В погоне за утром - Майкл Роэн

Когда Молл и я заглянули внутрь, мы обнаружили, что там находилась лестница, очень широкая, но целая; и темнота, в которую она вела, брызнула нам в глаза. Мы переглянулись, пожали плечами и помахали остальным, чтобы шли за нами. Они повиновались, но не слишком охотно – я впервые за это сумасшедшее путешествие заметил, что они по-настоящему заколебались. Что ж, я не мог их за это упрекать. У меня не было выбора, а Джип и Молл сделали свой по своим причинам. Но даже тех, кто любит золото и ненавидит Волков, можно простить, если они не хотят идти в такую очевидную ловушку.

Тем не менее они все равно пошли, так же осторожно, как и мы, спускаясь вниз спиной к стенам, с оружием наготове, без всякой уверенности в том, что принесет следующий шаг и что вообще там окажется. Воздух был неподвижен, но пламя фонаря колебалось и дрожало, словно с ним играло чье-то легкое дыхание; у меня почему-то было такое чувство, что если бы его нес кто-то другой, а не Молл, оно бы погасло совсем. Правда, оно не слишком помогало, но все же со светом разница была больше, чем можно было себе представить. Атмосфера этого дома словно тяжким весом давила нам на плечи, и даже когда свет выхватил край высокой сводчатой каменной арки и мы почувствовали, что колодец открывается в более широкое пространство, клаустрофобия не ослабла. Буря теперь казалась всего лишь отдаленным шумом. Здесь было тихо, как в могиле – во всяком случае, в большинстве могил, но мы не могли быть здесь одни.

Затем, прямо у кромки света что-то стремительно мелькнуло. Мой пистолет и оружие Джипа выстрелили одновременно. Появилась ослепительная вспышка, и раздался пронзительный вопль, от которого у меня похолодело в груди. Это не был крик Волка – в кого же угодил мой панический выстрел? Потом, когда мое зрение прояснилось, я облегченно вздохнул. На ступеньках внизу лежали окровавленные останки двух жирных черных крыс: одну из них выстрелом перерубило надвое, у второй оторвало лапу, и она корчилась в предсмертных муках. Джип и я обменялись смущенными улыбками.

– Хорошая стрельба, дружище! – сказал Джип.

– Ничего себе стрельба! Их тут, наверное, было не меньше сотни!

– Так мало?

Молл подняла фонарь, и ее длинные кудри, освещенные его огнем, засияли золотом; казалось, пламя удвоило их блеск; светлые глаза сверкнули. Над нашими головами появился грубый сводчатый потолок, а слева и справа неясно обрисовались альковы, и гнетущее ощущение слегка ослабло.

– Наверное, здесь был винный погреб! – прошептал Джип, когда стало ясно, что сию минуту на нас никто прыгать не собирается. – Точно, похоже…

Что-то мягко хрустнуло у нас под ногами, и он посмотрел вниз:

– Кукурузная мука? Может, мельня…

Затем свет коснулся задней стенки алькова:

– Нет, – заметил Джип. – Стало быть, это не винный погреб.

– Разве что они держали здесь бочку амонтильядо, – прошептал я в ответ, глядя на ряд свисающих цепей и кандалов, и Джип криво усмехнулся.

Молл гневно отбросила свои кудри, и пламя подпрыгнуло, когда закачался фонарь. По всей стене выступал ряд альковов и с потолка свисали ржавые остатки железных клеток, в которых человек мог бы сидеть на корточках, но ни сесть нормально, ни встать там было невозможно. В центре помещения был сложенный из кирпичей очаг, наподобие кузнечного, однако железные штуки на длинных ручках, так и стоящие в нем среди золы и древесного угля, не были, как я знал, предназначены для работы с металлом.

Молл зашипела, как кошка:

– Проклятые собаки даго! Пусть дьявол изжарит их в аду на сковороде! Темница! Темница для беспомощных рабов! И место пыток! Развернись, ад, и поглоти ее целиком, и заточи в ней ее хозяев!

Она не шептала. Ее проклятие сотрясло воздух своей силой, а от стали, звучавшей в ее голосе у меня все тело закололо иголками. Тени запрыгали в панике, когда она размахивала фонарем, а свет горел высоко и ясно. Даже ржавые клетки скрипели и раскачивались, и я содрогнулся, увидев, что из одной из них свисают пожелтевшие кости лишенной кисти руки. Судя по всему, их изгрызли крысы. Казалось, кости почти показывают на что-то на полу. И новый свет действительно показал там что-то: дорожки, завитушки и спирали, проглядывавшие сквозь холмики серой пыли на полу. Фигуры, которые мне что-то напомнили, нечто явно неприятное; но единственное, о чем я подумал, было – почему они не заплесневели, почему их не съели крысы…

Джип щелкнул пальцами:

– Веверы! Конечно же, из кукурузной муки!

Тут я вспомнил:

– Джип, что – это же… такие же рисунки они размазали по всему моему офису!

– Держу пари, это они и есть! Гребни, знаки ЛОА! Здесь совершались ритуалы, и совершались они не испанцами! Это что-то вроде геральдики – делаешь знак, призываешь их… смотри, видишь, вроде корабля с парусом, это бог морей Агве! А прямо перед нами, вот тут, похоже на розу компаса – это… – Он на секунду запнулся. – Это твой друг, Папа Легба, а там, видишь, вон то сердце с завитушками вокруг. Это мечи, пронзающие его…

– ИБО СЕМЬ НЕ ЕСТЬ ЗНАК ЕЕ! – повторил я, пораженный.

– ЧТО?

– То, что сказала та женщина-часовой – я об этом забыл – темная женщина с лицом, как дубленая кожа… я думал, она просто…

– Мэй Генри, – задумчиво произнесла Молл. – Старая пиратка с Бермуд, она так долго плавала в тех водах, что эти суеверия прилипли к ней, как ракушки. Она со странностями, но в своем уме. Скверно, что она не пошла с нами. К чему это она сказала?

– Обо мне – после того, как ты и я… и ветер, она сказала ветер-Гробовщик…

– Тот, что уносит умирающих, да! И злые чары! И, клянусь всем, что свято, она права! Эрзулия, ее знак – пронзенное сердце, сила любви! Но вот это – этот вевер, ты разве никогда не видел этой фигуры, Джип?

– Она, конечно, грубовата. Вроде скошена, исковеркана, почти… А, да. Ты хочешь сказать, это Эрзулия Ge-Rouge?

– Да – Эрзулия левой тропы, любовь, рождающая боль и гнев! Любовь, приносящая разрушение! Эрзулия в рабстве у Петро! Дона Петро, ЛОА, что искажает всех остальных, что извращает их в своих низких целях! Превращает все доброе, заключенное в них, в жестокость! – Молл, сверкая глазами и тяжело дыша, смотрела на меня. – Как он исковеркал тебя, Стивен, и меня – чтобы настроить нас друг против друга! Тот ветер нес чары, чары искаженной любви, любви, превращенной в западню и ложь… – Она помедлила, между ее вздымающимися грудями текли струйки пота. – Мне было назначено сразить тебя! Или по меньшей мере, поссориться, не помогать тебе более! Оставить тебя и твоих в крайней нужде! Мне – МНЕ! Смотри, смотри, они все искорежены, все перевернуты – все пленники – все, кроме его знака, возглавляющего остальных! – Молл выступила вперед и подняла фонарь над самой большой фигурой, распростершейся от стены до стены, – огромным зубчатым Другом, расположенным вокруг грубо вырезанного креста. В приступе внезапной ярости Молл свирепо лягнула его, и в пламени фонаря взвился удушливый вихрь пыли. Затем, когда он рассыпался вокруг Молл мелкими перьями, она замерла, и ее меч принял горизонтальное положение.