Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

— Массовая деморализация! — повторила она вслух, и рука ее судорожно сжала шершавый переплет книги. — А разве я не была наивной, как ирландец, когда поступила на первый курс рабфака? Разве молодежь, пришедшая за эти годы в наши города из самых глухих районов, не носила на себе следы родового строя?

Анна вспомнила ненцев и гиляков, эвенков и якутов, с которыми ей пришлось столкнуться за годы учебы.

Перебираясь в город, они не имели понятия о самых простых вещах, известных каждому городскому ребенку.

«Как мы заботились о них!»

Анна вдруг нахмурилась, обеспокоенная воспоминанием. В институте, будучи уже на предпоследнем курсе, она ударила студента. Ударила в лицо сильно, зло, до крови из носу. Еще бы! Он позволил себе такую хвастливую фразу: «Я еще не пробовал узбечек…»

Анна представила бесцветное узколобое лицо студента, маленькую смуглую девушку, возле которой он увивался, и снова, как тогда, ощутила толчок горячего гнева.

«Неужели я и сейчас ударила бы?» — подумала она.

Она читала, полулежа на диване. Час был такой, когда еще светло на дворе, но в комнатах уже сумеречно, и настольная лампа, принесенная в столовую, уютно светила ей из-под зеленого абажура.

Здесь же, у дивана, расположилась лагерем и Маринка с автомобилями и пестрой кукольной мелочью. Сначала она играла тихо, потом на полу началось форменное сражение: даже смирные тапочки Анны превратились в военные корабли. Маринка нагружала их людьми и машинами, с шипеньем волокла по ковру, сваливала все в одну кучу, а потом уже разбирала, бесконечно нашептывая.

— Начинается бой, — шептала она. — Товарищи! Вот идут фашисты… — Маринка оглядела свое военное хозяйство, сурово нахмурилась. — Товарищи! Сейчас я буду стрелять. Только не подходите к танку: он заряженный пулями и бомбами. Сегодня пули попали прямо в медведя, он свалился в яму. Там его совсем убило электрическим током.

«Откуда это у нее? — подумала Анна, прислушиваясь к бормотанию дочери. — Что за фантазия? И всегда она что-нибудь выдумывает!»

— Когда пули попали в медведя? — спросила Анна.

— Когда тебя не было дома.

— И он упал в яму?

— Упал.

— Какой же он был: черный или бурый?

— И черный и бурый… — Маринка подумала немножко, — и серебристый.

Клавдия поставила в буфет вымытые тарелки, тоненько рассмеялась.

— Значит, вправду! Еще и серебристый! Это она, Анна Сергеевна, про лису слыхала: у Валентины Ивановны элегантская шубка с таким воротником.

— И вовсе не шубка, а медведь.

— Где та яма, в которую он упал? — спросила Анна, но в это же время представила Валентину в ее «элегантской» шубке.

— Ямы уже нет… там теперь столб, а медведь вылез по столбу и убежал в лес.

— Вот папенька его там поймают и приведут домой, — сладко пропела Клавдия. — Что это вы, Анна Сергеевна, отпускаете Андрея Никитича безоружными? Не дай бог, вправду медведь?! Долго ли до греха…

— Я говорила… — Анна помолчала, машинально отгибая уголки страниц, с шелестом пропуская их из-под пальца, взгляд ее стал рассеянным. — В прошлом году мы с Виктором Павловичем видели медведя на тропе. Ничего… посмотрел на нас, постоял на дыбках и ушел в тайгу.

— Настоящий, мама?

— Самый настоящий, только я не помню, был ли он серебристый.

— Долго нет нашего хозяина, — сказала Клавдия и присела на краешек стула. — Валентина Ивановна на лошади-то не умеет ездить… Ее, наверно, поддерживать приходится.

Анна ничего не ответила.

— Нежная женщина, к тайге не привычна. А уж следит за собой… чтобы все наглажено, чтобы все начищено. Верите, нет — нынче прачку заставила все белье переглаживать.

Анна опять промолчала, ей не хотелось принимать участие в таком разговоре, но смутное любопытство мешало оборвать болтовню Клавдии.

— Виктор Павлович по пятам ходят, чисто привязанные. Только они его не очень-то жалуют: прошлый раз вышел от них туча тучей. А уж такая пара была бы, такая пара, лучше не придумать. И детки были бы породистые, красивые! Да, видно, вправду говорится: не по-хорошу мил… Жалко Виктора Павловича. Сегодня идут из столовой и что-то несут в газетке. Гляжу, Тайона подсвистывают. Прямо смех и горе!

— А вы, чем подсматривать, накормили бы собаку сами, — сказала Анна с чувством внезапной неприязни к Клавдии.

Почему она решила, что все это интересно слушать сейчас, когда Андрей и Валентина уехали вместе в тайгу?

— Господи боже мой! Вы думаете, я ленюсь покормить собаку? Я кормила, да Валентина Ивановна запретила. «Хочу, говорит, чтобы он у меня дома жил, а не бегал по чужим кухням». Ревнивые.

— Ревнивые? — повторила Анна.

— Конечно. Я по себе знаю. Был у меня кот сибирский, пушистый. Любила я его до страсти и видеть не могла, если кто к нему руку протянет, погладит. Все мы, женщины, ревнивые за свою собственность, — спокойно закончила Клавдия, и в ее словах Анне почудилось что-то недоговоренное.

— Я пойду купаться, — сказала она, поднимаясь и надевая тапки.

Оловянный солдатик зацепился в одном за стельку; Анна сердито поморщилась, вытряхнула его на пол.

— Я бы тоже покупалась, — неуверенно предложила Марина, чутко угадывая, но не понимая перемену к худшему в настроении матери.

Анна никогда не требовала от дочери не слушать то, что ее не касается, зная, что умненький резвый ребенок интересуется всем вокруг него происходящим. Она так просто, без шепотков и подмигиваний в сторону всегда навостренных маленьких ушей, говорила о семейной жизни, о любви и детях, что Марина спокойно продолжала заниматься своими делами, выхватывая из разговора взрослых лишь то, что задевало ее воображение, — вроде Тайона, ждущего подачки под окном кухни.

— Я бы пошла с тобой, — сказала Маринка, сделав на своем хорошеньком лице просительную гримаску.

— Нет, вечером дети не ходят купаться: вода очень холодная.

Анна зажгла везде свет, переоделась, взяла мыло, мохнатое полотенце и вышла на улицу.

Она медленно шла нагорьем. На душе у нее было смутно. Нехорошо задетая словами Клавдии, не в силах побороть все возраставшую неприязнь к Валентине, она думала:

«Какая дрянь эта Валентина! Почему ей понадобилось смутить, поддразнить нас? Разве не видит она, как я дорожу своей семьей? „Если красивая женщина захочет…“ Неужели себя имела в виду? Тогда это просто нахальство! Не верит в семейное счастье, а зачем-то старается привлечь каждого интересного человека?»

— Однако, не слишком ли мнительной я стала! Такая муть поднялась в душе, — с досадой на себя произнесла Анна вслух, остановилась и посмотрела кругом.

Было еще совсем светло, но молодая, бледная, с вмятым бочком луна уже высвободилась на тускневшем небе, и нагретая за день каменистая земля одевалась паутиной жидких теней. Просторно раскинувшись, тоже еще в бледных огнях, лежал в долине поселок. Огни поднимались на склоны гор, лепились вдали по серым обрывам, где вставали голубые дымы у рудных штолен и шахт. Поселок казался настоящим городом, к несказанно прекрасный в ранних сумерках, под рано вставшей луной вид этого поселка-города, созданного с таким трудом здесь, в тайге, за тысячи километров от культурных центров, наполнил сердце Анны волнующим чувством.

«Вот то, что доверено моему знанию и совести. Сколько здесь людей, близких мне! — Глаза Анны зажглись ярким блеском, и новое выражение гордого, почти злого торжества осветило ее черты. — Меня могут оскорбить, но отнять у меня сознание человеческого достоинства невозможно».

Почти каждый день приносил в долину что-нибудь новое, и сейчас, когда Анна осмотрелась, деловые заботы завладели ею. Давно ли казалось: главное, решающее — доставка хлеба. Но вот теперь рабочие были сыты, а программа по золоту снова срывалась. Анна вспомнила все чаще застывавшую ленту транспортера на флотационной фабрике: рудник не справлялся с подачей руды, и на фабрике появились простои. Виктор Ветлугин сидел сейчас над проектом, который должен был изменить всю прежнюю систему отработки рудника.

«Нужно перестроиться, а на это время развернуть старательскую добычу и шахты рассыпного золота, — размышляла Анна. — Вот если бы мы имели новый участок с хорошей россыпью… Андрей все-таки слишком увлекается разведками по рудному золоту. Придется решительно поговорить с ним… Ах, Андрей!» — И Анна снова нахмурилась, вспомнив о его поездке с Валентиной.

Раздеваясь в женской купальне, она поглядела на плотину, в которую упиралась широко разлившаяся здесь приисковая речонка. Купающихся было мало, вода в быстро текущих таежных ключах и реках всегда холодная, а после заката солнца кажется особенно студеной. Оставшись в черном купальном костюме, Анна медленно пошла по мосткам.

Она начала заниматься спортом с первых дней вступления в комсомол: бегала, плавала, натирала мозоли во время лодочных соревнований, приводила в негодование мать, когда без юбки, в трусиках и майке, появлялась при всем народе, с такими же голоногими юношами и девушками. Сама Анна, однажды преодолев чувство неловкости, почти не замечала этой полуобнаженности и в азартном увлечении заботилась только о славе своей спортивной команды.