Жертва судебной ошибки - Эжен Сю

— И что же? Действительно, эта графиня так уж соблазнительна?

— Очень мила; а умна, как бес. Она была любовницей барона Гердера, наперсника князя Меттерниха. Говорят, что она очень замешана во всех дипломатических интригах.

— А ее муж?

— Мой милый, у этих польских графинь мужья всегда путешествуют. В этом их особенность.

— Но, по крайней мере, осчастливила она хотя одного из своих поклонников?

Думают, что так; и всякий надеется, потому что, если удалось одному, то другим нет причины отчаиваться.

— Это в порядке вещей. А кто же счастливый избранник?

— Французский посланник, ярый консерватор, враг революций и революционеров, горячий приверженец трона, алтаря и всякой законности.

— Прекрасно. То есть, нечто вроде доктринера, иначе человек желчный, с желтым или зеленым цветом лица, язвительный, резкий, упрямый и высокомерный. Подобные люди очень полезны в политике, но мало приятны в обществе.

— Вот и не угадал совсем. Наш посланник милейший малый, самого лучшего тона и достаточно умный, чтобы не казаться смешным, хотя и женат на старухе. Я говорю: «На старухе» — сравнительно с ним, потому что ему всего двадцать шесть или двадцать семь лет, а его жене сорок; и она очень недурна, что редкость для итальянки: ведь они так быстро стареют.

— Но каким образом такой молодой человек женился на этой матроне?

— Ба, мой милый! Да потому, что человек в его годы любит широко, открыто пожить. И благодаря пятидесяти тысячам экю годового дохода, которые принесла нашему дипломату г-жа Урбано, вдова крупного неаполитанского банкира, он имеет здесь превосходный дом, самые красивые во всем Бадене экипажи, — одним словом, живет большим барином, не считая того, сколько стоило повышение этого милого его жене: ведь он из старшего секретаря посольства в Неаполе через полгода был назначен сюда уполномоченным, а спустя месяц посланником.

— Вот быстрое повышение!

— И я уверен, что он обязан этим не столько состоянию жены, сколько собственному уму и очаровательности. Даю тебе слово, что я не знаю более приятного, более обворожительного человека. Он общий любимец, все ищут его знакомства; великий герцог принимает его, как не принимал ни одного посланника, а прусский наследный принц, который здесь лечится на водах, на дружеской ноге с нашим дипломатом. Они почти ежедневно катаются вместе верхом, и принц часто бывает у него. Словом, он производит настоящий фурор.

— Вот что! А как зовут этого волшебника?

— Граф Анатоль Дюкормье.

— Откуда ты достал такого графа?

— Он новоиспеченный граф, как многие другие в министерстве иностранных дел. Но я не выдаю его тебе за настоящего дворянина, а только за джентльмена.

— Постой, однако, мне фамилия Дюкормье кажется знакомой. Дюкормье? Что такое?.. Да! Ну, конечно, теперь припоминаю: ведь он был секретарем у князя де Морсена.

— Князь покровительствует ему, и Дюкормье иначе не говорит о нем, как с благоговением и благодарностью.

— Так, так, пятнадцать месяцев тому назад Дюкормье дрался на дуэли с бедным Сен-Жераном и тяжело его ранил.

— Я не знаю об этой дуэли. Но, кстати, о Сен-Жеране. Давно ты его не видел?

— Как, ты не знаешь?

— Что такое?

— Уже больше года как он пошел в священники.

— Да ну! Чего ради он сделался священником?

— Неизвестно, хотя предполагают безнадежную любовь.

— Черт возьми! В таком случае стоило ли раньше времени получать богатое наследство, которое ему по закону приходилось только после смерти маркизы де Бленвиль, то есть я хочу сказать: г-жи Бонакэ.

— Кстати, помнишь знаменитую сцену в отеле де Морсен, в которой доктор Бонакэ, так скверно принятый сначала, держал себя, надо признаться, очень умно и с большим до-стоинством?

— Прекрасно помню этот вечер: было презанимательно! Но ты, без сомнения, прямо из Парижа и знаешь что-нибудь о Морсенах?

— Нет, я уже полгода как уехал оттуда и теперь возвращаюсь из Лотарингии, где гостил у тетки.

— А когда ты уехал из Парижа, что говорили о герцогине де Бопертюи? Перед моим отъездом эта очаровательная женщина продолжала приводить в отчаяние всех своих ухаживателей. Признаться, и я был в числе ее безнадежных поклонников и с удовольствием уехал в Неаполь, чтобы развлечься от начинавшейся безумной страсти.

— Ах, мой милый, в твое отсутствие в отеле де Морсен произошло много нового.

— Как так?

— Во-первых, князь был при смерти; потом он взял место посланника в Испании, где находится, я думаю, и теперь.

— А герцогиня?

— Ах! Герцогиня… герцогиня…

— Что такое?

— Ты был влюблен в госпожу де Бопертюи, а, может быть, и до сих пор влюблен, и мне не следовало тебе говорить…

— Чего? Что у нее есть любовник?

— Если б только это!

— У нее несколько любовников?

— Дай то Бог!

— Послушай, Жювизи, говори серьезно.

— Почти одновременно с князем и герцогиня была тяжело больна, но по выздоровлении стала еще милей, еще очаровательней, чем прежде, и тогда… Ах, мой бедный Монсеваль!..

— Кончай!

— Ты знаком с Морэнкуром?

— Еще бы! Он мне должен сто луидоров за пари на скачках и никогда, конечно, их не отдаст. Но неужели он, с его наружностью английского конюха, он, завсегдатай всяких трущоб, он, который…

— Постой, постой… Ты, следовательно, знаешь, что Морэнкур почти не бывает в обществе и предпочитает шляться по разным притонам, бывать на балах в загородных кабачках?

— Знаю. Но какое это имеет отношение к герцогине де Бопертюи?

— Очень большое, и ты сейчас увидишь. В начале прошлой осени, приблизительно в это время, Морэнкур был в Бельвиле на балу гризеток, приказчиков и тому подобной, не особенно золотой молодежи. Танцевали на открытом воздухе.

Морэнкур прислонился к дереву и смотрел на танцующих; его внимание особенно остановила на себе молодая женщина высокого роста, с гибкой, стройной как у нимфы фигурой. Он не мог рассмотреть ее лица, но его необыкновенно занимала ее манера танцевать. Соблазнительное создание старалось выделывать свои па и изгибаться как можно неприличнее. Морэнкур приходит в телячий восторг, выжидает удобную минуту и подходит ближе, чтобы получше рассмотреть эту сладострастную баядерку. И кого же он узнает? Герцогиню де Бопертюи в костюме гризетки и танцующую… хуже чем гризетка.

— В своем ли ты уме?

— Я говорю правду. Морэнкур рассказал мне эту историю на другой же день.

— Ну, конечно, Морэнкур был, как всегда, пьян.

— Не отрицаю; но он до такой степени уже привык быть пьяным, что и в пьяном виде прекрасно все замечает и разбирает.

— Говорю тебе, это невозможно. Герцогиня де Бопертюи такая гордая, такая спесивая; она больше чем кто-либо великосветская, важная дама, и вдруг в костюме гризетки, в кабаке! Повторяю, Морэнкур был пьян, или его обмануло поразительное сходство.

— В обществе