История России с древнейших времен. Том 14. От правления царевны Софии до начала царствования Петра I Алексеевича. 1682–1703 гг. - Сергей Соловьев

Но смеется тот, кто последний смеется. Люди, близкие к Карлу, сейчас же могли заметить вредное влияние, произведенное на него необыкновенным успехом. С этих пор страсть к войне разгорелась в нем во всей силе. Война для войны стала целию его жизни; сюда присоединилось мнение о своей непобедимости и непогрешительности, о своем посланничестве свыше. Вера в собственную непобедимость соединилась, естественно, с презрением к раз побежденному неприятелю. «Нет никакого удовольствия, – говорил он, – биться с русскими, потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут; если бы Нарова была покрыта льдом, то нам едва ли бы удалось убить хотя одного человека. Лучшее зрелище было, когда русские взбежали на мост, и мост под ними подломился: точно фараон поглощен был в Чермном море; повсюду высовывались из воды головы людские и конские, руки и ноги; наши солдаты стреляли их, как диких уток». Знаменитый впоследствии фельдцейхмейстер Кронстедт писал в Швецию после Нарвской битвы: «Наш король так крепко надеется на помощь божию, что не боится с 4000 человек броситься на 60000». Генерал Стенбок писал: «Король ни о чем больше не думает, как только о войне; он уж больше не слушает чужих советов; он принимает такой вид, что как будто бы бог непосредственно внушает ему, что он должен делать». Полковник королевской гвардии Поссе отзывался: «Несмотря на холод и голод, король еще не хочет отпустить нас на зимние квартиры. Думаю, что если у него останется только 800 человек, то он с ними вторгнется в Россию, не заботясь, чем будут солдаты питаться. Если кого-нибудь из наших убивают, то это его нисколько не трогает».

От победителя обратимся к побежденному. Петр не бросал оружия и не плакал, как враги представляли его на медалях. И после Нарвы он явился так же велик, как велик был после первого неудачного похода азовского, обнаружил такую же изумительную деятельность, не останавливаясь ни перед чем. Князь Аникита Репнин получил приказание привести в исправность полки, шедшие от Нарвы «в конфузии». Работы над укреплениями закипели в Новгороде, Пскове, Печерском монастыре (близ Пскова): «Рвы копали и церкви ломали, полисады ставили с бойницами, а около полисад складывали с обеих сторон дерном; также и раскаты делали, а кругом складывали дерном; а на работе были драгуны и солдаты, и всяких чинов люди, и священники, и всякого церковного чина, мужескаго и женскаго пола; а башни насыпали землею, а сверху дерн клали, работа была насыпная; а верхи с башен деревянные и с города кровлю деревянную всю сломали, и в то же время у приходских церквей, кроме соборной церкви, служеб не было». И горе тем, кто в это время не хотел работать или думал, как бы поживиться от общего дела. Пришедши в Печерский монастырь, Петр при себе велел заложить первый раскат у святых ворот и назначил быть на работе полуполковнику Шеншину. Пришедши потом на работу и не заставши там Шеншина, он велел бить его плетьми нещадно у раската и послать в Смоленск в солдаты. В Москве перед Поместным приказом повешен Леонтий Кокошкин за то, что был он у приема подвод в Твери и взял пять рублей денег; в Новгороде повешен Елисей Поскочин за то, что брал деньги за подводы.

23000 войска сохранилось от Нарвского поражения. Князю Бор. Алекс. Голицыну поручено было набирать новые полки, и набрано десять драгунских полков, в полку 1000 человек; весною они уже отправились в Псков. Солдат набирали из вольницы. Люди явились; но надобно было создать новую артиллерию, потому что старую отдали под Нарвою шведам. Петр велел «со всего государства, с знатных городов от церквей и монастырей, собрать часть колоколов на пушки и мортиры». Приготовление орудий поручено было Виниусу, «надзирателю артиллерии». Бодрый, неутомимый и знающий старик был способен выполнить важное и трудное поручение; но он не составлял исключения относительно бескорыстия; и, делая Виниуса надзирателем артиллерии, Петр счел за нужное взять у него заведование почтою. Виниус спрашивал: нет ли какого гнева? Петр отвечал: «Письма ваши я принял, в которых пишете о готовности артиллерии и что трудитеся в том: и то зело доброе дело и надобно, ибо время яко смерть. Тут же пишешь, нет ли какого гневу за нечаямое будто отнятие почты: и тут не сама ли вас совесть обличит? Понеже я уже давно о том говорил, и вы так тому сведомы были, что многим о том говорили и нечто давали. А взята оная от вас не за иное что, только что оная у вас была ни в какую пользу государству, но только вам, ибо коль крат я говорил тебе о корреспонденции в иные места, но те мои слова тщетны; того ради и отдана иному, где если такова ж будет тщетна, и там может отняться».

Виниус отлично исполнил новое поручение, но жаловался на мастеров и бурмистров: «Пущая остановка, государь, от пьянства мастеров, которых ни ласкою, ни битьем от той страсти отучить невозможно. Прилежно молю об указе бургомистрам, чтоб радетельнее исполняли по памятям Пушкарского приказа: от них остановка многая». Петр отвечал: «Зело нас увеселило вашей милости письмо, в котором видим, при помощи божией и вашем при лежании, артиллерию в немалой готовности. Бурмистрам скажи и сие покажи, что если не будут за их удержкою станки готовы, то не только деньгами, но и головами платить будут». Не знаем, во сколько Виниус преувеличивал трудности, чтоб тем резче выставить собственные заслуги; по крайней мере он писал, что добрых мастеров только двое: один немец, другой русский; из остальных русский один хорош да пьян, другие два спились с кругу и не боятся никакого наказания. Как бы то ни было, в ноябре 1701 года Виниус хвалился, что такой хорошей артиллерии в такое короткое время и такими мастерами нигде не делали; меньше чем в год приготовлено больше 300 орудий, в которых нет никакого недостатка, да сбережено, против прежних подрядных цен, 10000 рублей. Собрано в школы 250 ребят, из которых выйдут хорошие инженеры, артиллеристы и мастера.

Петр после Нарвы не хотел ограничиваться одними оборонительными мерами. Наступательное движение было необходимо, во-первых, для ободрения своих, страшно упавших духом; потом – для показания друзьям и недругам, что Нарвское поражение не отняло всего, что остался дух и силы. Как свои упали духом и какими средствами надобно было возбуждать их к деятельности. видно из письма Петра к Бор. Петр. Шереметеву две недели спустя после Нарвской битвы, 5 декабря 1700 года: «Her! Понеже не леть есть (нельзя) при несчастии всего лишатися, того ради вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, т. е. над конницею новгородскою и черкасскою, с которыми, как мы и прежде наказывали и в ту пору мало было людей), ближних мест беречь (для последующего времени) и иттить в даль, для лучшего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем: понеже людей довольно, также реки и болота замерзли, неприятелю невозможно захватить. О чем паки пишу: не чини отговорки ничем; а буде болезнию, и та получена меж беглецами, которых товарищ майор Л… на смерть осужден».

Шереметев послал отряд к замку Мариенбургу; но полковник Шлиппенбах отбил русских, укрепил замок и в январе 1701 года вошел в русские пределы с тремя ротами конницы и тремя ротами пехоты. В 15 верстах от Печерского монастыря был у шведов бой с русскими, которые побили у шведов 60 человек и взяли 15 пленников; Шлиппенбах ушел назад. Этим надолго ограничились неприятельские действия с обеих сторон: русские не решались искать шведов далеко внутри их владений, а у Шлиппенбаха было очень мало войска для сколько-нибудь значительного предприятия. Сильно потерпели только пограничные жители: козаки вывели в Малороссию около 4000 пленных из Ливонии. Между тем Петру нужно было скрепить союз с королем Августом, не допустить его до отдельного мира с Карлом и попытаться, нельзя ли склонить. и Польшу к войне против шведов. Лучшим средством для этого Петр считал личное свидание с Августом, личные переговоры с польскими вельможами. Это свидание государей произошло в феврале 1701 года в местечке Биржах (Динабургского уезда). Государи веселились за длинными обедами и занимались важными делами. Однажды Август после пирушки проспал обедню; но Петр явился в церковь и по своему обычаю внимательно приглядывался к католическому богослужению, расспрашивал, что значит то и другое действие. Один из польских сенаторов заметил ему, что в его власти соединить церковь греческую с латинскою. Царь отвечал: «Господь действительно дал царям власть над народами; но над совестию людей властен один Христос, и соединение церквей может совершиться только с божией воли».

Петр приехал улаживать не соединение церкви, а соединение Польши с своим королем и с Россиею против шведов. Он представлял литовскому подканцлеру Щуке, что Польша должна теперь воспользоваться соединением русских и саксонских войск, чтоб присоединить к ним свои войска и отнять у шведов Лифляндию. Щука отвечал, что Польша истощена только что оконченными войнами и гораздо выгоднее для нее пользоваться миром, чем искать новых приобретений; что, разумеется, ее можно побудить к войне, но для этого нужно посулить ей выгоды посущественнее. «Что такое, что такое?» – стал спрашивать царь. «Все дело в руках вашего величества», – отвечал подканцлер. Петр начал настаивать, чтоб Щука объяснился, и тот сказал: «По последнему договору с Россиею Польша лишилась своих прежних границ; так не угодно ли будет вашему величеству возвратить ей хотя половину уступленного, например Киев с округом». Царь объявил, что это невозможно, что для Польши довольно и Лифляндии. Переговоры продолжал Головин, приехавший с царем: он объявил, что уступка Киева невозможна без согласия думы и козацкого гетмана, что она может произвести внутренние волнения в России. «Если это трудно для России, то еще труднее побудить к войне Речь Посполитую, – отвечал Щука, – возвратите по крайней мере нам заднепровские городки: Терехтемиров, Стайки, Триполье, также некоторые села от стародубского полка и не запрещайте населять Чигирин и другие окрестные места». «Ничего этого нельзя уступить без совета с гетманом, потому что царское величество ничего силою от Украйны не отнимет», – сказал Головин.