Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Рузвельту было над чем подумать. Он получил письмо Черчилля, когда, находясь в двухнедельном отпуске, совершал плавание на крейсере Тускалуза в Карибском море. «Великий друг, – как пишет Черчилль в своих воспоминаниях, – вновь и вновь перечитывал это письмо, сидя в одиночестве в своем кресле на палубе, и в течение двух дней казалось, что он не принял никакого определенного решения.

Он был сосредоточен и молча размышлял». Черчилль ясно дал понять в письме: Великобритания потерпит поражение, Соединенные Штаты останутся в одиночестве и не готовыми к войне, изоляционисты склонят их к смертельно опасному нейтралитету, что может привести к примирению с Гитлером[576].

Рузвельту, чтобы избежать таких последствий, требовалось найти способ помочь американскому ставленнику до того, как он обанкротится. Он обдумывал возможное решение проблемы в течение нескольких месяцев под давлением Гарольда Икеса, который в августовском письме объяснил президенту, что, если «Великобритания падет», это плохо отразится на Америке, которая не послала эсминцы, чтобы предотвратить вторжение. «Мне кажется, – добавил Икес, – что мы, американцы, подобны домовладельцу, который отказывается дать или продать огнетушитель, чтобы выручить соседа, дом которого объят пламенем, и ветер дует в его сторону». Ко времени возвращения в Вашингтон Рузвельт понял, что нашел законный способ оказать помощь Великобритания: федеральный закон позволял отдавать в аренду собственность армии, если в ней не нуждалось государство. 17 декабря Рузвельт сообщил журналистам, не вдаваясь в подробности, свой план оказания помощи Великобритании. Для наглядности он привел пример (вариант примера, приведенного Икесом): «Представьте себе, что загорелся дом моего соседа, а у меня есть садовый шланг длиной 400–500 футов. Если он возьмет мой шланг и подсоединит к своему насосу, то я смогу помочь ему потушить пожар. Каковы мои действия? Я не говорю ему: «Сосед, этот шланг обошелся мне в 15 долларов, ты должен заплатить за него 15 долларов». Нет! Мне не нужны эти 15 долларов, я хочу, чтобы он вернул мне шланг после того, как потушит пожар». «Господин президент, – сказал один из журналистов, – прежде чем одолжить соседу шланг, вы должны его купить». Для выполнения британских заказов американским заводам придется работать во вторую и третью смены; Америка не сможет помочь Великобритании, работая в одну смену. Журналист был абсолютно прав. В своем рассказе Рузвельт не стал упоминать тот факт, что сосед нуждался не только в шланге, но и в пожарных[577].

12 декабря в Вашингтоне внезапно скончался лорд Лотиан, игравший столь важную роль в отношениях между Великобританией и Соединенными Штатами. Лотиан, последователь учения «Христианская наука», отказался от медицинской помощи, когда почувствовал недомогание. «Возмутительно, что Лотиан не позволил вызвать врача!» – воскликнул Черчилль. Смерть Лотиана создала политический вакуум в Вашингтоне в самый неподходящий момент. Черчилль должен был назначить нового посла, и быстро. Для этой работы подошел бы Ллойд Джордж, но только, сказал Черчилль Колвиллу, «если я смогу ему доверять». В противном случае, добавил Черчилль, «я всегда могу его уволить». Но в ранге посла бывший премьер-министр попадает под начало Галифакса, который, утверждал Колвилл, «будет препятствием с точки зрения Л. Д.». Если же Галифакс отправится в Вашингтон, то в ссылке окажется еще один бывший миротворец. Черчилль остановил свой выбор на Галифаксе. Позже он написал: «Его высокое положение везде пользовалось уважением, но в то же время результаты его деятельности в предвоенные годы и то, как развивались события, привели к тому, что он был подвергнут осуждению и даже испытал враждебность со стороны Лейбористской партии нашей национальной коалиции». Черчилль сказал Колвиллу, что, если Галифакс останется в Великобритании, ему «никогда не удастся исправить свою репутацию миротворца» и что у него «нет будущего в этой стране». Если Соединенные Штаты не вступят в войну, сказал Черчилль, самое большее, на что может надеяться Великобритания, – это на невыгодный со всех точек зрения мир и что у него, Галифакса, «есть великолепное будущее в Америке», если ему удастся вовлечь в войну Соединенные Штаты[578].

В последние недели месяца, когда Рузвельт обдумывал свою стратегию в конгрессе, Черчиллю ничего не оставалось, как наблюдать за горящим Лондоном и размышлять над двумя вопросами: что именно собираются делать американцы и когда? куда собирается двигаться Гитлер и когда? В течение многих месяцев Испания и Гибралтар вызы вали серьезную тревогу. «Ультра» недавно разгадала немецкую операцию под кодовым названием Felix («Феликс»), но об операции ничего, кроме названия, не было известно. Черчилль считал, что операция «Феликс» предполагает нанесение удара по Ирландии или Испании. Наиболее вероятно, сказал он Колвиллу, что по Испании, поскольку именно туда он и пошел бы, будь он Гитлером. Именно туда стремится Гитлер, но Франко, находящийся у власти во многом благодаря поддержке Гитлера и Муссолини, возражает. Если Гибралтар будет захвачен, сказал Франко Гитлеру, то испанскими войсками, а не немецко-испанской коалицией[579].

На самом деле генералиссимус не собирался нападать на Гибралтар. Британцы позволяли доставлять продовольствие испанцам только потому, что Испания сохраняла нейтралитет. Франко понимал, что стоит ему обеспечить немцам доступ к Гибралтару, как Лондон путем блокады заставит Испанию умирать от голода. Поэтому, несмотря на долг перед Гитлером, Франко решил, что лучше предвосхитить призыв Гитлера к оружию. Лучше всего, считал он, не принимать участие в войне. В конце ноября Черчилль телеграммой предупредил Рузвельта о возможности потерять Гибралтар и посоветовал Рузвельту предложить Франко «поставки продовольствия месяц за месяцем до тех пор, пока испанцы не вступают в войну». Потеря Гибралтара, сказал Черчилль Рузвельту, «станет тяжелой добавкой к нашему и без того серьезному положению на море»[580].

Если Гибралтар будет захвачен, то весь британский Средиземноморский флот окажется в ловушке, но только в том случае, если будет захвачен и Суэцкий канал. Франко, коварный, мысливший глобальными категориями, сказал фюреру, что если Германия захватит Суэцкий канал, тогда Испания захватит Гибралтар. Немецкий гроссад-мирал Редер уже давно понял важность Суэцкого канала для Лондона и в сентябре пытался убедить Гитлера следовать той же стратегии. Захват Гибралтара и Суэца, доказывал Редер, откроет пути на Ближний Восток, и тогда «едва ли будет так уж необходимо атаковать Россию с севера». Черчилль не знал, что 13 декабря Гитлер отменил операцию «Феликс» и что 18 декабря подписал директиву, которая начиналась словами: «Германские вооруженные силы должны быть готовы сокрушить Советскую Россию в ходе скоротечной кампании до окончания войны против Великобритании». К 15 мая требовалось закончить всю подготовку к операции под кодовым названием «Барбаросса»[581].

Позже Черчилль написал, что, когда в мае 1940 года немцы сосредоточились на французской и бельгийской границах и затем хлынули через них, он понял, что «нам предстояло узнать, что такое тотальная война». Действительно, тотальная война пришла во Францию и велась в Атлантике и в небе над Англией. Но в декабре 1940 года в большей части континентальной Европы – и в Маньчжурии, и в Сомали – мир при посредничестве штыка был намного страшнее тотальной войны.

Сталин, который в прошлом году вместе с Гитлером участвовал в уничтожении Польши, переваривал балтийские, финские и румынские территориальные захваты. В декабре министр иностранных дел Молотов, пользовавшийся наибольшим доверием Сталина, вернулся из Берлина после переговоров с Риббентропом относительно того, как лучше поделить трофеи, включая скелет Британской империи. Черчилль назвал Молотова человеком «выдающихся способностей и хладнокровно беспощадным», чья невероятная живучесть в большевистском мире лжи, оскорблений, интриг и постоянной угрозы «личной ликвидации» способствовала тому, чтобы стать «агентом и орудием» такого лидера, как Сталин. Но Гитлер был еще большим лгуном и более безжалостным, более хладнокровным интриганом, чем Сталин и Молотов. Хотя в декабре Гитлер направил армии на запад, его взгляд был уже обращен на восток[582].