Червоточина - Андрей Буторин

Бессонов беззвучно выругался. Он не представлял, как сможет выстрелить в Ненахова. Но и не выстрелить он тоже теперь не имеет права. Обратной дороги нет. Или все-таки есть? Плюнуть, попросить Игоря развернуть машину и отправиться домой, к Зое. Ведь их будет двое, ведь они так нужны друг другу! Как будет жить Зоюшка одна, когда потеряет не только сына, но и его, свою последнюю поддержку и опору? Да и сможет ли она жить?

Геннадий Николаевич столь ярко представил себе будущее супруги – вернее, его полное отсутствие, – что повернул уже голову к Ненахову, собравшись дать отбой. Но тут словно кто-то закричал в его мозгу: «Да почему же она будет одна, придурок ты недоделанный! Ты куда сейчас собрался? Ты сына спасать отправился, домой его вернуть! Вот и спасай, вот и возвращай. И не будет тогда Зоя одна. В любом случае о сыне она больше убиваться и горевать станет, чем о тебе!»

Бессонов резко отвернулся к окну и вжался в кресло. Ну и ну! Вот уж хард-рок так хард-рок!.. Такого малодушия он от себя не ожидал. Наверняка ведь не за жену испугался, а за себя. Умирать-то небось очень не хочется! Да еще не пойми как и в каком обличье. На что она вообще, та смерть, похожа будет?

Впрочем, обвинял он себя зря. Не думалось почему-то Бессонову о собственной смерти, как ни пытался он себя к этому побудить. Может, потому, что он, как любой не старый, здоровый, энергичный человек, просто-напросто не верил до конца в возможность собственного исхода. Тем более не когда-то там, на склоне лет, а сейчас, совсем скоро, может, даже завтра. А скорее всего не мог он о ней думать, потому что были переживания и посильнее. Сын, жена, друг. Погибнет сын – пропадет и жена. А какой смысл тогда жить ему? Тогда собственная смерть станет только подарком. Но вот сам-то он как раз должен подарить смерть другу… И если он после этого не сумеет спасти Ничу – а следовательно, и Зою, – то эта смерть тоже станет напрасной. Как и его собственная.

Так вот, круг за кругом, и гонял Геннадий Николаевич эти связанные в ядовитую и гибкую, словно гадюка, цепь мысли, пока «Волга» мчалась по пустынному вечернему шоссе среди черных на фоне закатного неба деревьев. И лишь когда машина свернула на узкую и колдобистую лесную грунтовку, он немного отвлекся, переключив сознание на скорую встречу с загадочным и неведомым.

Лесничий кордон встретил их лаем собак. Было уже совсем темно, и Бессонов, вылезший из машины и нервно закуривший, почувствовал себя очень неуютно.

«Волга» стояла возле прохода в изгороди, который был перегорожен несколькими длинными жердями, освещаемыми светом фар. Кроме собачьего лая, никаких звуков с той стороны не доносилось. Возможно, лесник, как и многие сельские жители, ложился спать рано, все-таки уже было без малого десять часов. Хуже, если он вообще куда-нибудь надолго уехал. Хотя собаки… Вряд ли в таком случае он бы оставил их без присмотра.

Словно подслушав мысли Бессонова, собаки вдруг перестали лаять и радостно заскулили.

– Ну, ну, – послышался со стороны двора добродушный, густой голос. – Чего расшумелись? Гости прибыли? Сейчас посмотрим, кто это там на ночь глядя.

Вскоре в конусе света показался коренастый мужчина в камуфляжных штанах и куртке и не торопясь подошел к загородке. На вид ему было где-то за сорок; его круглое лицо излучало добродушие и спокойствие. Геннадий Николаевич, приготовившись после рассказа Ненахова об «антивирусном блоке» увидеть если не фантастического монстра, то как минимум кого-то наподобие Терминатора, был несколько ошарашен и на приветствие лесника сумел лишь кивнуть.

Тот усмехнулся в усы и стал вынимать из пазов жерди. Бессонов не нашел ничего лучшего, как вернуться в машину. Выбросить окурок он постеснялся, затушил его пальцами и спрятал в карман. Едва он снова сел в «Волгу», машина тронулась и въехала во двор лесника.

Заглушив двигатель, Ненахов выбрался из салона, а Геннадий Николаевич отчего-то не спешил этого делать. Наверное, потому, что он не разумом даже, а где-то на уровне чувств осознал, что эта старая, хорошо знакомая ему машина является последним звеном, отделяющим всю его долгую прошлую жизнь от новой, совершенно неизвестной и уж наверняка короткой.

Между тем выходить все-таки было нужно. Бессонов глубоко вдохнул, будто приготовившись нырять, и выбрался наружу. Фары теперь были погашены, и после освещенного салона он ничего не мог поначалу увидеть, кроме двух светящихся желтых окон сторожки.

– Пойдемте в дом, пойдемте, – услышал Геннадий Николаевич совсем рядом густой голос лесника. – Что мы, так и будем в темноте судачить?

Скрипнули доски крыльца, раскрылась дверь, уронив на землю полосу света, и, теперь уже не опасаясь споткнуться, Бессонов проследовал в сторожку.

В чистой уютной комнате он сразу почувствовал себя лучше. На дощатом, добела выскобленном полу лежали полосатые домотканые половики, совсем такие же, как у бабушки в деревне из его детских воспоминаний. На окнах висели пестрые, веселые занавески в цветочек, на столе лежала в тон занавескам цветастая же клеенка. И даже на подоконниках в керамических коричневых горшках, совсем как у Зои, стояли цветы. Воспоминание о жене больно укололо сердце. А еще он подумал, что ерунду все-таки говорил Игорь, рассказывая об истинной сущности лесника. Ну разве стал бы бездушный программный блок так заботливо украшать свое жилище?

Но размышления Геннадия Николаевича прервал Ненахов.

– Знакомьтесь, – развел он руками. – Это мой хороший друг Геннадий Бессонов, а это – мой… в некотором роде коллега Борис Тюрин.

Бессонов и Тюрин пожали друг другу руки. Ладонь лесника была шершавой, по-мужски твердой и по-человечески теплой.

– Перекусите? – спросил Тюрин, обведя гостей взглядом.

– Если только чаю, – нахмурился Ненахов. – Времени совсем мало.

– Ну, тогда за чаем все и обсудим, – сказал лесник и ковшом стал наливать в чайник воду из ведра.

Но когда они, сидя уже за столом, стали пить вкусный, на родниковой воде, чай с маленькими аппетитными сушками вприкуску, никто почему-то не хотел начинать разговор первым. Тогда Бессонов, помня, что время дорого и что оно с каждой потерянной секундой уменьшает шансы на спасения сына, крякнул и заговорил, глядя на своего старого друга, которого скоро должен был застрелить:

– Так что, Игорь, ты Борису о нашем деле расскажешь, или мне начать?

– Да он и так почти все знает, – ответил Ненахов и принялся ожесточенно дуть в чашку на и без того уже не сильно горячий чай.

– И про меня? – почти шепотом спросил Бессонов. На душе его вновь заскребли кошки. Теперь он отчетливо видел, что бывшему полковнику, что бы он там ни говорил, тоже страшно, что ему, несмотря ни на что, тоже очень хочется жить.