Последний Храм - Павел Буркин

Но, как ни странно, их не преследовали и, само собой, не стреляли вослед. Все гренадеры и почти все мушкетеры и рейтары погибли, а те, кому «повезло» остаться в живых, обожженные и искалеченные, в агонии корчились в грязи. Пикинерам и уланам повезло больше: пострадали лишь те, кто находились поблизости от подорвавшихся. При взрыве могли разлететься пули, вокруг гренадера вообще образовывалась туча осколков. Меньше всего везло штурмовым группам, состоящим из всех трех видов пехоты: там изувечило даже тех, кто никогда не имел дела с порохом. Когда все закончилось, деревня была почти очищена от церковников. Наверное, даже то, что осталось от отряда, могло бы легко занять всю деревню — но смысла Лендгрейв не видел. Все укрепления разруше-ны, почти все дома сгорели. Новую атаку, даже одних пикинеров, тут не выдержать. Значит, правильно сделали, что оставили Памфилион. Жители в ближайшем лесу, те ополченцы, которые уцелели, с отрядом. Теперь деревня не представляет ценности для обеих сторон.

…Короткий путь до позиций Афандиса для него затянулся, казалось, на века. Последний раз с ним такое было в учебном лагере под Тавалленом, когда их, еще зеленых мальчишек, заставили пройти пятьдесят миль по предгорьям, часто переходя на бег и перекусывая на ходу. Потом-то освоился, втянулся, и после такого рейда мог бы даже драться. И все-таки в этот раз все было по-другому, будто кто-то могущественный и добрый щедро вливал в него новые силы. Под конец первой мили он уже мог идти без посторонней помощи. А к тому моменту, когда отряд встретился с дозором Афандиса, Лендгрейв чувствовал себя вполне отдохнувшим. «Только бы у него нашлись порох и пули!» — думал лейтенант, готовясь повоевать уже в составе батальона.

Но воевать не пришлось. Слишком напуганы и ошарашены случившимся были, в общем, не трусливые солдаты Третьего Тельгаттейского. Некоторые пикинеры безо всяких команд попытались атаковать — и были выкошены мушкетерами без малейшей пощады. Наемники-сантахи поступили умнее: прихватив что поценнее с трупов убитых, построились в походную колонну и двинулись на родину. Они не подряжались воевать с колдунами и чернокнижниками — по крайней мере, с такими, какие могут взрывать порох в пороховницах.

Остальным идти было просто некуда, да и уцелело их не так уж много — одна потрепанная рота пикинеров. Хватило одного залпа картечью, чтобы остатки роты побросали оружие.

— А с этими что делать? — удивленно спросил Афандис, когда увидел Лендгрейва.

— Да пусть идут на все четыре строны, только без оружия. А оружие соберите и грузите в телеги.

— Зачем? — немного удивился Афандис. «Впрочем, он же офицер, ему виднее».

— А чем ты будешь вооружать горожан? — пояснил лейтенант. — И пушечки берите с собой. Нам еще стену штурмовать. И поскорее: если Клеомен успеет понять, что к чему…

Отряд Клеомен собрал быстро: стража не зря получала свои, неплохие по медарским меркам деньги. Работало на Церковь и греховное любопытство, и тщеславие («Потом на всех наложу епитимью, отправятся в странствие ко гробу Провозвестника Корамиса!» — подумал Клеомен). Наверняка каждый из них уже предвкушает, что будет последним, кто видел богомерзкий идол. Страха нет и в помине — в самом деле, кто сможет им помешать? Ведь поведет в бой за Веру сам Примас. Да и какой там бой — кто осмелится мешать Делу Веры и защищать мерзкий истукан? «Идиоты, — брезгливо подумал Клеомен. — Это идолище куда опаснее, чем вы думаете. Даже если сбросить его в море у берега, может наделать дел. Под угрозой проклятия потребую, чтобы утопили в открытом море, в месяце пути на самой быстроходной бригантине. А проконтролирует Прелат второго ранга Орозий, больше некому такое доверить».

Клеомен и сам не знал, почему нужен взвод, а не отделение. О тайнике никто в городе не знает, как еще вчера не знал и он сам. Кто может напасть не просто в полностью воцерковленном городе, а в подвалах кафедрального собора? И все же в молодости, когда доводилось воевать во имя веры, Клеомена не раз выручало такое вот тревожное, острое предчувствие. Он полагал, что ему помогает Единый, предупреждая об опасности. Значит, не прислушиваться к чутью на опасность — не просто вопиющая глупость, а грех. Да еще какой — игнорировать Его предостережения.

Вот и теперь Клеомена, помимо рабочих, сопровождал немаленький отряд: отделение мушкетеров, отделение пикинеров, отделение гренадеров, все снаряжены не по караульной, а по боевой норме. Пушку в узких коридорах было бы не протащить, но выкрутились и здесь: в гарнизоне нашлись два фальконета на шестах, которые могли нести четверо бойцов. Длиной в копье, калибр в два дюйма… Вес все равно приличный, как у рослого, крепкого мужчины, но ничего, вчетвером нести можно. Конечно, не королевская кулеврина, но попробуйте, потаскайте орудие на лафете по городским развалинам, в густом лесу, по болотам и горам. И не такое уж несерьезное оружие этот фальконет. Если в упор садануть картечью, да еще в узком коридоре, мало не покажется. Да и чугунные двухфунтовые ядра способны проломить нетолстую стену. Теперь в маленьком войске не хватало только конницы, но толку-то от нее в подземельях? Итак под его рукой полсотни солдат — конечно, не отборного церковного воинства, городской стражи, и все же…

Перед воротами кафедрального собора Клеомен построил стражников. Фальконет поставили дулом кверху между бойцами расчета, мушкеты держали в положении «на караул», пики поставили древками на землю. Идеальный строй ласкал взор любого, кто понимал, какая бездна пота и пыли на плацу (да и крови, и клочьев мяса из-под шпицрутенов) за ним крылась. Клеомен понимал.

— Верные сыны Церкви, — обратился к людям Клеомен с короткой речью. — Предстоит послужить матери нашей Церкви, как немногим удастся еще раз. Сделав дело, вы заслужите вечное спасение, отпущение грехов вольных и невольных. Я знаю, ведомо вам, что наш кафедральный собор поставили на развалинах бывшего языческого капища. Но вы не знаете, что в оставшихся от капища подвалах до сих пор лежит богомерзкий демон, изваяние той, кому поклонялись в этом городе до Обращения и кого низверг первый Примас Меллас. Очистить от нее наш святой город, вывезти ее в море и там навеки утопить — наш долг перед Единым-и-Единственным. Там может быть опасно, язычники и еретики не устают строить нам козни. Идут только добровольцы, верящие, что Единый их защитит, а если и не защитит, то простит все грехи. Ну?

«Ложь, сказанная во имя Церкви и Веры, превращается в правду» — вспомнил Клеомен то, чему его учили в школярские годы. И одновременно с мыслью вся шеренга качнулась вперед. Он ничуть не удивился, так и должно быть. Того, кто решил бы, что береженого Единый бережет, уже утром отправили бы со службы под зад коленом. В святом городе не нужны некрепкие в вере, не способные выполнить любой приказ Церкви и Примаса. А еще трусом всерьез заинтересовалась бы Огненная Палата — уже легкого подозрения в ереси, не говоря о тяжелом, достаточно, чтобы предать подозреваемого в руки заплечников. С самого своего появления в этом мире Церковь руководствовалась принципом: «Единый на небе узнает своих», а райское блаженство искупит все страдания несправедливо обвиненного, если трибунал ошибется. Значит… Вот именно, значит, лучше казнить десять верных, чем упустить одного еретика или язычника. Иного не дано. Потому Церковь и выстояла в море язычества и ереси, а потом начала победоносное ше-ствие по миру.