Стихотворения. Поэмы. Проза - Генрих Гейне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бимини
Перевод В. Левика
ПрологВера в чудо! Где ты нынеГолубой цветок{357}, когда-тоРасцветавший так роскошноВ сердце юном человека!
Вера в чудо! Что за время!Ты само чудесным было,Ты чудес рождало столько,Что не видели в них чуда.
Прозой будничной казаласьФантастическая небыль,Пред которою померклиСумасбродства всех поэтов,
Бредни рыцарских романов,Притчи, сказки и легендыКротких набожных монахов,Ставших жертвами костра.
Как-то раз лазурным утромВ океане, весь цветущий,Как морское чудо, выросНебывалый новый мир,{358} —
Новый мир, в котором столькоНовых птиц, людей, растений,Новых рыб, зверей и гадов,Новых мировых болезней{359}!
Но и старый наш знакомец,Наш привычный Старый СветВ те же дни преобразился,Расцветился чудесами,
Сотворенными великимНовым духом новой эры, —Колдовством Бертольда Шварца{360},Ворожбой волхва из Майнца{361},
Заклинателя чертей;Волшебством, царящим в книгах,Поясненных ведунамиВизантии и Египта, —
В сохраненных ими книгах,Что зовутся в переводеКнигой Красоты{362} одна,Книгой Истины{363} — другая.
Их на двух наречьях неба,Древних и во всем различных,Сотворил господь, — по слухам,Он писал собственноручно.
И, дрожащей стрелке вверясь,Этой палочке волшебной,Мореход нашел дорогуВ Индию{364}, страну чудес, —
В край, где пряные кореньяРазмножаются повсюдуВ сладострастном изобилье,Где растут на тучной почве
Небывалые цветы,Исполинские деревья —Знать растительного царстваИ венца его алмазы,
Где таятся мхи и травыС чудодейственною силой,Исцеляющей, иль чащеПорождающей, недуги, —
По тому смотря, кто будетИх давать: аптекарь умныйИль венгерец из Баната,Круглый неуч и дурак{365}.
И едва врата раскрылисьВ этот сад, оттуда хлынулОкеан благоуханий,Жизнерадостный и буйный
Ливень пьяных ароматов,Оглушивших, затопивших,Захлестнувших сердце мира,Мира старого — Европу.
Как под огненною бурей,Кровь людей огнем бурлила,Клокотала дикой жаждойЗолота и наслаждений.
Стало золото девизом,Ибо этот желтый сводник —Золото — само даруетВсе земные наслажденья.
И когда в вигвам индейцаЗаходил теперь испанец,Он там спрашивал сначалаЗолота, потом — воды.
Стали Мексика и ПеруОргий золотых притоном.Пьяны золотом, валялисьВ нем и Кортес{366} и Писарро{367};
Лопес Вакка{368} в храме Кито{369}Стибрил солнце золотоеВесом в тридцать восемь фунтовИ добычу в ту же ночь
Проиграл кому-то в кости, —Вот откуда поговорка:«Лопес, проигравший солнцеПеред солнечным восходом».
Да, великие то былиИгроки, бандиты, воры.Люди все несовершенны,Но уж эти совершали
Чудеса, перекрываяЗверства самой разъяреннойСолдатни — от ОлофернаДо Радецкого с Гайнау{370}.
В дни всеобщей веры в чудоЧудеса вершат и люди, —Невозможному поверив,Невозможное свершишь.
Лишь глупец тогда не верил,А разумный верил слепо;Преклонял главу смиренноПеред чудом и мудрец.
Из рассказов о герояхДней чудесных веры в чудо,Как ни странно, всех милееМне рассказ о дон Хуане
Понсе де Леон{371}, сумевшемОтыскать в морях Флориду,Но искавшем понапраснуОстров счастья Бимини.
Бимини! Когда я слышуЭто имя, бьется сердце,Воскресают к новой жизниГрезы юности, далекой.
Но глаза их так печальны,На челе венок увядший,И над ними в нежной скорбиМертвый плачет соловей.
Я ж, забыв свои недуги,Так соскакиваю с ложа,Что дурацкий балахон мойРасползается по швам.
И тогда смеюсь я горько:Ах, ведь это попугаиПрохрипели так потешно,Так печально: «Бимини!»
Помоги, святая муза,Фея мудрая Парнаса,Сделай чудо, покажи мнеМощь поэзии священной!
Докажи, что ты колдунья,Зачаруй мне эту песню,Чтоб она волшебным судномПоплыла на Бимини!
И едва я так промолвил,Вмиг исполнилось желанье,И смотрю, корабль волшебныйГордо сходит с верфей мысли.
Кто со мной на Бимини?Господа и дамы, просим!Понесут волна и ветерМой корабль на Бимини.
Если мучает подаграБлагородных кавалеров,Если милых дам волнуетНеуместная морщинка, —
Все со мной на Бимини!Этот курс гидропатичен{372},Он магическое средствоОт зазорного недуга.И не бойтесь, пассажиры,
Мой корабль вполне надежен:Из хореев тверже дубаМощный киль его сработан,
Держит руль воображенье,Паруса вздувает бодрость,Юнги — резвые остроты,На борту ль рассудок? Вряд ли!
Реи судна — из метафор,Мачты судна — из гипербол,Флаг романтикой раскрашен, —Он, как знамя Барбароссы,
Черно-красно-золотой.Я такое знамя виделВо дворце горы КифгайзерИ во франкфуртском соборе{373}.
В море сказочного мира,В синем море вечной сказкиМой корабль, мечте послушный,Пролагает путь волшебный.
Перед ним в лазури зыбкой,В водометах искр алмазныхКувыркаются и плещутБольшемордые дельфины,
А на них амуры едут,Водяные почтальоны, —Раздувая тыквой щеки,Трубят в раковины громко;
И причудливое эхоГромовым фанфарам вторит,А из темно-синей глубиСмех доносится и хохот.
Ах, я знаю эти звуки,Эту сладкую насмешку, —То ундины{374} веселятся,Издеваясь надо мной,
Над дурацкою поездкой,Над дурацким экипажем,Над моим дурацким судном,Взявшим курс на Бимини.
IНа пустом прибрежье Кубы,Над зеркально гладким моремЧеловек стоит и смотритВ воду на свое лицо.
Он старик, но по-испански,Как свеча, и прям и строен;В непонятном одеянье:То ли воин, то ль моряк, —
Он в рыбацких шароварах,Редингот — из желтой замши;Золотой парчой расшитаПеревязь, — на ней сверкает
Неизбежная навахаИз Толедо{375}; к серой шляпеПрикреплен султан огромныйИз кроваво-красных перьев, —
Цвет их мрачно оттеняетОгрубелое лицо,Над которым потрудилисьСовременники и время.
Бури, годы и тревогиВ кожу врезали морщины,Вражьи сабли перекрылиИх рубцами роковыми.
И весьма неблагосклонноСозерцает воин старыйОбнажающее правдуОтражение свое.
И, как будто отстраняясь,Он протягивает руки,И качает головою,И, вздыхая, молвит горько:
«Ты ли — Понсе де Леон,Паж дон Гомеса придворный?Ты ль Хуан, носивший тренГордой дочери алькада{376}?
Тот Хуан был стройным франтом,Ветрогоном златокудрым,Легкомысленным любимцемЧернооких севильянок.
Изучили даже топотМоего коня красотки:Все на этот звук кидалисьЛюбоваться мной с балконов.
А когда я звал собакуИ причмокивал губами,Дам бросало в жар и в трепетИ темнели их глаза.
Ты ли — Понсе де Леон,Ужас мавров нечестивых, —Как репьи, сбивавший саблейГоловы в цветных тюрбанах?
На равнине под Гренадой{377},Перед всем Христовым войском,Даровал мне дон ГонсальвоЗванье рыцарским ударом.
В тот же день в шатре инфантыПраздник вечером давали,И под пенье скрипок в танцеЯ кружил красавиц первых.
Но внимал не пенью скрипок,Но речей не слушал нежных, —Только шпор бряцанье слышал,Только звону шпор внимал:
Ибо шпоры золотыеЯ надел впервые в жизниИ ногами оземь топал,Как на травке жеребенок.
Годы шли — остепенился,Воспылал я честолюбьемИ с Колумбом во вторичныйКругосветный рейс поплыл{378}.
Был я верен адмиралу, —Он, второй великий Христоф{379},Свет священный через мореВ мир языческий принес.
Доброты его до гробаНе забуду, — как страдал он!Но молчал, вверяя думыЛишь волнам да звездам ночи.
А когда домой отплыл он,Я на службу к дон Охеда{380}Перешел и с ним пустилсяПриключениям навстречу.
Знаменитый дон ОхедаС ног до головы был рыцарь, —Сам король Артур{381} подобныхНе сзывал за круглый стол.
Битва, битва — вот что былоДля него венцом блаженства.С буйным смехом он врубалсяВ гущу краснокожих орд.
Раз, отравленной стрелоюПораженный, раскалил онПрут железный и, не дрогнув,С буйным смехом выжег рану.
А однажды на походеЗаблудились мы в болотах,Шли по грудь в вонючей тине,Без еды и без питья.
Больше сотни в путь нас вышло,Но за тридцать дней скитаньяОт неслыханных мученийПали чуть не девяносто.
А болот — конца не видно!Взвыли все; но дон ОхедаОбодрял и веселил насИ смеялся буйным смехом.
После братом по оружьюСтал я мощному Бальбоа{382}.Не храбрей Охеда был он,Но умнее в ратном деле.
Все орлы высокой мыслиВ голове его гнездились,А в душе его сиялоЯрким солнцем благородство.
Для монарха покорил онКрай размерами с Европу,Затмевающий богатствомИ Неаполь и Брабант{383}.
И монарх ему за этотКрай размерами с Европу,Затмевающий богатствомИ Неаполь и Брабант,
Даровал пеньковый галстук:Был на рыночном подворье,Словно вор, Бальбоа вздернутПосреди Сан-Себастьяна.
Не такой отменный рыцарьИ герой не столь бесспорный,Но мудрейший полководецБыл и Кортес дон Фернандо.
С незначительной армадой{384}Мы на Мексику отплыли.Велика была пожива,Но и бед не меньше было.
Потерял я там здоровье,В этой Мексике проклятой, —Ибо золото добылВместе с желтой лихорадкой.
Вскоре я купил три судна,Трюмы золотом наполнилИ поплыл своей дорогой, —И открыл я остров Кубу{385}.
С той поры я здесь наместникАрагона и Кастильи,Счастлив милостью монаршейФердинанда и Хуаны.{386}
Все, чего так жаждут люди,Я добыл рукою смелой:Славу, сан, любовь монархов,Честь и орден Калатравы{387}.
Я наместник, я владеюЗолотом в дублонах, в слитках,У меня в подвалах грудыСамоцветов, жемчугов.
Но смотрю на этот жемчугИ всегда вздыхаю грустно:Ах, иметь бы лучше зубы,Зубы юности счастливой!
Зубы юности! С зубамиЯ навек утратил юностьИ гнилыми корешкамиСкрежещу при этой мысли.
Зубы юности! О, если бВместе с юностью купить их!Я б за них, не дрогнув, отдалВсе подвалы с жемчугами,
Слитки золота, дублоны,Дорогие самоцветы,Даже орден Калатравы, —Все бы отдал, не жалея.
Пусть отнимут сан, богатство,Пусть не кличут «ваша светлость»,Пусть зовут молокососом,Шалопаем, сопляком!
Пожалей, святая дева,Дурня старого помилуй,Посмотри, как я терзаюсьИ признаться в том стыжусь!
Дева! Лишь тебе доверюСкорбь мою, тебе откроюТо, чего я не открыл быНи единому святому.
Ведь святые все — мужчины,А мужчину даже в небеЯ, caracho,[27] проучил быЗа улыбку состраданья.
Ты ж, как женщина, о дева,Хоть бессмертной ты сияешьНепорочной красотой,Но чутьем поймешь ты женским,
Как страдает бренный, жалкийЧеловек, когда уходят,Искажаясь и дряхлея,Красота его и сила.
О, как счастливы деревья!Тот же ветер в ту же пору,Налетев осенней стужей,С их ветвей наряд срывает, —
Все они зимою голы,Ни один росток кичливыйСвежей зеленью не можетНад увядшими глумиться.
Лишь для нас, людей, различноНаступает время года:У одних зима седая,У других весна в расцвете.
Старику его бессильеВдвое тягостней при видеБуйства молодости пылкой.О, внемли, святая дева!
Скинь с моих недужных членовЭту старость, эту зиму,Убелившую мой волос,Заморозившую кровь.
Повели, святая, солнцуВлить мне в жилы новый пламень,Повели весне защелкатьСоловьем в расцветшем сердце,
Возврати щекам их розы,Голове — златые кудри,Дай мне счастье, пресвятая,Снова стать красавцем юным!»
Так несчастный дон ХуанПонсе де Леон воскликнул,И обеими рукамиОн закрыл свое лицо.
И стонал он, и рыдал онТак безудержно и бурно,Что текли ручьями слезыПо его костлявым пальцам.
IIИ на суше верен рыцарьВсем привычкам морехода,На земле, как в море синем,Ночью спать он любит в койке.
На земле, как в море, любит,Чтоб его и в сонных грезахКолыхали мягко волны, —И качать велит он койку,
Эту должность исправляетКяка, старая индийка{388},И от рыцаря москитовГонит пестрым опахалом.
И, качая в колыбелиСедовласого ребенка,Напевает песню-сказку,Песню родины своей.
Волшебство ли в этой песнеИли тонкий старый голос,Птицы щебету подобный,Полон чар? Она поет:
«Птичка колибри, лети,Путь держи на Бимини, —Ты вперед, мы за тобоюВ лодках, убранных флажками.
Рыбка Бридиди{389}, плыви,Путь держи на Бимини, —Ты вперед, мы за тобою,Перевив цветами весла.
Чуден остров Бимини,Там весна сияет вечно,И в лазури золотыеПташки свищут: ти-ри-ли.
Там цветы ковром узорнымУстилают пышно землю,Аромат туманит разум,Краски блещут и горят.
Там шумят, колеблясь в небе,Опахала пальм огромных,И прохладу льют на землю,И цветы их тень целует.
На чудесном БиминиКлюч играет светлоструйный,Из волшебного истокаВоды молодости льются.
На цветок сухой и блеклыйВлагой молодости брызни —И мгновенно расцветет он,Заблистает красотой.
На росток сухой и мертвыйВлагой молодости брызни —И мгновенно опушитсяОн зелеными листами.
Старец, выпив чудной влаги,Станет юным, сбросит годы, —Так, разбив кокон постылый,Вылетает мотылек.
Выпьет влаги седовласый —Обернется чернокудрымИ стыдится в отчий крайУезжать молокососом.
Выпьет влаги старушонка —Обращается в девицуИ стыдится в отчий крайВозвращаться желторотой.
Так пришлец и остаетсяНа земле весны и счастья,И не хочет он покинутьОстров молодости вечной.
В царство молодости вечной,На волшебный Бимини,В чудный край мечты плыву я, —Будьте счастливы, друзья!
Кошка-крошка Мимили{390},Петушок Кики-рики,Будьте счастливы, мы большеНе вернемся с Бимини».
Так старуха пела песню,И дремал и слушал рыцарь,И порой сквозь сон по-детскиЛепетал он: «Бимини!»
IIIЛучезарно светит солнцеНа залив, на берег Кубы,И поют весь день сегодняВ синеве небесной лютни.
Зацелованный весною,Изумрудами блистая,В пышном платье подвенечномВесь цветет прекрасный берег.
И толпится на прибрежьеПестрый люд разноголосый,Разных возрастов и званий, —Ибо все полны одним:
Все полны одной чудесной,Ослепительной надеждой,Отразившейся и в тайномУмилении сердечном
Той бегинки{391}-старушонки,Что с клюкою ковыляетИ перебирает четки,Повторяя «Pater noster»,[28]
И в улыбке той сеньорыВ золоченом паланкине,Что раскинулась небрежноС томной розою во рту
И кокетничает с юнымЗнатным щеголем, которыйВыступает важно рядомИ надменный крутит ус.
Даже солдатня сегодняСмотрит мягче и приятней,Даже облик духовенстваСтал как будто человечней.
В упоенье потираетРуки тощий чернорясец,И кадык самодовольноГладит жирный капуцин.
Сам епископ — в храме божьемНеизменно злой и хмурый,Потому что из-за мессыОн откладывает завтрак, —
Сам епископ в митре пышнойВдруг расцвел улыбкой счастья,И прыщи сияют счастьемНа малиновом носу.
Окруженный хором певчих,Под пурпурным балдахином.Он идет, за ним прелатыВ золотых и белых ризах,
С ярко-желтыми зонтами, —Словно вышел на прогулкуНеким чудом оживленныйЛес гигантских шампиньонов.
Весь кортеж стремится к морю,Где под знойно-синим небомНа траве, близ вод лазурных,Возведен алтарь господень,
На котором блещут ленты,Серпантин, цветы, иконы,Мишура, сердца из воскаИ ковчежцы золотые.
Сам его преосвященствоБудет там служить молебен,И молитвой, и кропиломОн благословит в дорогу
Небольшой нарядный флот,Что качается на рейде,С якорей готовый снятьсяИ отплыть на Бимини.
Это судна дон ХуанаПонсе де Леон, — правительСнарядил их, оснастил ихИ плывет искать волшебный
Остров счастья. И, ликуя,Весь народ благословляетИсцелителя от смерти,Благодетеля людей, —
Ибо всем приятно верить,Что правитель, возвращаясь,Каждому захватит фляжкуС влагой молодости вечной.
И уж многие заранеТот напиток предвкушаютИ качаются от счастья,Как на рейде корабли.
Пять судов стоят на рейдеВ ожиданье — две фелуки,Две проворных бригантиныИ большая каравелла.
Каравеллу украшаетАдмиральский флаг с огромнымТройственным гербом Леона,Арагона и Кастильи{392}.
Как садовая беседка,Весь корабль увит венками,Разноцветными флажкамиИ гирляндами цветов.
Имя корабля — «Сперанца».На корме стоит большаяДеревянная скульптура, —Это госпожа Надежда.
Мастер выкрасил фигуруИ покрыл отличным лаком,Так что краски не боятсяВетра, солнца и воды.
Медно-красен лик Надежды,Медно-красны шея, груди,Выпирающие дерзкоИз зеленого корсажа.
Платье, лавры на челе —Тоже зелены. Как сажа —Волосы, глаза и брови,А в руках, конечно, якорь.
Экипаж судов — примерноДвести человек; меж нимиВосемь женщин, семь прелатов.Сто знатнейших кавалеров
И единственная дамаПоплывут на каравелле,На которой командоромБудет сам правитель Кубы
Дон Хуан. Избрал он дамойКяку, — да, старушка КякаСтала донною, сеньоройХуанитой, ибо рыцарь
Даровал ей сан и званьеГлавкачательницы коек,Лейб-москито-мухогонки,Обер-кравчей Бимини.
Как эмблема власти новойЗолотой вручен ей кубок,И она — в тунике длинной,Как приличествует Гебе{393}.
Кружева и ожерельяТак насмешливо белеютНа морщинистых, увядших,Смуглых прелестях сеньоры.
Рококо-антропофагно,Караибо-помпадурно{394}Возвышается прическа,Вся утыканная густо
Пташками с жука размером,И они сверкают, искрясьМногокрасочным нарядом,Как цветы из самоцветов.
Пестрый птичник на прическеУдивительно подходитК попугайскому обличьюБесподобной донны Кяки.
Образину дополняетДон Хуан своим нарядом,Ибо он, поверив твердоВ близкий час омоложенья,
Уж заране нарядилсяМодным щеголем, юнцом:Он в сапожках остроносыхС бубенцами, как прилично
Лишь мальчишке, в панталонахС желтой левою штаниной,С фиолетовою правой,В красном бархатном плаще;
Голубой камзол атласный,Рукава — в широких складках;Перья страуса надменноРазвеваются на шляпе.
Расфранченный, возбужденный,Пританцовывает рыцарьИ, размахивая лютней,Приказанья отдает.
Он приказывает людямЯкоря поднять, как толькоС берега сигнал раздастся,Возвестив конец молебна;
Он приказывает людямДать из пушек в миг отплытьяТридцать шесть громовых залпов,Как салют прощальный Кубе.
Он приказывает людямИ, смеясь, волчком вертится,Опьяненный буйным хмелемОбольстительной надежды;
И, смеясь, он щиплет струны, —И визжит и плачет лютня,И разбитым козлетономБлеет рыцарь песню Кяки:
«Птичка колибри, лети,Рыбка Бридиди, плыви,Улетайте, уплывайте,Нас ведите к Бимини».
IVНи глупцом, ни сумасшедшимДон Хуан, конечно, не был,Хоть пустился, как безумец,Плыть на остров Бимини.
В том, что остров существует,Он не мог и сомневаться;Песню Кяки он считалИ порукой и залогом.
Больше всех на свете веритМореход в возможность чуда, —Перед ним всегда сияетЧудо пламенное неба,
И таинственно рокочутВкруг него морские волны,Из которых вышла древлеДонна Венус Афродита.
В заключительных трохеяхМы правдиво повествуем,Сколько бед, надежд и горяПретерпел, скитаясь, рыцарь.
Ах, своей болезни прежнейНе сумел изгнать бедняга,Но зато добыл немалоНовых ран, недугов новых.
Он, отыскивая юность,С каждым днем старел все больше,И калекой хилым, дряхлымНаконец приплыл в страну —
В ту страну, в предел печальный,В тень угрюмых кипарисов,Где шумит река, чьи волныТак чудесны, так целебны.
Та река зовется Летой.Выпей, друг, отрадной влаги —И забудешь все мученья,Все, что выстрадал, забудешь.
Ключ забвенья, край забвенья!Кто вошел туда — не выйдет,Ибо та страна и естьНастоящий Бимини.
ПРОЗА
