Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова

был в хорошем настроении, решила провести сеанс психотерапии. Дон погасил свет и протянул руку, желая меня приласкать, но я упрямо настроилась на разговор. Мой мозг требовал пищи, которую можно жевать бесконечно, пытаясь выделить если не зерно истины, то хотя бы разумное объяснение.

Дон не мешал мне говорить, и я увлеклась, приводила примеры из классической литературы, выворачиваясь наизнанку, чтобы быть убедительной. Он продолжал молчать. Такой насыщенный монолог без внимания? Досадно.

– Тебе ничего мне ответить?

После паузы:

– Пошла на х..! У меня послезавтра первое исполнение Яначека.

И отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.

Он давно репетировал струнный квартет № 2 «Интимные письма». На чешского композитора был спрос – то ли сто лет от рождения, то ли тридцать после смерти. В филиале Большого, бывшей опере Зимина, здание которого Фурцева вскоре отдала своей возлюбленной оперетте, только что прошла премьера «Её падчерицы». Важность концерта можно понять. Но мат? Хотя в артистической среде – а теперь уже и во всякой другой – охотно матерятся и мужчины, и женщины, Дон ругался редко и в крайнем случае, а тут послал грубо, хотя и недалеко. Похоже, я вторглась in terra incognita. И всё-таки надулась, спала плохо, репетируя в уме утреннее выяснение отношений.

Зарёванная, я готовила завтрак, когда хорошо отдохнувший муж вышел из душа и чмокнул меня в щёку со словами:

– Чего такая кислая?

Я даже вздрогнула.

– Не помнишь?!

И этого мужчину, который топчет моё женское достоинство, я обожаю до потери пульса? У, вражина, скорее бы он состарился, обессилел, занемог. Могла ли я думать, что утратив свой дар.

Дон и для меня лишится привлекательности. Но в тот момент каждое его слово полнилось острым смыслом, а он умел украшать предательство цветами.

– Хотел приласкать случайную дурочку, а ты развела какую-то бодягу. Я живу в космосе и этих женщин встречаю на других планетах. Вас нельзя сравнивать.

Но я не желала быть даже лучшей в ряду других, я хотела быть единственной, испытывая потребность в любви глубинной, безразмерной, заканчивающейся только с последним вздохом. Вопреки реалиям, я жаждала счастья, невыносимого, как мука.

– А ругаться…

– Я ругался?

– Не я же!

– Может, случайно? Ну, извини.

И поцеловал меня в тайное место за ухом. Спасительная способность Дона, выбрасывать из памяти несущественное. Его жизнь проходит на интуитивном уровне, в высоких, не соприкасающихся с бытовыми, сферах, там он любит, мучается, обливается виртуальными слезами. Чувствует только собственную боль и не способен сострадать. Но разве можно понимать музыку без сострадания? Как это всё в нём укладывается?

Более опытная Гита, оповещённая Тиной о моих мытарствах, высказала предположение:

– Может, ты не совсем удовлетворяешь его как женщина?

Я с негодованием воскликнула:

– Нет!

– А ты пораскинь мозгами. Вдруг он просто не хочет причинять тебе боль, а с другими женщинами может это себе позволить. Будь раскованнее. Вот, почитай, и ему покажи.

И она дала мне затёртую фотокопию «Камасутры», откуда я с удивлением узнала, что ласки до по времени должны равняться самому процессу, а ласки после — быть вдвое длиннее. Между тем в наших с мужем отношениях преамбула отсутствовала, равно как и послесловие.

Дон небрежно полистал страницы с откровенными рисунками и отшвырнул прочь:

– Это для извращенцев, импотентов или гейш. Чтобы получить удовольствие с любимой женщиной, ухищрения не нужны и не обязательно «играть на флейте».

Действительно, он только дотрагивался – меня словно пронзало током, и я сразу оказывалась наверху блаженства. И, наверное, не я одна. Где же выход?

– Что ты волнуешься? – удивилась Ирина Архипова, с которой мы продолжали общаться. – Любому творцу нужен опыт, прежде всего эмоциональный, и творческое разнообразие, иначе воображение угаснет, а без воображения нет созидания. А ещё надо забыть продажного администратора, неудачно сыгранный пассаж, тёщу-зануду. Для этого проще всего влезть на бабу. Это полезнее, чем расслабляться в обнимку с бутылкой.

Сама она к тому времени пережила не один любовный роман и не одно тактическое замужество. Первым был архитектор Архипов, она взяла его имя и родила ему сына, канувшего в безвестность. Вторым, гражданским, – оркестрант Саратовского театра, где Ирина несколько лет пела после окончания консерватории, потому что в столичный оперный храм её долго не пускали. Незадолго до нашего разговора Архипова, солистка уже Большого театра, решила выгнать третьего супруга, красавца-мужчину Владимира Дегтярёва. Она его любила и для убедительности даже прибавила к своей фамилии через дефис его фамилию, я хорошо помню эти театральные афиши в нишах под колоннами Большого. Но ситуация изменилась. «Кто он такой? Срун и пердун», сказала мне Ира после итальянских гастролей, в которых КГБ поручило сопровождать её переводчику Юрию Волкову, во всех биографических текстах он назван вторым мужем, словно Дегтярёва и не существовало.

Вскоре я потчевала куриным чахохбили нового избранника Архиповой. Он привёл с собой сына председателя итальянской компартии Луиджи Лонго, тоже Луиджи, страшномордого и развратного, прозванного приятелями Луй, и его русскую жену, любовницу популярного московского баритона Кибкало. Мир тесен, а театральный тем более. Волков тоже продержался недолго. Уже маститая, Ирина сблизилась, а потом официально оформила союз с молодым тенором Пьявко, и голосом и внешностью оставлявшим желать лучшего. В театре их за глаза называли «бабушка с внуком», как первую сопрано Милашкину и тенора Атлантова «мамой с сыном».

Ничем не ограниченная мысль вильнула в сторону и послушно вернулась на место. Я пью чай в новой престижной квартире Архиповой на улице Огарёва, прыская в чашку искусственную лимонную кислоту из заграничного пластмассового фрукта – модно и диковинно. Певица демонстрирует чёрное бархатное пальто и нейлоновый зонт, купленные в Италии, а между делом наставляет меня:

– Мужчину надо держать на длинном поводке. Он хочет думать, что свободен. Пусть думает. Нагуляется – сам прибежит, куда денется. И не ревнуй, Орленина хватит на всех. Он не поблядун, он так устроен.

– От этого не легче. Я не хочу стоять в одной очереди с какой-нибудь кривоногой пианисткой! Я мужа люблю, а все хотят его иметь. Чувствуешь разницу?

Певица хмыкнула. Не дура, разницу она понимала. Но понимала и нечто большее.

– Я, я. Скажи, пожалуйста, какие мы гордые! А сама-то ты, что из себя представляешь?

Действительно.

30 августа.

Искусство сродни спорту – нельзя изо дня в день находиться в состоянии крайнего напряжения и показывать наивысший результат. Если Яначек Дону удался, то исполнению «Трёх пьес для струнного квартета» Стравинского экспрессии не хватило. После концерта я боялась открыть рот. Муж, брызжа пуговицами, сорвал сорочку вместе с «бабочкой», залил ожесточение литром коньяка