«Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2 - Т. И. Каминская

ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ

Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравныйЛоже из кожи воловьей, еще не дубленной; покрывшиКожу овчинами многих овец, женихами убитых,Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела.(5) Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки,Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали,С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно.Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным.(10) Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать —Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их?Или остаться, дав волю в последний им раз с женихамиСвидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись,Злобная сука, щеняток своих защищая, когда их(15) Кто незнакомый берет, и за них покусаться готовясь,Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало.В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу:«Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имелоВ логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадно(20) Спутников он злополучных моих, – и терпенье рассудкуВыход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло».Так усмирял он себя, обращаяся к милому сердцу.Милое сердце ему покорилось, и снова терпеньеВ грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок.(25) Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полныйЖиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюдуМог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный,Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожасьВ мыслях о том, как ему одному с женихов многосильной(30) Шайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина,С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы.Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала:«Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? РазвеЭто не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою?(35) Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть».Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный:«Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко(В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная,Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкой(40) Сладить? Они всей толпою всегда собираются в доме.Но и другою тревогой мое озабочено сердце:Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я —Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:(45) «Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабыхСмертных, ни делом помочь, ни совета подать неспособных, —Я же богиня, тебя неизменно всегда от напастиВсякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я:Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напало(50) Ратей, чтоб нам совокупно погибель устроить, – при них жеМы бы похитили коз их, овец и быков круторогих.Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели,Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро».С сими словами богиня ему затворила дремотой(55) Очи, потом на Олимп улетела. И всех усладительНаших тревог, разрешающий сладко усталые члены,Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись,Села бессонная в горьких слезах на постели; слезамиВдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласно(60) Стала она призывать Артемиду и так ей молилась:«О Артемида, богиня великая, дочь громовержца,Тихой стрелою твоею меня порази и из телаВыведи душу мою. О, когда бы меня ухватилаБуря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот,(65) Где начинает свой путь Океан, круговратно бегущий!Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. БогиМать и отца погубили у них; сиротами осталисьВ доме семейном они; Афродита богиня питалаИх молоком, сладкотающим медом, вином благовонным;(70) Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных,Ум и красу; Артемида пленительной стройностью станаИх одарила; Афина их всех научила искусствам.Но когда на высокий Олимп вознеслась КитереяТам умолять, чтоб супружества счастие дал непорочным(75) Девам Зевес громолюбец, который, все ведая в мире,Благо и зло земнородным по воле своей посылает, —Гнусные Гарпии, дев беззащитных похитя, их в рукиПредали грозных Эриний, чудовищам в рабство. О, если бТак и меня олимпийские боги с земли во мгновенье(80) Сбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, АртемидаСветлокудрявая в темную вдруг затворила могилуПрежде, чем быть мне подругою мужа, противного сердцу!Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы,В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши,(85) Ночью в объятия сна предаемся – мы все забываем,Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою;Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон;Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный,Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь;(90) Я веселилась; я думала: это не сон – и проснулась».Так говорила она. Поднялась златовласая Эос.Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слышаИх, он подумал, что ею был узнан; ему показалосьДаже, что образ ее над его изголовьем летает.(95) Сбросив покров и овчины собрав, на которых лежал он,Все их сложил Одиссей на скамейке, а кожу воловьюВынес на двор. Тут к Зевесу он поднял с молитвою руки:«Если, Зевес, наш отец, ты меня и землей и водоюВ дом мой (хотя и подвергнул напастям) привел невредимо,(100) Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее словоБыло услышано; сам же мне знаменьем сердце обрадуй».Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:Страшно ударившим громом из звездно-бестучного небаЗевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.(105) Слово же первое он от рабыни, моловшей на царскойМельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцатьБыло рабынь, и вседневно от раннего утра до позднейНочи ячмень и пшено там они для домашних мололи.Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабее(110) Прочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.Жернов покинув, сказала она (и пророчество былоВ слове ее Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка,На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,Звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешь(115) Знаменье грома? Услышь и меня, да исполнится нынеСлово мое: да последним в жилище царя ОдиссеяБудет сегодняшний пир женихов многобуйных! КоленаМы сокрушили свои непрестанной работой, обжорствуИх угождая, – да нынешним кончатся все здесь пиры их!»(120) Так говорила рабыня, был рад Одиссей прорицаньюГрома и слова, и в сердце его утвердилась надежда.Тут Одиссеева дома рабыни сошлися из разныхГорниц и жаркий огонь на большом очаге запалили.Ложе покинул свое и возлюбленный сын Одиссеев;(125) Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,Взял боевое копье, лучезарно блестящее медью;Так он ступил на порог и сказал, обратясь к Евриклее:«Няня, доволен ли был угощением странник? Покойно ль(130) Спал он? Иль вы не хотели о нем и подумать? ОбычайМатери милой я знаю; хотя и разумна, а частоМежду людьми иноземными худшему почести всякойМного окажет, на лучшего ж вовсе и взгляда не бросит».Так говорил Телемах. Евриклея ему отвечала:(135) «Ты понапрасну, дитя, невиновную мать обвиняешь;С нею сидя, здесь вином утешался он, сколько угодноБыло душе; но не ел, хоть его и просили. По горлоСыт я, сказал. А когда он подумал о сне и постели,Мягкое ложе она приготовить велела рабыням.(140) Он же, напротив, как жалкий, судьбою забытый бродяга,Спать на пуховой постели, покрытой ковром, отказался;Кожу воловью постлал на полу и, овчин положившиСверху, улегся в сенях; я покрыла его одеялом».Так Евриклея сказала. Тогда Телемах из палаты(145) Вышел с копьем; две лихие за ним побежали собаки.На площадь, главное место собранья ахеян, пошел он.Тут всех рабынь Одиссеева дома созвавши, сказалаИм Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса:«Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместь(150) Горницы, вспрыснув полы; на скамейки, на кресла и стульяПестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкойНачисто вымыть столы; всполоснуть пировые кратеры;Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие жВсе за водою к ключу и скорее назад, поелику(155) Нынешний день женихи не замедлят приходом, напротив,Ранее все соберутся: мы праздник готовим великий».Так Евриклея сказала. Ее повинуяся воле,Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другиеНачали горницы все прибирать и посуду всю чистить.(160) Скоро прислали и слуг женихи: за работу принявшись,Стали они топорами поленья колоть. ВоротилисьС свежей рабыни водой от ключа. Свинопасом ЕвмеемПригнаны были три борова, самые жирные в стаде:Заперли их в окруженную частым забором заграду.(165) Сам же Евмей подошел к Одиссею, спросил дружелюбно:«Странник, учтивее ль стали с тобой Телемаховы гости?Иль по-вчерашнему в доме у нас на тебя нападают?»Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Добрый Евмей, да пошлют всемогущие боги Олимпа(170) Им воздаянье за буйную жизнь и за дерзость, с какоюЗдесь, не стыдяся, они расхищают чужое богатство!»Так говорили о многом они в откровенной беседе.К ним подошел козовод, за козами смотрящий, Меланфий;Коз, меж отборными взятых из стада, откормленных жирно,(175) В город пригнал он, гостям на обед; с ним товарищей былоДвое. И, коз привязавши под кровлей сеней многозвучных,Так Одиссею сказал, им ругаяся, дерзкий Меланфий:«Здесь ты еще, неотвязный бродяга; не хочешь, я вижу,Дать нам вздохнуть; мой совет, убирайся отсюда скорее;(180) Иль и со мной у тебя напоследок дойдет до расправы;Можешь тогда и моих кулаков ты отведать; ты слишкомСтад уж докучен; не в этом лишь доме бывают обеды».Кончил. Ему Одиссей ничего не ответствовал; толькоМолча потряс головою и страшное в сердце помыслил.(185) Третий тут главный пастух подошел к ним, коровник Филойтий;Коз он отборных привел с нетелившейся, жирной коровой.В город же их привезли на судах перевозчики, всех там,Кто нанимал их, возившие морем рабочие люди.Коз и корову Филойтий оставил в сенях многозвучных;(190) Сам же, приближась к Евмею, спросил у него дружелюбно:«Кто чужеземец, тобою недавно, Евмей, приведенныйВ город? К какому себя причисляет он племени? Где онДом свой отцовский имеет? В какой стороне он родился?С виду он бедный скиталец, но царственный образ имеет.(195) Боги бездомно-бродящих людей унижают жестоко;Но и могучим царям испытанья они посылают».Тут к Одиссею, приветствие правою сделав рукою,Ласково он обратился и бросил крылатое слово:«Радуйся, добрый отец чужеземец; теперь нищетою(200) Ты удручен – но пошлют, наконец, и тебе изобильеБоги. О Зевс! Ты безжалостней всех, на Олимпе живущих!Нет состраданья в тебе к человекам; ты сам, наш создатель,Нас предаешь беспощадно беде и грызущему горю.Потом прошибло меня и в глазах потемнело, когда я(205) Вспомнил, взглянув на тебя, о царе Одиссее: как ты, он,Может быть, бродит в таких же лохмотьях, такой же бездомный.Где он, несчастный? Еще ли он видит сияние солнца?Или его уж не стало и в область Аида сошел он?О благодушный, великий мой царь! Над стадами коров ты(210) Здесь в стороне кефаленской меня молодого поставил;Много теперь расплодилось их; нет никого здесь другого,Кто бы имел столь великое стадо коров крепколобых.Горе! Я сам приневолен сюда их водить на пожраньеЭтим грабителям. Сына они притесняют в отцовом(215) Доме; богов наказанье не страшно им; между собоюВсе разделить уж богатство царя отдаленного мыслят.Часто мне замысел в милое сердце приходит (хотя он,Правду сказать, и не вовсе похвален: есть в доме наследник),Замысел в землю чужую со стадом моим, к иноземным(220) Людям уйти. Несказанное горе мне, здесь оставаясь,Царских прекрасных коров на убой отдавать им; давно быЭту покинул я землю, где столько неправды творится,Стадо уведши с собою, к иному царю перешел быВ службу – но верится все мне еще, что воротится в дом свой(225) Он, наш желанный, и всех их, грабителей, разом погубит».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Видно, порода твоя не простая, мой честный коровник;Сердцем, я вижу, ты верен и здравый имеешь рассудок;Радость за то объявляю тебе и клянуся великой(230) Клятвой, Зевесом отцом, гостелюбною вашей трапезой,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяЗдесь, что еще ты отсюда уйти не успеешь, как сам онЯвится; можешь тогда ты своими глазами увидеть,Если захочешь, какой с женихами расчет поведет он».(235) Кончил. Ему отвечал пастухов повелитель Филойтий:«Если ты правду сказал, иноземец (и Дий да исполнитСлово твое), то и я, ты увидишь, не празден останусь».Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.(240) Так говорили о многом они, от других в отдаленье.Тою порой женихи, согласившись предать ТелемахаСмерти, сходились; но в это мгновение слева поднялсяБыстрый орел, и в когтях у него трепетала голубка.Знаменьем в страх приведенный, сказал Амфином благородный:(245) «Замысел наш умертвить Телемаха, друзья, по желаньюНам не удастся исполнить. Подумаем лучше о пире».Так он сказал; подтвердили его предложенье другие.Все они вместе пошли и, когда в Одиссеев вступилиДом, положивши на гладкие кресла и стулья одежды,(250) Начали крупных баранов, откормленных коз и огромных,Жирных свиней убивать; и корову зарезали также.Были изжарены прежде одни потроха, и в кратерыВлито с водою вино. Свинопас двоеручные кубкиПодал, потом и в прекрасных корзинах коровник Филойтий(255) Хлебы разнес; а Меланфий вином благовонным наполнилКубки. И подняли руки они к приготовленной пище.Но Одиссею, с намереньем хитрым в уме, на порогеДвери широкой велел Телемах поместиться; подвинувК ней небольшую, простую скамейку и низенький столик,(260) Часть потрохов он принес, золотой благовонным наполнилКубок вином и, его подавая, сказал Одиссею:«Здесь ты сиди и вином утешайся с моими гостями,Новых обид не страшася; рукам женихов я не дам ужВоли; мой дом не гостиница, где произвольно пирует(265) Всякая сволочь, а дом Одиссеев, царево жилище.Вы ж, женихи, воздержите язык свой от слов непристойных,Также и воли рукам не давайте; иль будет здесь ссора».Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.(270) Но, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, воскликнул:«Как ни досадно, друзья, Телемахово слово, не должноК сердцу его принимать нам; пускай он грозится! Давно бы,Если б тому не препятствовал вечный Кронион, его мыЗдесь упокоили – стал он теперь говорун нестерпимый».(275) Кончил; но слово его Телемах без вниманья оставил.В это время народ через город с глашатаем жертвуШел совершать: в многотенную рощу метателя верныхСтрел Аполлона был ход густовласых ахеян направлен.Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,(280) Роздали части и начали пир многославный. ОсобоТут принесли Одиссею проворные слуги такую жМяса подачу, какую имели и сами; то былоТак им приказано сыном его, Телемахом разумным.Тою порою Афина сама женихов возбуждала(285) К дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнееМщение в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына.Там находился один, от других беззаконной отличныйДерзостью, родом из Зама; его называли Ктесиппом.Был он несметно богат и, гордяся богатством, замыслил(290) Спорить с другими о браке с женою Лаэртова сына.Так, к женихам обратяся, сказал им Ктесипп многобуйный:«Выслушать слово мое вас, товарищи, я приглашаю:Мяса, как следует, добрую часть со стола получил ужЭтот старик, – и весьма б непохвально, неправедно было,(295) Если б гостей Телемаховых кто их участка лишал здесь.Я ж и свою для него приготовил подачу, чтоб мог онЧто-нибудь дать за купанье рабыне, иль должный подарокСделать кому из рабов, в Одиссеевом доме живущих».Тут он, схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу,(300) Сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонившиГолову вбок, избежал от удара; и страшной улыбкойСтиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену.Грозно взглянув на Ктесиппа, сказал Телемах раздраженный:«Будь благодарен Зевесу, Ктесипп, что удар не коснулся(305) Твой головы чужеземца: он сам от него отклонился;Иначе острым копьем повернее в тебя бы попал я;Стал бы не брак для тебя – погребенье отец твой готовить.Всем говорю вам: отныне себе непристойных поступковВ доме моем позволять вы не смейте; уж я не ребенок,(310) Все уж теперь понимаю; все знаю, что надобно делать.Правда, еще принужден я свидетелем быть терпеливымЗдесь истребленья баранов, и коз, и вина, и богатыхНаших запасов, – я с целой толпою один не управлюсь;Новых обид мне, однако, я вам не советую делать;(315) Если ж намеренье ваше меня умертвить, то, конечно,Будет пристойней, чтоб, в доме моем пораженный, я встретилСмерть там, чем зрителем был беззаконных поступков и видел,Как обижают моих в нем гостей, как рабынь принуждаютЗлым угождать вожделеньям в священных обителях царских».(320) Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.Но Агелай, сын Дамасторов, так отвечал напоследок:«Правду сказал он, друзья; на разумное слово такоеВы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте болеСтарого странника; также оставьте в покое и прочих(325) Слуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.Я ж Телемаху и матери светлой его дружелюбноДобрый и, верно, самим им угодный совет предложу здесь:В сердце своем вы доныне питали надежду, что боги,Вашим молитвам внимая, домой возвратят Одиссея;(330) Было доныне и нам невозможно на медленность вашуСетовать, так поступать вам советовал здравый рассудок(Мог после брака внезапно в свой дом Одиссей возвратиться);Ныне ж сомнения нет нам: мы знаем, что он невозвратен.Матери умной своей ты теперь, Телемах благородный,(335) Должен сказать, чтоб меж нами того, кто щедрей на подарки,Выбрала. Будешь тогда ты свободно в отеческом домеЖить; а она о другом уж хозяйстве заботиться станет».Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Нет, Агелай, я Зевесом отцом и судьбой Одиссея(340) (Что бы с ним ни было: жив ли, погиб ли) клянусь перед всемиВами, что матери в брак не мешаю вступить, что, напротив,Сам убеждаю ее по желанию выбрать, и многоДам ей подарков; но из дома выслать ее поневолеЯ и помыслить не смею – то Зевсу не будет угодно».(345) Так говорил Телемах. В женихах несказанный АфинаСмех пробудила, их сердце смутив и рассудок расстроив.Дико они хохотали; и, лицами вдруг изменившись,Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезамиВсе затуманились; сердце их тяжкой заныло тоскою.(350) Феоклимен богоравный тогда поднялся и сказал им:«Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы сталиГоловы ваши во мгле и невидимы ваши колена;Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты.Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладин(355) Кровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полныСени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходитСтрашная тень, и под ней вся земля покрывается мраком».Так он сказал им. Безумно они хохотать продолжали.Тут говорить женихам Евримах, сын Полибиев, начал:(360) «Видно, что этот, друзья, чужеземец в уме помешался;На площадь должно его проводить нам, пусть выйдет на свежийВоздух, когда уж ему так ужасно темно здесь в палате».Феоклимен богоравный сказал, обратясь к Евримаху:«Нет, Евримах, в провожатых твоих не имею я нужды;(365) Две есть ноги у меня, и глаза есть и уши; рассудокМой не расстроен, и память свою я еще не утратил.Сам убегу я отсюда; я к вам подходящую быстроСлышу беду; ни один от нее не уйдет; не избегнетСилы ее никоторый из вас, святотатцев, губящих(370) Дом Одиссеев и в нем беззаконного много творящих».Так он сказал, и, поспешно палату покинув, к ПиреюПрямо пошел, и Пиреем был с прежнею ласкою принят.Тою порой, поглядевши с насмешкой один на другого,Начали все Телемаха дразнить женихи, над гостями(375) Дома его издеваясь, и так говорили иные:«Друг Телемах, на отбор негодяи тебя посещают;Прежде вот этот нечистый пожаловал в дом твой бродяга,Хищник обеденных крох, ни в какую работу не годный,Слабый, гнилой старичишка, земли бесполезное бремя;(380) Гость же другой помешался и начал беспутно пророчить.Выслушай лучше наш добрый совет, Телемах многомудрый:Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокийБросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги».Так говорили они; Телемах, их словам не внимавший,(385) Молча смотрел на отца, дожидаясь спокойно, чтоб подалЗнак он, когда начинать с беззаконною шайкой расправу.В горнице ближней на креслах богатых в то время сиделаМногоразумная старца Икария дочь, Пенелопа;Было ей слышно все то, что в собранье гостей говорилось.(390) Весел беспечно, и жив разговором, и хохотом шуменБыл их обед, для которого столько настряпали сами;Но никогда, и нигде, и никто не готовил такогоУжина людям, какой приготовил с Палладою грозныйМуж для незваных гостей, беззаконных ругателей правды.

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ