Княгиня Ольга. Истоки (СИ) - Отрадова Лада

— Есть кое-что, о чём знают только люди из братства, за этим и охотится предатель, — кивнул рыжеволосый купец и достал из мошны изготовленный из серебра указательный палец в натуральную величину, брошенный на скатерть.

— Побрякушки? Что в них ценного кроме затейливой работы? — почесал затылок Сверр. — Серебро не такое уж дорогое.

— В братстве пять купцов — подобно пальцам на руке, а само оно словно могучая длань держало все торговые дела в Новгороде. Посему изготовили для Козводца эти персты, которые получал каждый, кто оказывался в нашем объединении.

— Что толку от них помимо символа, что принадлежит человек к братству? — не унимался светловолосый дружинник.

— У нас есть общая казна, куда все эти годы текли несметные богатства. Распоряжаться ей по отдельности никто не мог, лишь совместными решениями мы могли пускать часть средств на какие-то цели, будь то починка кораблей или расширение складов. А раз важно участие каждого и даже один несогласный мог запретить использовать эти деньги, заморские умельцы изготовили хитроумный замок, открыть который можно лишь пятью ключами сразу.

— Пятью перстами, да? — сделал вывод Ходута и приложил ладонь ко лбу: от обилия новой информации у него вот-вот разыграется мигрень.

— ГОСТОМЫСЛ! — прервал разговор громом среди не такого уж ясного неба истошный женский крик, раздавшийся откуда-то снаружи.

* * * * *

Несмотря на тревожные вести со всех сторон, в саду посадского особняка царила тёплая атмосфера: казалось, что это был последний уголок в городе, где ещё чувствовалось радостное дыхание лета и тепло пробивающихсся сквозь пышную зелень солнечных лучей.

Богуслава, оставившая государевых мужей наедине для обсуждения насущных вопросов, одним глазом следила за тем, как игла с золочёными нитями то и дело ныряет в зажатую меж рам пяльцев ткань, вторым же приглядывала за сыном. Гостомысл-младший в силу возраста так и не осознал смерти отца, и поэтому как ни в чём не бывало наслаждался простыми радостями детства.

Мальчонка, оседлав отполированную палку с лошадиной головой на манер настоящего всадника, принялся скакать меж яблонь и вишнёвых деревьев и взмахивать второй рукой с игрушечной саблей, представляя себя доблестным воином.

— Мама, я самый сильный! — выкрикнул он, сшибая мечом несколько лиловых соцветий чертополоха. — Не сносить вам всем головы! И вам тоже, только посмейте приблизиться!

Не придавая большого значения словам сынишки, который вечно что-то придумывал и обладал незаурядным воображением, вдова градоначальника сосредоточилась на вышивке, в то время как за наследником посадника уже следило три пары коварных глаз, что перемахнули через ограду.

В мгновение ока всё изменилось, и на смену идиллистической картине пришла пугающая.

Малыш падает на мягкую траву, а следом за этим двое замотанных в тряпьё фигур, чьи лица сокрыты, связывают его по рукам и ногам, а третья швыряет на ребёнка Богуславы холщовый мешок и вскидывает себе на спину.

Взгляд вперёд — и вдова, не успевая осознать всю серьезность ситуации, издаёт лишь сдавленный стон, а выскользнувшая из искусных рук иголка впивается в подушечку пальца до боли, до крови.

Женщина в панике оглядывается по сторонам, судорожно ища вокруг хоть кого-то из прислуги, но, как назло, поблизости никого не оказывается. Сердце её колотится от безысходности и, увидев, как вся троица вместе с похищенным единственным сыном бежит прочь из сада, Богуслава издаёт истошный и полный отчаяния крик.

— ГОСТОМЫСЛ!

Тут же из дома наружу высыпает испуганная прислуга, привлечённая отчаянными криками, а мгновением позже на тревожный скорбный плач откликаются и Ходута с воеводой, дружинником и купцом из братства.

— Что стряслось?! — расталкивает окруживших мачеху слуг старший из детей градоначальника. — Где брат мой?!

— Выкрали его у меня из-под носа, забрали, — сквозь слёзы отвечает Богуслава и показывает в ту сторону, где видела в последний раз злодеев, рукой. — Трое их было, да лица они закрыли.

— Седлайте коней, — резко приказал слугам Ходута и, сверкнув ставшими похожими на грозовые облака глазами, прикрикнул. — Чего стоите и не шевелитесь, седлайте нам коней!

Сверр, тем временем проворной куницей взобравшись на старую яблоню, что толстыми скелетными ветвями лежала на ограде, сумел рассмотреть похитителей, чьи лошади уже были в трёх цепях (5) от особняка и неслись в сторону Торга.

И спустился он с таким лицом, которое как будто чему-нибудь сильно удивилось когда-то, да так на всю жизнь и осталось с этим удивлением.

— Что там? — раздражаясь от любого малейшего промедления, спросил красный от гнева Ходута. — Что ты увидел?

— Конь вороной, да с белым пятном на крупе, с кулак, — всё ещё пребывая в каком-то отрешённом состоянии, пролепетал длинноволосый блондин.

— Что значит это?

— Только у одного мужа такой конь был, — поднял глаза к небу, будто моля о спасении и направлении на правильный путь, Вещий Олег.

* * * * *

1) Рейнеке (нем. Reineke, франц. Renard) — лис-трикстер из фольклора средневековых Фландрии и Лотарингии. В русском переводе часто адаптирован как Лис Патрикеевич.

Таким образом, все имена пяти членов торгового братства в том или ином виде отсылают к притче Веремуда о мухе и лесных князьях и второму видению Вещего Олега: Вол — бык или тур; Хрущ — насекомое (муха); Вепрь — кабан; Рейнеке — лисица; Лана и её покойный муж Козводиц — лань или косуля;

2) Червень (čьrvьnь) — июнь;

3) Окольный град — защищённая стенами и (иногда) земляным валом часть средневекового города, в центре которой обычно располагался детинец — крепость с гарнизоном воинов;

4) Мягкое золото — пушнина, шкурки ценных зверьков (белка, лисица, бобр, горностай и куница);

5) 10 гривен — примерно 50 кг серебра;

6) Цепь — старинная мера длины, равная 50 казённым саженям ≈ 106,68 м.

Глава XXVI: Власть Толпы

ГЛАВА XXVI: ВЛАСТЬ ТОЛПЫ

Главная площадь Торга сегодня была заполнена до отказа, да так, что даже выпавшей у кого-то из рук серебряной монете некуда было бы покатиться. Безбрежное море из мужских голов, взгляды которых были прикованы к ней — взгляды ядовитые, похотливые, осуждающие.

Здесь собрались карманники и побирушки, местные торгаши и держатели питейных заведений, кузнецы и конюхи — одним словом, вшивота, наводнившая майдан первой по зову глашатаев, трубящих направо и налево о всеобщем сборе. Вскоре подтянулись и прочие свободные горожане, и вооружённые бунтовщики в грубых кожаных рубахах и ржавых кольчугах вместо добротных доспехов, с оружием из топоров, копий да дубин.

Много ли было среди них невинных? Тех, кто никогда не пачкал рук своих кровью, тех, кто ни разу не обманывал, не предавал, не изменял супругам своим? И сейчас, тем не менее, именно им вершить суд и то, что именуют они справедливостью.

Затравленный, воспалённый взгляд миндалевидных глаз, похожих на таковые у дикой кошки, исподлобья косится на окружившую её свору с ненавистью и презрением, которые, казалось, могут и вовсе прожечь насквозь прутья деревянной клетки, в которой её несли в центр площади. Одноглазый лидер мятежников прокладывает путь вперёд, бесцеремонно расталкивая толпу, его прихлебатели же окружают женщину со всех сторон и даже сквозь решётки протягивают грязные руки с жёлтыми ногтями, щипают и щупают, пытаются задрать подол платья или ухватиться за грудь.

Хлёсткий, звонкий удар по ладони самого наглого из голодранцев — и он скулит раненым псом, одёргивая руку так, словно обжёгся. Если хоть один из них ещё посмеет к ней притронуться!

— Стяжательница! — выкрикнул голос из толпы. — Падаль!

Лана лишь отвернула покрытую синим шёлковым платком голову, пытаясь никак не отзываться на оскорбления. Один лишь плат её стоит дороже одежд всех собравшихся здесь, не чета царственный индиго блёклому крутику! (1)

— Хапуга! Лихоимка!