Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи - Марк Твен

— Без руля?

— Да, и старый капитан Том вышел на мостик и давай меня ругать за быстрый ход в такую темную ночь…

— Как в темную ночь? Да ведь вы только что сказали…

— Мало ли что я сказал! Стояла просто тьма египетская, хотя скоро стала всходить луна, и…

— Вы хотите сказать — солнце, ведь вы же вышли на самом рассвете; и потом, послушайте: когда это случилось — до того, как вы расстались с капитаном из-за его вранья, или…

— Это было раньше, о, гораздо раньше! И, как я уже сказал, он…

— Но судно утонуло в этот рейс — или…

— Нет, через много месяцев. И вот старик…

— Значит, пароход сделал два последних рейса, потому что вы сами оказали…

Он отступил от штурвала, вытирая пот, и произнес:

— Слушай (и он назвал меня по имени), возьми-ка ты штурвал и поври тоже сам, — ты, наверное, ловчей зто сделаешь, чем я. Тебе хотелось разыграть незнакомца и простака! Да я же узнал тебя прежде, чем ты успел оказать хоть несколько слов, и решил выведать, куда ты собственно метишь. А ты меня-то хотел обморочить! Ну, разве я тебя не поддел? Теперь бери штурвал и кончай за меня вахту; а в другой раз играй честно, и тебе не придется отрабатывать за проезд…

Так кончился мой план проехать инкогнито. А мы не шли от Сент-Луиса и шести часов! Во всяком случае, я получил то, чего добивался: у меня с самого начала чесались руки взяться за штурвал. Казалось, я забыл реку, — но я вспомнил и как вести судно, и какое удовольствие это доставляет.

Глава XXV. ОТ КАИРА ДО ХИКМЕНА

Местность между Сент-Луисом и Каиром — около двухсот миль — разнообразна и красива. Холмы, одетые свежей весенней зеленью, были прелестной оправой, достойным обрамлением широкой реки, протекающей между ними. Наше плаванье началось очень удачно — в прекрасный день, при солнце и попутном ветре; и наш пароход пожирал милю за милей хорошим ходом.

Железная дорога добралась до Честера в Иллинойсе. В Честере выстроена тюрьма, и вообще город преуспевает. В Грэнд-Тауэретоже прошла железная дорога, и в Кейп-Джирардо — тоже. «Грэнд-Тауэр»[7] называется так из-за большой неуклюжей скалы, выдающейся из воды у миссурийского берега, — искусная постройка мастерицы-природы и одно из самых живописных мест в этих краях. Ближайшие соседи этой скалы: «Очаг Дьявола», очевидно названный так потому, что ни на какой другой очаг он не похож, и «Столик Дьявола», представляющий собой совершенно гладкую скалу на основании, суживающемся, как ножка бокала. Скала эта возвышается на пятьдесят — шестьдесят футов над рекой, у пропасти, поросшей плющом и цветами, и действительно похожа на чайный стол, пригодный и дьяволу, и христианину. Дальше вниз по реке есть и «Локоть Дьявола», и «Дорожка Дьявола», и всякое другое имущество, которое сейчас мне не вспомнить.

[Этому персонажу уделяется действительно слишком много внимания и не только на берегах Миссисипи, но и по всей стране. Можно подумать что он создал берега Тихого океана, так часто встречается там его имя. Помню одну историю, с этим связанную. При мне в этих краях открыли новое горнорудное месторождение, и горняки назвали особо выдающиеся пункты этой местности самыми подходящими, как им казалось, именами.

На следующей неделе главная церковная газета Сан-Франциско обрушила на головы несчастных горняков полтора столбца самых непримиримых и горьких упреков — из-за одного такого названия. «Позор нам, говорилось в этой статье, что на всем побережье имя Творца, создавшего такое величие и красоту, нигде не увековечено. Но невыразимо позорно, невыносимо стыдно, что повсюду, где Господь воздвиг к небесам благородный знак своего могущества, растленные грешники не только не воздали ему должной славы, но и прославили Прага рода человеческого, назвав мерзким именем прекрасное создание божье!

И видно, конца этому не будет, ибо на этой неделе шахтеры поселка Хоум-Стэйк добавили еще одно богохульное название к гнусному описку таковых: самый величественный вход в ущелье, воздвигнутый рукой Творца в этой прекраснейшей из горных цепей, безбожники назвали «Чертова Глотка»! Вот вам опять наглое пренебрежение к Тому, кто создал эти мощные громады, опять подлое возвеличивание Его врага, исконного врага всего человечества! Несчастные, несчастные люди! Богохульники, неблагодарные насмешники! «Чертова Глотка» — вы слышите? А сколько есть на свете названий, названий невинных, — от них никому не больно, никому не стыдно, никому не обидно до слез. Но нет! Эти люди и знать их не желают — подавай им «Чертову Глотку»! И они смеют называться калнфорнийцами — эти негодяи с их «Чертовой Глоткой»! Нет, это не турки, не жители острова Фиджи, не дагомейцы — это калифорнийцы! В этом — позор, в этом — унижение!»

Невозможно вообразить, немыслимо описать ужас жителей поселка, когда на них упала эта бомба. Шахтеры, по легкомыслию, и не думали, что совершают такой грех; и то, что их выставили в таком ужасном свете, то, что глаза всего мира обращены к ним с упреком и укоризной, было для них невыносимым, никогда не испытанным позором. Одна мысль овладела всеми: как смыть это страшное пятно? Как успокоить взбешенного редактора газеты? Как умилостивить разъяренное общество, испросить у него прощение, вернуть себе уважение людей? Конечно, было созвано общее собрание. Вое были подавлены, несчастны, каждому было стыдно и горько. Сначала говорить никто не мог — слишком все были удручены, слишком растерянны. Кто-то подал голос, предложил что-то, по эти слабые советы не смогли внести луч надежды в непроглядную тьму. Но вдруг одного шахтера осенила вдохновенная мысль: все собрание вскочило, точно наэлектризованное, люди ухватились за эту мысль, тут я?е проголосовали ее единогласно, и благодарные слезы текли у них по щекам. Они ушли домой счастливые — теперь никто не будет их упрекать, теперь оскорбительное название отменено, и новое имя ущелья на крыльях понесется к редактору газеты, который снова примет их в лоно свое, когда все завершено достойно и прилично. Ибо то, что раньше именовалось «Чертовой Глоткой» теперь стало называться «Пасть Иеговы».

Редактору церковной газеты надо быть поистине неуживчивым человеком, чтобы найти порок в таком названии!][8]

Город Грэнд-Тауэр теперь стал гораздо оживленней, чем был раньше, но ему не помешало бы отремонтировать кое-какие здания и хорошенько побелить все до единого. Впрочем, мне было приятно полюбоваться и остатками его прежней побелки. Дядюшка Мэмфорд, наш второй помощник,рассказал, что город пострадал в половодье и теперь был не в парадном виде. Но, по моему мнению, было немудрено, что город не тратился на побелку: тут делали больше известки, и притом лучшего качества, чем на всем Западе, а ведь никогда, добавил дядюшка Мамфорд, на молочной ферме не разжиться молоком для кофе, а на сахарной плантации не получить сахару; и совершенно бессмысленно искать известку для побелки в городе, где делают известку. По своему опыту я знал, что в первых двух пунктах он вполне прав; знал, что продавцы сластей совсем их не любят, — поэтому окончательный вывод дядюшки Мамфорда, что «люди, делающие известку, больше занимаются религией, чем побелкой домов», мне показался вполне правдоподобным. Дядюшка Мэмфорд еще добавил, что Грэнд-Тауэр — крупный центр добычи угля и что город богатеет.

Кейп-Джирардо расположен на холме и очень красив с виду. Большое иезуитское училище для мальчиков построено у подножья города, на берегу реки. Дядюшка Мэмфорд сказал, что это училище славится добросовестной постановкой дела, не хуже остальных иезуитских школ в штате Миссури. Другое училище стояло высоко, на открытой горке,—светлое новое здание с живописными и занятными башенками и вышками, вроде гигантского столового прибора со вставленными судками и баночками. Дядюшка Мэмфорд говорил, что Кейп-Джирардо — миссурийские Афины, и в нем много колледжей, кроме вышеупомянутых, причем все с той или иной религиозной подкладкой. Он обратил мое внимание на то, что он назвал «сугубо набожным видом города», но я не заметил, чтобы Кейп-Джирардо казался набожнее других городов, выстроенных на таких же холмах, из такого же кирпича. Предвзятые мнения часто заставляют людей видеть больше, чем существует на самом деле.

Дядюшка Мэмфорд уже тридцать лет плавает помощником капитана. Он человек весьма практический, с ясной головой, много испытал, имеет собственные суждения; в его рассказах иногда чуть заметно поэтическое вдохновение, он разговорчив, обладает низким ворчливым голосом и несколькими такими ругательствами, которые дают им у душевный подъем, когда этого требует служба. Он помощник доброго старого сорта, и когда ндет аврал, он обходит палубу с такими словечками, что сердце отставного лоцмана смягчается и наполняется нежной, тихой тоской по ушедшим дням, которым уж не суждено вернуться. «Н-ну, ты там, такой-сякой, шевелись! Сутки будешь копаться, что ли? Почему, когда нанимался сюда, не оказал, что у тебя задние нош параличом отшибло?»