Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

— Да, я сделаю это! — торжественно сказала герцогиня Норфольк. — Потому что для меня он — не муж, не отец моих детей, а враг моего короля, служить которому является моей священной обязанностью!

— Да, я сделаю это! — с очаровательной улыбкой воскликнула мисс Голланд. — Потому что для меня он уже не возлюбленный, а государственный преступник и богохульник, который достаточно нахален, чтобы признавать священным главой христианского мира римского архиепископа, осмелившегося послать на голову нашего короля свое проклятие! Ведь из-за этого-то и отвратилось мое сердце от герцога, и я стала его настолько же пламенно ненавидеть, насколько прежде любила!

Король с милостивой улыбкой протянул обеим женщинам руки и сказал:

— Вы оказали мне сегодня громадную услугу, миледи, и я сумею вознаградить вас за это. Я отдам вам, герцогиня, половину состояния вашего бывшего мужа, как если бы вы были законной наследницей и вдовой. Я оставлю в вашем бесспорном владении, мисс Голланд, все те драгоценности и имения, которые вам подарил влюбленный герцог.

Обе женщины рассыпались в громких выражениях благодарности и восхищения таким великодушным и щедрым королем, который настолько милостив, что давал им то, что уже было у них, и дарил то, что представляло их собственное достояние.

— Ну, а вы сегодня совсем немы, моя маленькая герцогиня? — спросил король после некоторой паузы, обращаясь к герцогине Ричмонд, которая отошла к окну.

— Ваше величество! — улыбаясь ответила герцогиня. — Я только и жду своего лозунга!

— А каков этот лозунг?

— Генри Говард, граф Сэррей! Ваше величество, вы знаете, я — веселая и беззаботная женщина и лучше умею шутить и смеяться, чем произносить серьезные слова. Вот эти обе благородные и прекрасные дамы обвинили герцога, моего отца, и сделали это весьма достойным и торжественным образом. Я же собираюсь обвинить моего брата Генри Говарда, но вы должны простить меня, если мои слова будут звучать не так возвышенно и торжественно. Они вам сказали, что герцог Норфольк — государственный преступник и предатель, называющий главой церкви не вас, моего высокого повелителя, а римского папу. Ну, а граф Сэррей не является ни предателем, ни папистом; он не покушался на английский трон и не отрицал верховных прав короля. Нет, ваше величество, граф Сэррей — не папист и не государственный изменник!

Герцогиня замолчала и с злорадной и поддразнивающей улыбкой посматривала на удивленные лица присутствующих.

Лоб короля сморщился мрачными складками, и его глаза, еще недавно глядевшие весело, с гневом направили свои взоры на молодую герцогиню.

— Так к чему же вы явились сюда? — спросил он. — К чему вы пришли сюда, раз вам нечего больше сказать, кроме того, что мне уже известно? Я и сам всегда считал графа Сэррея за лояльного подданного и человека, лишенного честолюбивых замыслов, не старающегося снискать народную любовь и не думающего предательски протянуть руку за моей короной!

Молодая герцогиня улыбаясь покачала головой и сказала:

— Не знаю, так ли это или нет. Правда, я слыхала, как он с ироническим смехом говорил, что вы, ваше величество, хотите быть защитником религии, хотя сами не имеете ни религии, ни убеждений. Точно так же недавно он разразился бешеными проклятиями по вашему адресу, так как вы отняли у него маршальский жезл, чтобы отдать его благородному Сеймуру, графу Гертфорду. Кроме того Генри говорил, что хотел бы посмотреть, так ли прочно стоит английский трон, чтобы когда-нибудь не понадобилась его рука для опоры и защиты. Да, все это я слышала от него, но вы правы, ваше величество: это неважно, об этом не стоит даже упоминать, и поэтому я и не строю на этом обвинения против моего брата!

— Вы все такая же маленькая сумасшедшая ведьма, Розабелла! — воскликнул король, к которому вернулась прежняя веселость. — Вы уверяете, будто не хотите обвинять брата, а делаете из его головы какую-то игрушку, которую заставляете балансировать на кончиках ваших розовых губок. Но берегитесь, моя маленькая герцогиня, берегитесь, чтобы эта голова не слетела с ваших губок вместе со смехом на землю, так как я совсем не намерен поддержать голову графа Сэррея, который, по вашим словам, не является государственным изменником!

— Ах, да разве же не будет слишком однообразно и скучно, если отец и сын будут обвинены в одном и том же преступлении? — смеясь сказала герцогиня. — Ну, позвольте нам немного разнообразить все это! Пусть герцог будет государственным изменником. Зато на сыне еще гораздо более тяжкое преступление!

— Разве существует более тяжкое и презренное преступление, чем предательство своему господину и королю и отзыв о Божьем помазаннике без почтения и любви?

— Да, ваше величество, существует еще более тяжкое преступление, и в нем-то я и обвиняю графа Сэррея. Он — прелюбодей!

— Прелюбодей? — повторил король с выражением отвращения. — Да, миледи, вы правы; это — самое презренное и тяжкое преступление, и мы будем строго судить графа за это. Никто не смеет сказать, что честность и добродетель не находят себе покровительства и защиты у английского короля и что он не является грозным карающим судьей всех тех, кто отваживается грешить против нравственности и строгой морали. А, так значит, граф Сэррей — прелюбодей?

— Да, ваше величество, он решается преследовать своей любовью скромную и добродетельную женщину, решается поднимать похотливые взоры к женщине, которая стоит настолько выше его, насколько солнце выше людей. А ведь, казалось бы, одно только величие и высокое положение супруга этой женщины должны были гарантировать ее от всяких тайных похотливых домогательств, направленных на ее особу.

— Э! Э! — недовольно воскликнул король. — Я уже вижу, куда вы клоните. Это — все одно и то же обвинение, и теперь я вам скажу то же самое, что недавно сказали вы мне: доставьте нам немного разнообразия! Это обвинение я уже часто слыхал, но постоянно недоставало доказательств!

— Ваше величество, на этот раз нам, быть может, удастся доставить их вам! — серьезно сказала герцогиня Ричмонд. — Не хотите ли вы знать, кто та Джеральдина, которой посвящает Генри Говард свои любовные стихотворения? Должна ли я назвать вам истинное имя той женщины, которой он в присутствии вашей священной особы и всего вашего двора признается в страстных чувствах и клянется в вечной верности? Ну так вот! Эта обожаемая, обоготворяемая Джеральдина — королева, ваша супруга.

— Это неправда, — воскликнул Генрих, побагровев от гнева и с такой силой стиснув сиденье стула, что оно затрещало. — Это неправда, миледи!

— Это — правда! — гордо и задорно возразила герцогиня. — Это — правда, потому что граф Сэррей сам признался мне, что та, которую он любит, — королева и что Джеральдина является только мелодическим изменением имени Екатерины.