечная и земля покрылась свежей зеленью за какую-то неделю. Егерь и зимой днями пропадал в тайге, а в хорошую теплую погоду мог неделями не появляться в своем егерском "поместье", где несли вахту в общем то неплохие ребята, но очень уж молодые и совершенно чуждые ему по духу. Он их всего лишь терпел, как необходимое и, к счастью, небольшое зло и не позволял им лезть в свою в душу. Впрочем, Егор Павлович был для них начальником и легендарной личностью, о которой они были наслыханы с малых лет, а потому молодые егеря относились к нему с почтением и не позволяли себе, как многие подчиненные, злословить в адрес шефа.

Егор Павлович долго размышлял – идти к костру или нет. Он точно знал, что лично ему встреча не сулила ничего хорошего. До его ноздрей уже долетел запах печеного мяса, и егерь был абсолютно уверен, что гдето впереди, на расстоянии в сотню метров, разбили бивак браконьеры, которым такое рандеву тоже шло не в масть. Будь он моложе, никакие соображения или колебания его не остановили бы. Но тяжелые путы безразличия, сковавшие все еще крепкие и быстрые ноги Егора Павловича, заставляли призадуматься.