Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А где Улукиткан? — спрашиваю я Геннадия.
— Еще утром ушел по правому истоку, место не может узнать, беспокоится.
— С кем установлена связь?
— Сегодня вечером явятся все станции, кроме Шантарской. Есть много радиограмм.
— Сразу примешь сводки от начальников партий и информацию из штаба, предупредишь всех, что ночью работаем, пусть станции следят за нами.
В тучах, за макушками лиственниц, поблескивает молния. Дождь с громом обходит нас стороной и долго мутит горизонт над главными вершинами Станового. По ущелью мечется холодный ветер, зарождающийся где-то высоко у тающих снегов.
Мы обосновываемся капитально, здесь нам придется прожить несколько дней. Ставим палатку, пологи, делаем навес для груза и, пользуясь свободным временем, заготавливаем дрова.
Сгустившиеся тучи чернотой заливают горы. Все ближе пляшет молния. Рокот, сначала смутный, спускается по откосам хребта тяжелыми раскатами и вдруг разражается безжалостным треском, потрясая стены ущелья. Ливень загоняет нас по палаткам, заливает костер и, довольный своей шуткой, убегает вдаль, но мелкий, приятный летний дождичек долго еще сыплется из туч. Окружающая лагерь тайга, сонная зелень чащи замирают в истоме, насыщаясь влагой, и туман, сползая с утесов на дно провалов, тает, исчезает бесследно.
— Что-то собаки вскочили, кого-то слышат, — говорит Василий Николаевич, выглядывая из палатки.
Бойка и Кучум стоят рядом, вытягивая морды по направлению ущелья. И вдруг с лаем бросаются вперед.
Мы все выходим из палатки. Дождь затихает. За рекой Дразнятся кедровки, а желтенькая трясогузка уже бегает возле костра, собирая букашек. С сухой галечной протоки доносится четкий стук копыт быстро идущего оленя.
— Кто-то едет, — говорю я.
— Но это не Улукиткан, чего бы он на оленя забрался, — замечает Василий Николаевич.
Чаща раздвигается, и перед нами верхом на крупном олене — старик Осикта. Вот уж его-то мы никак не ожидали! «Что заставило эвенка догонять нас?» — подумал я с тревогой.
Осикта сползает с оленя, снимает с него узду, седло и отпускает пастись. Затем он подходит к нам и, здороваясь, подает каждому свою загорелую старческую руку. Вид у него страшно усталый, глаза ввалились, и глубокие морщины густой сеткой затянули лицо. На одежде он привез следы долгого пути.
— Насилу догнал, думал, за хребет ушли, — произносит он хриплым голосом. И обращается ко мне с неожиданным вопросом: — Ты что потерял?
— Кажется, ничего, все при мне.
— А это, думаешь, не твой?
Запустив руку глубоко в карман, он достает сумочку, сшитую из бересты, а из нее — туго свернутую тряпочку. Старик бережно развертывает ее и подает мне кассету от фотоаппарата.
Я растерялся, не знаю, что ответить. Эту кассету я выбросил на стойбище кочевников вместе с засвеченной пленкой. А Осикта стоит рядом, маленький, худенький, с птичьим носом, смотрит на меня открытыми глазами, весь преисполненный чувством огромной радости. Вздох облегчения вырывается из его груди, и скопившаяся в глазах усталость тает в улыбке, как утренний туман.
— Да, это моя вещь, — говорю я, — спасибо, что привез. Где же ты ее нашел?
— Дети притащили в чум. Глаза мои никогда такое не видали. Тешка говорил, однако, это начальника. Догонять надо, может, без нее не обойдутся. Вот я и погнал оленя. Человек человеку помогать надо.
— Очень хорошо, что ты привез ее, мне она необходима! Я заворачиваю кассету, как большую ценность, в носовой платок и опускаю в боковой карман гимнастерки. Чувство глубочайшей благодарности к этому человеку растет во мне. Что же мне сделать? Сказать еще раз спасибо? Мало и неубедительно. Дать денег… Зачем они ему?
Я снимаю с плеч телогрейку и отдаю Осикте. Она ему велика, она поношенная, со следами дождя, ветра и солнца, но, судя по тому, как он бережно свертывает ее и приторачивает к седлу, я вижу, что старик доволен.
Василий Николаевич угощает Осикту крепким чаем, виновато объясняет ему, что давно живем без мяса, но если тут задержимся, то не позже как завтра или послезавтра он непременно добудет дикого барана или сокжоя и рассчитается со стариком за гостеприимство.
Осикта утвердительно качал головою, говорил, что на Становом очень много баранов и что нет вкуснее бараньего мяса, но что остаться он не может.
Улукиткан пришел поздно, в сумерках. С собою он принес усталость и большое раздумье. Что-то серьезно тревожило старика.
С Осиктой он поздоровался молча. Опускаясь на колоду возле него, тяжело вздохнул.
— Что у тебя хорошего? — спросил я, пытаясь оторвать его от неприятных дум.
— Стар я, никудышный, — ответил Улукиткан после минутного молчания, и лицо искривилось от внутренней боли. — Ты не ругай шибко, если не найду перевал. Улукиткан не хотел обман… Улукиткан хотел помогай…
— Да ты что, успокойся, еще рано говорить об этом. Поживем здесь, обследуем ущелья, попытаемся взобраться на вершины, может, и вспомнишь, где переходил хребет.
Он посмотрел на меня теплым и долгим взглядом.
— Однако, старость шибко задавила память, место совсем не узнаю. Может, напрасно пришел? Отец мой так говорил: сила нет — не надо драться!
— Тебе, Улукиткан, нужно отдохнуть и пока не думать о перевале. Утро вечера мудренее. Поговори вот со старым другом.
Старики стали о чем-то шептаться на своем языке, с беспокойством поглядывая на убегающее солнце. Затем Осикта разулся. Николай принес ему пучок прошлогодней травы, он затолкал ее в олочи и снова обулся. Судя по тому, как он тщательно завязывал ремешки на олочах, можно было догадаться: готовится в путь. Улукиткан, порывшись в своей кожаной сумочке, достал из нее три патрона и передал их вместе с берданой Осикте. Оба поднялись и стали внимательно всматриваться в крутые склоны гор, поросшие густым лесом с прожилками поднимающихся над ним скал.
Долго молчали.
— Однако, тут лучше! — сказал Улукиткан, кивнув головою на склон левобережного отрога, под которым расположен наш лагерь.
Осикта еще раз взглянул на дотлевающее солнце, на ельник, убегающий высоко по склону, и торопливо зашагал по мягкому моховому «полу», скрываясь за стволами низкорослых деревьев.
— Куда вы с Николаем его отправили? — спросил я Улукиткана.
— Охота пошел, мясо надо добыть.
— Да ведь скоро ночь, а поблизости ничего для ружья нет, всех разогнали стуком да криком.
— Осикта шибко мастер, зря не пойдет.
С каким удовольствием я ушел бы с ним в горы, чтобы посмотреть, что это за мастер, о котором так хорошо отзывается несомненно талантливый охотник Улукиткан, но меня уже зовет
