Дыхание судьбы - Тереза Ревэй

— Малыш Матье! — воскликнула хозяйка, выплывая из кухни, держа в каждой руке по дымящейся тарелке. — Давненько тебя не было видно.

— Переезжай в Нанси и будешь видеть меня чаще, красотка! — весело ответил стеклодел.

— Я родилась в Меце, и у меня здесь заготовлено место на кладбище, ты прекрасно это знаешь. И никакой деревенский мальчишка вроде тебя никуда меня не переманит.

— Только не умирай, пока не накормишь меня! Я жутко голоден и пересек весь город, чтобы тебя увидеть.

Она дружески хлопнула его по плечу.

— Ты не будешь разочарован, дружок.

Матье удовлетворенно вздохнул и повернулся к Андреасу.

— Вот так сюрприз! Я думал, что ты вернулся в Германию.

— Выпьешь?

— С удовольствием, — ответил Матье, придвигая свой бокал. — Не задавайся, но в мастерской тебя не хватает. Симоне расстроился, когда ты уволился. Он надеялся, что ты поработаешь подольше, хотя бы год, как до войны.

Андреас пожал плечами.

— Я и так трудился там достаточно долго.

— Ну что ж… В любом случае это не мое дело. Вообще-то, Симоне больше расстроился из-за того, что ты уехал, не оставив адреса. Тебе пришло письмо. Он не знает, что с ним делать, и пока хранит у себя, — сообщил он, с жадностью поглощая хлеб, словно не ел несколько дней. — Тебе нужно за ним съездить. Вдруг там что-нибудь важное.

По спине Андреаса пробежал холодок. Он знал, что в письме не может быть хороших новостей. Ни Ханна, ни Лили не стали бы писать просто так. В своем последнем письме, пришедшем два месяца назад, сестра сухо сообщила ему, что в Кауфбойрене-Харте стекольные мастерские открываются одна за другой, так что ему пора бы вернуться. Он не ответил на это письмо. Разве он мог ей объяснить, что оставался в Лотарингии из-за женщины и никуда не уедет, пока не проживет до конца свою историю с ней?

Ханна не была фаталисткой. Она считала, что не всегда можно избежать неприятностей, но не пытаются им противиться только малодушные люди. Но Андреас не хотел избавляться от влечения к Ливии.

Он заметил, что Матье продолжает говорить.

— Что?

— Я говорю, если ты дашь мне свой адрес, я смогу переслать письмо, и тебе не придется ехать за ним.

— Конечно… Спасибо, — сказал Андреас, роясь в карманах в поисках карандаша.

Хозяйка поставила перед молодым человеком дежурное блюдо, и тот поблагодарил ее театральным поцелуем.

Андреас написал адрес своего отеля на обрывке газеты и протянул его Матье, который пообещал отправить письмо этим же вечером, как только вернется в Нанси. У Андреаса пропал аппетит, но он вежливо ждал, пока его приятель закончит свой обед, рассеянно слушая его болтовню. К счастью, Матье был словоохотлив и довольствовался несколькими кивками Андреаса в качестве ответов.

Ханна нуждалась в нем, он это чувствовал всем своим нутром. Ему придется вернуться. В любом случае, на что он мог надеяться, оставаясь в этом чужом городе без работы, ежедневно ожидая коротких, словно украденных, встреч с замужней женщиной? Ханна пришла бы в бешенство и ощутила бы себя оскорбленной, узнав, что ее брат стал заложником внебрачной связи. У Вольфов такое поведение считалось недопустимым. Он представил, как она стоит перед ним, уперев руки в бока, с укоризненным выражением лица.

И все же… Во рту появился горький привкус, и Андреас сдержал жест нетерпения. Да что они могли знать, все эти судьи, погрязшие в своих предрассудках, о той силе, которая неудержимо влечет мужчину к женщине, будоражит его ум и сердце и придает смысл его существованию?

В последние годы он опасался, что больше никогда не ощутит влечение к женщине. Чтобы пережить жестокости войны, он научился подавлять свои эмоции. Долгие русские зимы сделали его таким черствым, что даже сострадание стало ему чуждо. На фронте он мог смотреть на мучения человека, не моргнув глазом, а что касается смерти, то она тогда означала для него избавление.

Бесчувственный человек не способен творить. Нужно откуда-то брать эту искру, это любопытство, вкус к риску, которые заставляют беспрерывно трудиться в поисках совершенной линии, прислушиваясь к пению хрусталя, говорящему граверу, когда следует остановиться. Испытать истинное наслаждение можно лишь тогда, когда ты полностью уверен в точности своего движения.

В течение полугода после первой случайной встречи с Ливией он работал в Монфоконе, выполняя заказы, но ему также была предоставлена возможность создавать собственные произведения.

Когда он стоял перед вращающимися абразивными кругами, а струйки холодной воды стекали по хрусталю и его пальцам, бесконечные ошибки и новые попытки не раз приводили его в отчаяние. В отличие от мужчин, работавших в мастерской как одна команда, гравер по холодному стеклу — это одиночка. Он получал деталь неправильной формы, убирал дефекты в процессе распилки и шлифовки, после чего начиналось собственно гравирование, наносился рисунок, стекло надрезалось все более и более тонкими абразивными кругами. При помощи различных индивидуальных приемов, совершенствуемых из года в год и чаще всего хранящихся в секрете, мастер-гравер при помощи хрусталя открывал людям неведомые миры. Андреас провел несколько дней без еды и общения, поскольку никак не мог уловить постоянно ускользавшую нить.

Как передать саму суть женщины, которая шла перед ним под деревьями, передать грациозность ее движений, бурю эмоций, таившуюся в ее светлых глазах? Что его сразу поразило в Ливии, так это едва сдерживаемое желание разорвать надоевшие оковы. Им понадобился всего один взгляд, чтобы узнать друг друга, и он понял, что она была такой же потерянной, как и он сам.

Андреас бился несколько дней, чтобы выразить то, что чувствовал, а потом вдруг вспомнил о чаше, которую выгравировал в своей мастерской в Варштайне накануне отправки на фронт. Он понял, что мучительно пытался создать что-то новое, тогда как отклик жил в нем уже давно, поскольку эта воображаемая женщина, свободная и дикая, явившаяся к нему тревожным вечером и растрогавшая его сестру до слез, была не кем иным, как Ливией Гранди.

В результате этих титанических усилий на свет появились три вазы с совершенными линиями и виртуозно выполненным рисунком, воспевающие страсть и женщину.

Анри Симоне долго рассматривал их, заложив руки за спину, тщательно, со знанием дела, изучая работу. Стоявший за его спиной Андреас, нахмурившись, ожидал вердикта. Это творение он вырвал из небытия, но никому не следовало об этом знать. Глазу должна была открываться лишь легкость и гармония.

После нескольких долгих минут Симоне выпрямился и протянул ему руку. «Спасибо, маэстро», — произнес он глухим от волнения голосом. Теперь эти вазы покоились в сейфе хрустального завода. Они снова увидят свет на следующей международной выставке, достойной этого названия.