Калиостро - Елена Морозова

Любовь, коя импульсивно привлекала меня к каждому существу, неутолимое честолюбие, глубокое осознание своих прав на каждую вещь на земле и в небе толкали меня к жизни и погружали в нее, приумножали мои силы […]…я был брошен в пустыню и подвергся искушению в пустыне; я боролся с ангелом, как Иаков, с людьми и демонами, и они, побежденные, открыли мне тайны, касающиеся империи мрака […] я получил милость быть принятым, словно Моисей, перед Создателем. […] Вот мое детство, моя юность, каковую ваш беспокойный ум, жаждущий слов, требует; но длилась ли она столько или же еще столько лет, прошла ли она в краю ваших отцов или же в ином краю, какое вам до этого дело? Разве я не свободный человек? Судите по нраву моему, то есть по моим поступкам; скажите, хороши ли они? и более не посвящайте свое время выяснению моей национальности, моего звания и моей веры».

Разумеется, после таких речей граф сразу оказался в центре внимания и прессы, и пересудов, тем более что о нем и ранее ходили самые разные слухи.

«— Каков ваш возраст:

— 37 или 38 лет.

— Ваше имя?

— Алессандро Калиостро.

— Место рождения?

— Я не могу утверждать, что родился на Мальте или в Медине, я был все время с гувернером, который говорил, что я благородного рода и потерял своих родителей в возрасте трех месяцев.

— Как долго вы в Париже?

— С 30 января 1785 года.

— Вы много тратите, много раздаете. Откуда у вас деньги?

— Это к делу не относится. Но я отвечу. Какое вам дело до того, сын ли я короля или бедняка, откуда я беру деньги? Ведь я уважаю законы страны и религию, раздаю милостыню бедным и никогда не делаю дурного, только хорошее. У меня есть банкир во Франции — это Саразен. Это мои средства, и мне известно, откуда я их беру.

— Откуда у вас графский титул?

— Я всегда уважал религию, соблюдал ее правила. В Европе я носил имя Калиостро. Что же касается титула графа, то вы можете судить по моему воспитанию, и по тому уважению, кое мне оказывали шериф Мекки муфтий Салахаим, великий магистр Пинто, папа Реццонико и большинство суверенов Европы, можно понять, что титул мой всего лишь дань уважения моему знатному роду.

— Как поступили вы со склаважем?

— Я никогда не видел этого склаважа. У меня достаточно бриллиантов, и склаважа мне не надобно… Вам интересно знать, откуда мои богатства; так знайте, я обладаю оккультным сокровищем, а потому мне не было нужды потрошить сей склаваж. Если человек достаточно богат, чтобы позволить себе отказываться от даров, не соискивать милостей суверена, это не должно его компрометировать…»

И на пафосной ноте Калиостро завершил свою речь:

«— Я сказал достаточно для закона, но не намерен говорить ради праздного любопытства. Зачем вам, французы, знать отечество, имя, побуждения и средства чужестранца? Мое отечество — это первое место вашего государства, где я подчинился вашим законам, мое имя — то, которое я прославил среди вас, мое побуждение — Бог, мои средства — секрет. Когда благодеяния творят от имени Бога, не надо ни подтверждений, ни имени, ни отечества, ни залога.

Если вы любопытны — читайте, что я сказал.

Если вы добры и справедливы, то не спрашивайте ни о чем…»14

Справедливо полагают, что, не будь дела об ожерелье, Калиостро забыли бы гораздо раньше, чем Месмера. Процесс, ставший центральным событием не только Франции, но отчасти и Европы, не только прославил его имя, но и придал ему некий героический флер. Оказавшись волею судьбы в стане противников двора, он немедленно получил не менее широкую поддержку, чем кардинал.

Когда 30 мая, после выступления на открытом заседании парламента, Калиостро и кардинала выводили из зала, со всех сторон звучали крики, призывающие освободить их обоих. Раскланявшись, как истинный актер, Калиостро бросил в толпу свою шляпу, и ее тотчас разорвали на сувениры. Однако оживились не только поклонники Калиостро, но и те, кто раньше видел в нем авантюриста и мошенника; процесс лишь укрепил их в своем мнении. «Исповедь графа Калиостро», «Мемориал графа Калиостро», «Каллиостр, познанный в Варшаве», «Описание пребывания в Митаве известного Калиостро»… целый поток разоблачительных сочинений, и правдоподобных, и откровенно бредовых. Любопытство и тяга к чудесному сделала Калиостро модным персонажем.

Приговор суда огласили 31 мая 1786 года: кардинал и Калиостро — невиновны и полностью оправданы; Ла Мотт — приговорена к наказанию плетьми, клеймению и пожизненному заключению в тюрьме Сальпетриер; Никола де Ла Мотт — к пожизненной каторге (заочно); Рето де Виллет — к пожизненному изгнанию из страны; судебное преследование против Николь Леге прекратить. Оправдательный приговор снимал с кардинала обязанность приносить извинения королеве. Публика ликовала и кричала «Да здравствует кардинал!» — столь велика была нелюбовь к двору и королеве.

Впоследствии Роган письменно признал свой долг по отношению к Бемеру и Басанжу — на 1 919 892 ливра — и гарантировал выплату доходами от одного из принадлежавших ему аббатств. Но во время революции имущество духовенства конфисковали в пользу нации, долг остался неуплаченным и ювелиры разорились.

Через год Ла Мотт бежала из тюрьмы: говорят, она соблазнила сторожа. Она уехала в Англию, где принялась писать мемуары, поливая в них грязью королеву. В 1788 году вышли «Мемуары…» Ла Мотт («Mémoires justificatifs de la comtesse de Valois de La Motte, écrits par elle-même»), в которых авантюристка утверждала, что королева сама организовала сцену в роще. А через несколько лет Ла Мотт по необъяснимым причинам выбросилась из окна в Темзу и утонула. Однако есть версия, что она всего лишь имитировала самоубийство, а на самом деле инкогнито уехала в Россию, в Санкт-Петербург, где дожила до преклонных лет…

Приговор разозлил королеву: она была уверена, что кардинала примерно накажут. Чтобы хоть как-то спасти лицо, король отправил Рогана в провинцию, в захолустный приход в Шез-Дье, а Калиостро прислал приказ в 24 часа покинуть Париж, а через три недели и Францию.

Восторженная толпа, встретившая Калиостро у ворот суда, с радостными криками проводила его до дома, время от времени порываясь поднять его и пронести на руках. Несмотря на поздний час, женщины осыпали его цветами и посылали воздушные поцелуи. Довольный магистр потирал руки и строил планы по дальнейшему завоеванию Парижа. Возбужденные люди, окружившие дом Калиостро, равно как и дом кардинала, не расходились до самого утра, поздравляя друг друга с победой: оправдание кардинала означало поражение королевы и двора. А утром магистру доставили приказ его величества…

На оставшееся время Калиостро поселился в столичном пригороде Пасси, пока Серафина в Париже пыталась собрать остатки вещей. Разгневанный причиненным ему ущербом, Калиостро оценил свои пропавшие бумаги в 100 тысяч ливров и в 50 тысяч — «упущенную выгоду». Он подал иск, заявив, что 50 тысяч пожертвует на улучшение условий содержания узников Шатле. Ему ответили, что так как арестовали его по письму с печатью, следовательно, никто не был обязан заботиться о сохранности его имущества. Подобная оголтелая несправедливость возмутила Калиостро, но сделать он ничего не мог, тем более что время его пребывания во Франции стремительно сокращалось.