Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

«Сиракьюс (штат Нью-Йорк), 2 июня – Корпорация Джона А. Робертса Utica, занимающаяся продажей одежды, была сегодня оштрафована федеральным судьей Харландом Б. Хоу на 55 000 долларов США в связи с обвинением в спекуляции по одиннадцати пунктам… Как пояснили в правительстве, причиной стали следующие продажи: платье, купленное за 16 долларов 75 центов, было продано за 35 долларов… шарф, купленный за 6 долларов 50 центов, был продан за 25 долларов» (15).

В связи с массовой инфляцией складывалось ложное впечатление об очень высоком уровне прибыли этого продавца одежды. Экономисты попытались разъяснить принципы действия некоторых работающих в этой ситуации механизмов:

«Однако высокие цены становятся причиной иной несправедливости: это сверхприбыль, которую получают бизнесмены всех мастей – производители, посредники, оптовые и розничные торговцы, – а в периоды быстрого роста цен они фактически вынуждены получать такую прибыль. На протяжении последних пяти лет бизнесмен мог разбогатеть, просто положив на полку свой товар, рыночная стоимость которого тем временем продолжала расти. Такова подлинная история “спекуляции”. Это не просто дурная привычка, которая внезапно возникла у представителей делового мира и которую можно искоренить, посадив людей в тюрьму. Это лишь симптом болезни, а не сама болезнь» (16).

Такое объяснение, вероятно, убедило немногих людей, не имевших ни малейшего представления об истинном влиянии инфляции на прибыль корпораций. Большинство людей, по-видимому, наоборот, были охвачены эпидемией спекуляции, вследствие которой у бизнесменов сформировалась «дурная привычка» взвинчивать цены.

Беспокойство, связанное со спекуляцией, начало ослабевать лишь после того, как потребительские цены начали падать, однако темпы спада беспокойства не вполне соответствовали скорости снижения цен, поскольку эпидемия гнева имела свою внутреннюю динамику.

Инфляция в США снизилась к июню 1920 года, и, хотя потребительские цены так и не вернулись к уровню 1913 года, снижение произошло достаточно быстро. До тех пор эта тема вызывала весьма эмоциональную реакцию. В одном из поступивших в редакцию газеты в 1920 году писем говорилось:

«Сверхприбыль являет собой именно то, на что указывает значение этого слова: это плод спекуляции, ростовщичества, и если что-либо в мире должно облагаться налогом, то это она. Собственно, за это нужно наказывать заключением в тюрьму или даже более сурово» (17).

В правительстве восприняли эти эмоции всерьез. В 1917 году во время Первой мировой войны в США был введен 60 %-й налог на сверхприбыль, если ее размер превышал уровень довоенных 1911–1913 годов. Налог на сверхприбыль был отменен лишь в октябре 1921 года, поскольку после окончания войны общественное недовольство деятельностью корпораций сохранялось еще достаточно долго. Этот налог повлиял на течение депрессии 1920–1921 годов, поскольку компании предпочли отложить получение прибыли до тех пор, пока он не будет отменен. Тем временем от совершения покупок людей удерживало не только возмущение деятельностью алчных спекулянтов, но и понимание того, что после падения цен у них появится возможность сделать более выгодное приобретение.

Возможно, о депрессии 1920–1921 годов следовало бы говорить как об экономическом спаде, ставшем следствием потребительского бойкота. В январе 1920 года американский сенатор Артур Каппер, убеждая потребителей «бойкотировать спекулянтов, отказавшись от совершения покупок по грабительским ценам», заявил: «Спекулянты опаснее красных» (18). Возможно, депрессия, как говорили в то время, действительно была «забастовкой покупателей», и слово «бойкот» очень точно передает суть такого понимания тех событий.

Другим важным аспектом периода депрессии 1920–1921 годов была обеспокоенность вопросом «справедливой заработной платы». Ненависть к так называемым спекулянтам иногда подогревалась рассказами о том, как некоторые компании урезали своим сотрудникам зарплату. Руководство этих компаний оправдывало свои решения тем, что не может платить большие зарплаты в условиях снижения рыночной стоимости конечного продукта. Любой здравомыслящий человек понимал, что в некоторых случаях сокращение заработной платы необходимо, однако объяснение необходимости такого сокращения, предложенное работодателем, не сформировало популярного нарратива. Активисты профсоюзных организаций не стремились объяснять рядовым членам профсоюзов, насколько затруднительно положение, в котором в данный момент находился их работодатель. Наоборот, они, казалось, полагали, что активный интерес общественности к истории о порочном руководстве будет в большей степени способствовать достижению их целей.

Словосочетание «справедливая заработная плата» набирало популярность примерно по той же схеме, что и слово «спекулянт».

Набирало постепенно, начиная с конца XIX века. Максимальное количество упоминаний о «справедливой заработной плате» в книгах отмечалось в период депрессии 1920–1921 годов. По данным ProQuest News & Newspapers, чаще всего это понятие упоминалось в период Великой депрессии 1930-х годов.

Представленная в 1990 году Джорджем А. Акерлофом и Джанет Л. Йеллен гипотеза о взаимосвязи между справедливой заработной платой и активностью работников подтверждает, что, если работники не уверены в том, что им платят достойную заработную плату, они склонны в отместку снижать производительность своего труда. Акерлоф и Йеллен представили свою теорию так, как будто она одинаково применима во все времена. Но, похоже, внимание к справедливой заработной плате может возрастать, когда меняются нарративы.

Нарративы, которые внезапно положили конец резкому экономическому спаду 1920–1921 годов

Судя по всему, обозначить какие-либо объективные причины резкого завершения депрессии 1920–1921 годов и ослабления беспокойства общественности по поводу спекуляции не представляется возможным. Предположительно, в тот период возникли новые популярные нарративы, которые уже не столь активно подталкивали людей к размышлениям о снижении цен и не провоцировали столь сильного возмущения по поводу дороговизны, хотя отследить эти нарративы сегодня достаточно сложно.

Летом и осенью 1920 года был собран хороший урожай, и хотя этот факт, вероятно, не является убедительным опережающим индикатором, многие восприняли его именно так: «В этом году мы собрали огромный урожай, а между объемом собранного урожая и наступлением хороших времен существует определенная взаимосвязь. Война не отменила законы природы» (19).

В конце 1920 года известный канадский банкир сэр Эдмонд Уокер предложил свою теорию, объясняющую, почему цены не опустятся до уровня 1913 года:

«Такая ситуация (когда потребительские цены значительно выше довоенных показателей) может сохраняться на протяжении жизни еще одного поколения, и она, вероятнее всего, не изменится до тех пор, пока под бременем задолженности военного периода налоги и арендные платежи не достигнут непомерно высокого уровня» (20).

К апрелю 1921 года пошли разговоры о том, что «спекуляции стало меньше, поскольку цены постепенно приближаются к довоенным показателям» (21). Сообщалось, что многие фермеры к 1921 году уже снизили цены на большую часть своей продукции до уровня 1913 года (22).

Таким образом, к тому времени, казалось, уже не было смысла откладывать покупки и ждать снижения цен. Кроме того, бизнес и богатство как таковое уже не выглядели в глазах общественности столь аморально, а поэтому не провоцировали людей к бойкоту. Люди стали проще относиться к расходам.

К 1921 году женщины, как говорили, чаще начали носить броские украшения (23). Дети вместо пакетов с обедом приносили в школу деньги и покупали обеды там.

К концу