Бумажный Тигр 3 (СИ) - Соловьев Константин Анатольевич

«Нюх, - безжалостно произнес Розенберг голосом Полуночной Суки, - Каждый из них обладает превосходным нюхом, хоть и по-разному устроенным. Иначе на такой должности не удержаться. Они все подумали об этом. Кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже. Или вы думаете, что они ни о чем не догадались?..»

Размяк, подумал Лэйд. Размяк и устал, опять позволил чужой слабости обмануть себя. Благодарение Богу, тигр, запертый в моем теле, всегда настороже. Тигры равнодушны к слабости, своей и чужой. Слабых они убивают так же равнодушно, как и здоровых.

Высвободиться из ее объятий было непросто - ее маленькие пальцы цеплялись за его пиджак очень крепко, так, что приходилось разжимать их по одному. Но он сделал это – один за другим.

Она выглядела растерянной. Почти ошеломленной. Отрывать ее от себя было то же самое, что отрывать ребенка. Лэйд ощущал себя предателем. Человеком, швыряющим в воду беспомощного щенка.

- Хватит, - тихо попросил он, надеясь, что его не услышат в палатах, - Довольно, мисс ван Хольц. Если вы хотите выразить мне благодарность за работу, которой я занимаюсь, будет довольно открытки. Пришлете ее в Хукахука, я скажу адрес.

Она взглянула на него с удивлением. Будто не верила, что ее отстранили, так мягко и в то же время уверенно. Будто не понимала, что случилось и только сейчас, хлопая ресницами, обнаружила, на краю какой пропасти стояла.

- Бога ради, извините меня, мистер Лайвстоун, - она дернулась, как от удара, - Я не хотела, я не должна была, я… Я просто надеялась на поддержку, на что-то человеческое, на… На то, что здесь еще остались люди, а не... Простите меня, я не сдержалась. Слишком многое навалилось за последнее время…

Ее глаза могли быть лукавыми, как у многих детей солнечной Полинезии, могли быть прозрачными, как у благословенных дочерей холодного старого Альбиона. Но такими, какими они сделались в это мгновенье, Лэйд их еще не видел. Холодными, очень спокойными, устремленными на него в упор, немного задумчивыми. Глаза молодой змеи, подумал Лэйд, еще не потерявшей свойственное всем юным созданиям очарование, но успевшей понять губительную силу своего яда.

- Прошу извинить меня, мистер Лайвстоун, - она произнесла это с той особенной учительской сухостью, от которой ощущаешь себя не столько человеком, сколько карикатурой на него, наспех накорябанной мелом на доске классной комнаты, - Мне отчего-то сделалось не по себе. Минутная слабость. И она уже прошла. Что вам угодно здесь?

Лэйд не смог бы воспроизвести подобные интонации при всем желании. Не стал и пытаться. Вместо этого он бросил внимательный взгляд на тот участок ее платья, который сейчас был пуст, но на котором он отчетливо помнил брошь в виде вырезанного из янтаря листка. Судя по тому, как она рефлекторно подалась на шаг назад, взгляд этот был замечен и произвел должное впечатление.

- Мне нужен мистер Синклер. Я слышал, ему недавно сделалось хуже и мистер Крамби распорядился положить его в архивном отделе под вашей опекой.

Мисс ван Хольц осторожно кивнула.

- Коридор за моей спиной. Третья дверь по левую сторону.

- Благодарю, - он попытался сердечно улыбнуться, хоть и знал, что она не ответит на эту улыбку, - Очень вам признателен за помощь, мисс ван Хольц.

Не улыбнулась. Не ответила. Даже не повернула головы в его сторону.

Будто Лэйд Лайвстоун, почтенный джентльмен и демонолог, растворился в воздухе еще до того, как закрыл за собой дверь.

***

- Мистер Синклер? Мистер Синклер!

Архив оказался просторной комнатой, чем-то напомнившей Лэйду архитекторское бюро. Может, из-за запаха туши и бумаги, которые здесь оказались столь сильны, что все еще упорно сопротивлялись тем дрянным ароматам, которые распространялись по нижнему этажу, постепенно захватывая себе все новое и новое пространство. Здешняя мебель еще не подверглась унизительному уничтожению, превратившись в койки, шины и костыли, лишь была сдвинута к стенам, освобождая проход. Линялые конторские столы, отполированные до блеска чьими-то рукавами, невзрачные шкафы, кособоко толпящиеся друг за другом, точно шеренга гвардейцев-инвалидов, поцарапанные грифельные доски…

Скорее всего, этот кабинет, размерами напоминающий приличных размеров залу, и в лучшие для компании дни не был центром всеобщего внимания. Здесь все еще царил сонный дух запустения, свойственный для многих помещений, не знающих движения воздуха и человеческого присутствия, да и основательный слой пыли как будто бы подтверждал это предположение.

- Мистер Синклер!..

Синклера устроили со всем комфортом, который только возможен был в его положении. Из пары конторских столов кто-то изобретательно соорудил подобие койки, а несколько плотных гардин вполне успешно заменяли больничное одеяло. Фитиль мощной семилинейной[8] керосиновой лампы, стоявшей у него в изголовье, был прикручен, отчего свет ее, рассеянный и тусклый, не мешал больному.

То, что Синклер болен, Лэйд определил сразу же, едва только его увидев. Не требовался диплом Оксфордской медицинской школы, чтобы понять – слабость, охватившая молодого начальника юридической службы, не имеет ничего общего с нервным перенапряжением или упадком сил. Синклер не был бледен, как бледны обычно тяжелобольные люди, он сохранил вполне естественный цвет лица, однако казался восковой статуей, которую шутки ради обрядили в его костюм и укутали в одеяла. Глаза были открыты, но заглянув в них, Лэйд с трудом подавил желание отшатнуться – они казались частью какого-то остановившегося механизма, мертвыми датчиками, покрытыми тусклым прозрачным стеклом.

Как часовые циферблаты, лишившиеся стрелок, подумал Лэйд, испытывая то нехорошее тягостное чувство, которое испытывает всякий здоровый человек у постели тяжелобольного, ощущающий в равной мере сочувствие, отвращение и страх.

- Как вы себя чувствуете, мистер Синклер?

Синклер выглядел не просто истощенным, он походил на вяленую рыбу, оставленную лежать на столе, и казался столь же безучастным.

- Эт-то вы, мистер Лайвстоун? - пробормотал он, неуверенно фокусируя на Лэйде взгляд, - П-приятно вас увидеть.

Голос у него был тихий, слабый, будто рождался не в легких, а образовывался в ротовой полости из слабого сквозняка, однако, удивительно отчетливый.

- Как вы себя чувствуете? – спросил Лэйд.

Улыбка на бледном лице Синклера походила на след, оставленный ложкой на поверхности остывшей каши.

- Зависит от того, в каком качестве вы сюда пришли, мистер Лайвстоун, торговца шерстью или демонолога.

- Ни того, ни другого, - поспешил заверить его Лэйд, - В качестве обеспокоенного вашим здоровьем посетителя и только.

- Не стоит беспокоиться, я здоров. Просто… немного устал. Истощение.

Кто-то заботливо снял с него пиджак и положил на лоб компресс из смоченной вином тряпицы. Наверно, это была единственная медицинская помощь, которую ему могли здесь оказать. Что ж, философски подумал Лэйд, мистеру Синклеру, пожалуй, еще повезло. Будь запас его природного везения меньше, получил бы не нервное истощение, а размозженные ребра и оторванные пальцы, как те несчастные, что молят о воде в своих крошечных палатах, обмотанные бумажными бинтами. А нервный срыв… С каждым часом людей с таким диагнозом будет делаться все больше и больше. Как знать, может в самом скором времени он уже не сможет позволить себе такую роскошь, как отдельные апартаменты!

В некотором роде Синклер даже был ему симпатичен. Пусть он не относился к той категории людей, с которой Лэйд привык водить дружбу, в нем было что-то располагающее, как и во всех молодых людях, которые в своей бесхитростной наивности уверены, что весь мир принадлежит им – так свято, будто какая-то высшая сила уже преподнесла им соответствующую расписку.

Всего несколькими часами ранее он смело острил, легко отпускал отпускал фривольные комплименты и смелые суждения, отчаянно пытаясь не просто выглядеть, но и ощущать себя своим в компании таких зубров, как Крамби, Кольридж и Лейтон. Наверно, в ту минуту он сам казался себе остроумным, смелым и дерзким, а будущее рисовалось в столь упоительных красках, что по сравнению с ними даже палитра Гойя[9] показалась бы блеклым пятном. И вот он лежит, распластанный и безвольный, с пустым взглядом, позабытый своими недавними друзьями, и дышит ядовитыми испарениями. Как утративший силу вексель, смятый в бумажный ком и небрежно брошенный в угол. Никто не смеется его шуткам, никто не вступает в остроумный спор, никто не спешит похвалить его дерзновенное мнение. Сладкое будущее, отшипев шампанским и прозвенев фужерами, вдруг растаяло, не оставив следа, а настоящее – койка из конторских столов, всеобщее забвение и тряпичный компресс.