Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

С мокрым лбом, почти ничего не видя, спускаюсь по ступенькам. Спрашиваю бабушку:

— Он что, бог?

— Бог, бог, — отвечает бабушка. — Теперь ты никогда болеть не будешь — божье благословение оборонит тебя от всякой хвори.

Потом мы долго сидим под церковью, в тени. Отдыхаем. Бабушка вытащила из сумки остатки каравая, успевший уже завянуть лук. Поели всухомятку.

Под вечер только тронулись в путь, и все равно не счесть, сколько раз еще пришлось мне присаживаться — до того выбился из сил. Тяну ноги волоком, едва-едва, и думаю: вот доберусь до дому, лягу — три дня не поднимусь, отдыхать буду.

Но оказалось, что три дня отдыхать ни к чему: наутро я поднялся с постели таким же бодрым да веселым, как всегда. Словно бы и не ходил вчера в город.

И вот в это-то утро случилось со мной такое, чего я никогда не забуду…

Едва стал я стреноживать своих стригунков, один, самый любимый мой, не признал меня почему-то, испугался. Взбрыкнул жеребенок, повернулся задом — да как лягнет меня!..

И надо же — будто нарочно прицелился: угадал точь-в-точь туда, куда вчерашний бог метелкой ткнул…

Очнулся я уже в больнице, в белой-белой палате. Голова — забинтованная, а мне все кажется, что со. лба в глаза, в рот течет густое, липкое, как тогда, в церкви…

Зажил мой лоб, повязку сняли, из больницы выписали. Но след копыта, как печать, так и остался на мне. Может, и всегда останется. И всегда, верно, буду я чувствовать, как бьет это копыто да тычет в лоб метелка «бога». В то же самое место. Потому не люблю я ни бога, ни лошадей. Хотя иногда и думаю: а причем тут лошади?

ВОЛЫНЩИК

Перевод А. Шавкуты

Живет в моей деревне дедушка Павел. Хотя в родстве я с ним не состою, но все равно называю его дедушкой: так у нас принято обращаться к пожилым людям.

Когда я приезжаю в родные места, непременно захожу к нему. «Когда старый человек спит, жизнь его чуточку удлиняется», — говорят в народе. Зная привычку дедушки вздремнуть после обеда, я иду к нему уже под вечер.

В чистом, опрятном доме встречает меня приветливая дедушкина сноха.

— Дедушка еще отдыхает, — говорит она, приглашая в дом.

Сажусь на лавку, начинаю расспросы: как здоровье деда, как дети, какие вообще новости? Посидел с полчаса, собрался уходить. Только я поднялся, стал прощаться, из спальни показался дедушка.

— Приехал, значит? Ну, молодец! — сказал он.

Мы садимся на длинную лавку. Дед не выпускает мою руку из своей. Его руки со вздутыми венами холодны, на лице прибавилось морщин. И весь он сгорбился еще больше, высох, голова совсем побелела.

Сидим мы на лавке, друг на друга смотрим, долго молчим.

Наконец начинается разговор. Сначала, понятно, о хлебе. О том, что уродились хлеба хорошие, и если не дадут перестоять, уберут вовремя, урожай будет богатый. О том, что хорошо в этом году идут овощи, даже кадок не хватит, чтобы огурцы солить; об урожае небывалом яблок.

О волынке мы пока не говорим, хотя дед прекрасно знает, зачем я пришел. Помалкиваем мы оба об этом, такой уж у нас с дедом молчаливый уговор.

Дед — заядлый грибник. Несмотря на то, что ходит он с трудом, не может отказать себе в удовольствии побродить с палкой по лесу, набрать лукошко грибов. Дед лучше всех знает грибные места в округе. Каких только грибов не приносит дедушка из леса! Иной раз приносит он такие грибы, названия которых никто и не знает.

— Ох, дед, отравишь ты нас, — говорит сноха, принимаясь чистить грибы.

Дед смертельно обижается.

— Отравишь!.. Я-то не отравлю. А вот ты отравишь. Язык у тебя точно жало.

Грибов, что набирает дед за лето, хватает на всю зиму. Их сушат, консервируют, варят. На столе круглый год грибы.

Ну вот, и о грибах поговорили. Теперь самое время вспомнить о волынке.

Дед оживляется, встает с лавки и идет в своих шерстяных носках в спальню. Там, под подушкой, в аккуратном чистом мешочке лежит его волынка. Он возвращается с просветленным лицом. Садится теперь не на лавку, а на диван. Достает из мешка волынку, любовно поглаживает ее, кладет свои тонкие пальцы на чырлык, начинает играть.

Звуки волынки, знакомые с детства, глубоко трогают душу. И чудится мне, что брожу я под эти звуки по нашим древним марийским лесам. А где-то там, на поляне, начинается старинная марийская свадьба. Мужчины и женщины в старинных нарядах: женщины в белых шовырах, мужчины в черных, — словно белые и черные лебеди на лугу.

Волынщик на поляне тянет на разные лады. Ему вторит барабанщик. Вот еще одна волынка подхватывает мелодию, за ней — еще две.

Гости танцуют, отведав сладкой медовухи, которую всем по очереди подносит суанвуй — распорядитель свадьбы.

Сняв фату, в круг входит невеста. Все расступаются. Быстры, плавны ее движения, она слоено плывет над землей. Выходит в круг и жених. Пытается обнять в танце невесту, но она уклоняется. Как коршун на ласточку, бросается он на нее, но легкая, как перо на ветру, выскальзывает она из его объятий.

А потом ведут молодых в низенький шалаш. Здесь их брачное ложе. Люди оставляют их одних, отходят подальше. А волынка ни на минуту не умолкает. И звучит ее голос над поляной, над лесом, над миром, как гимн вечной прекрасной любви.

…Как же играет дед, как славно играет!

Ни один праздник не преходит без дедовой волынки. Его зовут то на свадьбу, то на именины.

— Приходи сегодня ко мне, уважь, — просит кто-нибудь из односельчан.

— Нет, ко мне, ко мне, — говорит другой. — Мы ведь еще на прошлой неделе договаривались.

И никому не отказывает дед. Ходит по домам, радует людей. Бывает, что под утро сноха разыскивает по деревне деда. Стучится в дома, спрашивает: «Дедушка не у вас?»

— Да нет, давно ушел. Может, у Миклая Байсу, свадьба у него.

Но и на свадьбе деда нет. Пока ищет его сноха — он уже вернулся домой, положил волынку под подушку и похрапывает.

— С шестнадцати лет я по свадьбам играл. На восьмидесяти пяти