Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Спустя два дня японцы подошли к Великой стене, выставив самолеты, артиллерию и танки против китайских войск, укрывшихся в театральных проходах — за стенами, в башнях и у бойниц — к северо-востоку от Пекина, в горах, украшавших район Великой стены севернее столицы. Китайцы, остатки армий бывших милитаристов, сильно проигрывали в вооружении: одна фронтовая дивизия в пятнадцать тысяч штыков располагала всего десятью полевыми и горными орудиями, сотней тяжелых пулеметов и лишь двумя легкими пулеметами в каждой роте. В некоторых из наиболее горячих схваток китайцы бились врукопашную, используя холодное оружие, а в одном случае им даже удалось отбросить японцев, наступавших при поддержке бомбардировок с воздуха. Тем не менее к концу мая 1933 года, после двух месяцев интенсивных боев, японцы заняли все ключевые проходы в северо-восточной стене и готовились обрушиться на Пекин.

31 мая китайская и японская делегации подписали Тангуский договор, устанавливающий демилитаризованную линию протяженностью в двести пятьдесят миль к югу от Великой стены, заканчивавшуюся всего в десяти милях севернее Пекина, обеспечивая тем самым японский контроль над северо-востоком. Японская армия подождет еще четыре года, а затем спровоцирует столкновение, которое приведет к падению самого Пекина. В 1937 году под предлогом того, что китайцы захватили японского солдата, японцы предприняли атаку и через три недели овладели мостом Марко Поло, местом, дававшим доступ в северный Китай от Шаньдуна на востоке до Шаньси на западе. До конца июля Пекин и его окрестности окажутся в руках японцев.

Что касается Китая и огромного большинства китайцев, эти поражения стали трагедией, позволившей японцам начать военные действия, которые к 1945 году обойдутся китайцам в пятнадцать — двадцать миллионов человек, — вероятно, триста тысяч из них были убиты во время семи страшных недель Наньцзинской резни в 1937 году, когда японцы расправлялись с жителями столицы националистов. Однако одному монументу, Великой стене, и одному человеку, Мао Цзэдуну, предстояло в конечном счете извлечь выгоду из китайской военной катастрофы на севере.

Хотя китайское сопротивление вдоль стены оказалось тщетным, а саму стену порушили современное оружие и тяжелая поступь тысяч солдат (более широкие участки использовались в качестве военно-транспортных путей), она стала паролем патриотизма в целом потоке националистических по содержанию песен. «Идем! Идем! Мы вместе должны идти на фронт сражаться! На фронт сражаться! Слава политой кровью Великой стене!» — звучал последний куплет песни «Защитим нашу Великую стену», которую пели китайские солдаты, тщетно пытаясь оборонять проходы к северу от Пекина. Вооруженные холодным оружием китайские дивизии на Великой стене стали синонимом нового, энергичного духа национального сопротивления, духа, способного (хоть и на короткое время) взять верх над массой современного вооружения японцев. «До настоящего времени, — восклицала некая северная газета в марте 1933 года, — большинство из руководства страны хотело, чтобы мы поверили в то, что мы, китайцы, не можем противостоять Японии, вернуть свои утраченные территории. Пример героизма, который мы увидели у проходов Великой стены, показывает, как они ошибаются… что вопрос не в том, способны ли мы вернуть свои территории, а в том, хотим ли. Дело не в вооружении и технике, дело в смелости и верности».

Стена снова обессмертилась в песне, сочиненной к фильму «Десять тысяч ли гор и перевалов» («Гуаньшань ваньли»), который планировалось снять в Шанхае после инцидента на мосту Марко Подо в 1937 году. Фильм так и не сняли, но песня остается популярной до сегодняшнего дня, прославляя Великую стену как монумент, объединяющий — более не разделяющий — по праву принадлежащие Китаю территории к северу и югу от нее.

Великая стена в десять тысяч ли протянулась на десять тысяч ли,За Великой стеной находится наша родная страна,Сорго зреет, соевые бобы благоухают.Вся эта земля купалась в золоте, бедствия обходили ее стороной.Но когда катастрофа разразилась над ее равнинами,Насилие и грабеж растеклись по стране,Среди великих страданий мы бежали в другие места,Наши тела и кости разбросаны, наши отцы и матери скорбят.Даже оставшись без зубов, мы не можем забыть нашей вражды и ненависти,День и ночь мы думаем лишь о возвращении в родные края.Мы все трудимся над тем, чтобы пробиться назад,Как бы жестоко японские рабы ни тиранили нас.Великая стена в десять тысяч ли тянется на десять тысяч ли,За Великой стеной находится наша родная страна,Сердца четырехсот миллионов наших соотечественников бьются как одно,Новая Великая стена протягивается на десять тысяч ли.

В 1936 году смертный приговор коммунистической революции Мао Цзэдуна привели в исполнение. В ту зиму, спустя почти четыре года после того, как японцы устроили свою первую базу на территории Китая, Чан Кайши перелетел в Сиань, старую северо-западную столицу, уверенный, что та последняя операция по окружению позволит уничтожить коммунистов раз и навсегда. В годы постоянных вторжений японцев перед Второй мировой войной Чан сосредоточивал свои силы не на национальном сопротивлении, а на подавлении коммунистов. Когда 3 января 1933 года пал Шаньхайгуань, Чан находился в Цзянси, обеспечивая окружение советского района, и отказался прерывать блокаду, намереваясь возглавить сопротивление на севере. Японское вторжение, заявлял он, всего лишь «внешнее дело… как постепенно нагнаивающийся нарыв на коже. Устраиваемые [коммунистическими] бандитами беспорядки — это дело внутреннее. Это… перебои в сердце. Из-за того что внутренняя болезнь не устранена, внешние проблемы решить невозможно».

Общественное мнение считало иначе: непримиримый антикоммунизм Чана перед лицом иностранной агрессии быстро разваливал его имидж в глазах национальной общественности. По мере того как японцы продвигались дальше на запад северного Китая и известия о японских атаках там распространялись по стране, число критиков Чана росло. Его упрекали в том, что он «отсиживается на юге», что «утрачивает государство». Вдова Сунь Ятсена обвиняла Чана и его правительство в «предательстве, трусости и непротивленчестве». Возмущение стало нарастать после подписания Тангуского договора: южная пресса открыто называла Чана изменником, а на севере заявляли — «сегодня у Китая нет лидера». В 1935 году десятки тысяч людей в городах по всему Китаю прошли маршем протеста против японской агрессии.

Но когда Великая стена страдала в военное лихолетье, ее поэт-поклонник Мао пользовался возможностью извлечь выгоду из оскорбленных чувств общества. В 1936 году, в тысячах километров от шанхайских киностудий, в пещере, вырезанной в лессовых скалах на севере Китая, Мао своей рукой изобразил в стихах Великую стену в качестве памятника национальному единству.

Есть место в северных землях:Тысяча ли, запечатанная льдом,Десять тысяч ли метущихся снегов.Оба конца Великой стеныЗемля сворачивает в одну-единую громаду.От истока до устья великой рекиБыстрое течение замирает и исчезает.Горы пляшут подобно серебряным змеям,Плато убегают вдаль словно восковые слоны,Стремясь добраться до самого Небесного Правителя.В ясный деньБелые шелковые занавеси окрашиваются красным,Очаровывая наблюдателя.

В условиях, когда общественное мнение против Чана и его гражданской войны начало бурлить, Мао Цзэдун виртуозно предложил прекратить старую войну с националистами ради формирования союза с Японией, заменив прежнюю платформу «оказывая сопротивление Японии, бороться с Чаном» на «бороться с Японией, прекратив гражданскую войну». Он предлагал прежде немыслимое: второй Единый фронт, — и это менее чем через десять лет после того, как первый закончился кровавой баней предательства. В ходе великой имиджевой операции Мао в 1936 году готовился выиграть на всю жизнь для коммунистического Китая американского друга-путешественника, позволив Эдгару Сноу, журналисту из Канзаса, посетить свою базу на северо-западе. Дав Сноу эксклюзивный доступ, Мао поднял себя до англоязычных читателей не в качестве красного революционера-фанатика, а как прагматичного и, самое главное, патриотично настроенного борца за национальную свободу, неизменно выступающего против замирения с Японией: «Для народа, лишенного национальной свободы, задачей революции является не социализм немедленно, а борьба за независимость. Мы не можем даже обсуждать коммунизм, если нас лишили страны, где можно его строить».