Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский

— Я требую выдвинуть школу на позицию.

— Школы я не дам и не вижу в том никакой нужды. Я сам поведу сражение и имею достаточные силы для любого отпора и нападения.

Щорс и Бугаевский вышли, оставив командование в полном расстройстве чувств.

— И какая же дрянь наехала!.. — сказал Бугаевский, выйдя из вагона.

— И этот препохабный рыжеусый кот — генерал-командующий! Ну кто ж ему поверит? Как можно выдвигать таких вот препохабных бывших тузов в командующие! Или уж свет клином сошелся и нет в большевистской партии военного сословия?

— Ничего! Дай только срок до Москвы добраться! — откликнулся Бугаевский.

Щорс заехал в школу. Дисциплинированные курсанты, как всегда, встретили его развернутым фронтом. Но в сдержанности их приветствий было столько рвущейся к любимому командиру сыновней сердечности, что Щорс постоянно заезжал к ним черпать новые силы.

Любая усталость пропадала у него при встрече со своим «детищем», как он назвал школу. И он ездил к курсантам в те минуты, когда нуждался в такой поддержке.

Так заехал он к ним и сейчас.

— Товарищ Щорс, — обратился к нему один из смельчаков, — не выдерживаем мы звука орудий. Ведь бой в двадцати верстах. Соскучились мы по бою!

— Понимаю… да я и сам соскучился. Дисциплина, товарищи. От боя вам не уйти. Драться будем не позже, чем дня через три. Товарищ Карцелли, поручаю тебе замещать меня по гарнизону. Школа остается на караульной службе.

И он простился со своими любимцами.

В штабе Щорс давал распоряжения с такой же точностью, как всегда. Он быстро просмотрел донесения и сводки, накопившиеся за время его отсутствия, и дал распоряжение прибывшему с фронта от Богенгарда ординарцу заседлать лошадей.

В ожидании он остановился у карты, повешенной на стенку с недавно воткнутыми флажками последних своих тактических расчетов, и задумался.

Он вдруг понял, что если Сорок пятая, Пятьдесят восьмая и Сорок седьмая дивизии южной группы даже и подойдут, то теперь генеральное сражение надо будет давать не в Проскурове и не в Шепетовке, а в Бердичеве. И он, вспомнив весенний бердичевский бой, решил, что теперь бы он разрешил этот бой, как и тогда, артиллерией. Вошел Бугаевский.

— Едем? — спросил он.

— Едем, — отвечал Щорс.

— Ты что, опять искал место генерального боя? — пошутил Бугаевский.

Щорс вдруг обернулся к нему, как бы желая что-то возразить, но не сказал ничего. И, уже садясь на лошадь, сказал:

— Последний и решительный!..

— Что? — откликнулся Бугаевский из-за лошади, проверяя подпругу.

— Бой!.. — ответил Щорс и выехал со двора.

СМЕРТЬ ЩОРСА

Лето 1919 года было жаркое, не дождливое, в особенности август. Он весь был солнечно-золотой. И Щорс, любивший природу, возбужденный быстрой ездой, любовался окрестностями, открывавшимся перед ним простором полей, уже сжатых. Кое-где краснела стерня гречихи, отливающая кровавым рубином, а рядом янтарная стерня жита, ячменя или пшеницы, а вон лиловеют и листья еще не убранного бурака, а вон зеленеет и картошка.

Вся гамма красок, как бы разбросанных на палитре, лежала на полях, окаймленных синеватою вдали, изумрудно-зеленою вблизи полосой лесов.

Щорс подхлестнул коня и помчался стрелой, оставляя далеко позади своих спутников. Ему хотелось до вечера повести бой.

Редкое, методическое покашливание артиллерии было все ближе, скоро стал слышен и пулемет. Звук в прозрачном августовском воздухе доносился с особой четкостью.

Впереди лежала деревня. Ординарец, связист Богенгарда, сопровождавший Щорса, догнал наконец его и крикнул:

— Товарищ Щорс, правее, за мной!.. Может, и в Белошицах та стерва окажется. Это Белошицы. А наши возле могильни с того боку, вон за линией, где сарай,

Но Щорс махнул рукой и помчался к деревне. Бугаевский догнал его.

— Не может быть, чтобы этой деревни Богенгард не занял, — сказал Щорс.

— А на кой черт тебе она нужна? Поворачивай за ординарцем, — сердито проворчал Бугаевский, и Щорс, смеясь, повернул коня и махнул ординарцу: веди, мол.

Тот вынесся вперед, сразу же прилег к конской гриве. Несколько пуль просвистели над их головами.

— Черт, может, и наши стреляют!.. Не надо было дразнить! Скакали к деревне, а потом повернули; ясно, решили, что вражеская разведка… Сейчас откроют преследование, — говорил на скаку Бугаевский, догоняя Щорса.

— Держи ближе к лесу, а то пристреляются…

— Да вот уже и наши цепи! — показал ординарец и спрыгнул с коня. — Тут слезайте, товарищ начдив, стрекочет сильно.

Действительно, пулемет не смолкал.

Богенгард, заметив из цепи подъехавших и спешившихся всадников, подбежал к ним и удивленно уставился на Щорса и Бугаевского.

— А вы зачем здесь?.. — спросил он Щорса. — Только что нежинцы пришли: сменили моих. Я отвел своих к Белошицам: оттуда лучше ударить по флангу. Пока тут останутся нежинцы. Ты как думаешь, Николай?..

— А где твоя артиллерия? — спросил Щорс.

— В лесу, — отвечал Богенгард. — Я пока ее не выношу на позицию. Точно не могу нащупать… Вот сейчас— откуда ни возьмись — из того сарая затрещал пулемет.

— Выноси артиллерию на опушку и выдолбай немедленно тот пулемет из сарая. Сейчас же пойдем в наступление.

— Я не решался, не разведав, народ тратить. Может, разведка даст о себе знать. Уже третья разведка пропадает. Место не очень приятное.

— Да, у тебя не очень удобная позиция. Ну, ничего, немного постреляем.

И Щорс направился к первой цепи, залегшей в стерне недалеко от железнодорожной насыпи.

— Здравствуйте, нежинцы! — сказал Щорс, проходя мимо цепей.

— Щорс!.. Щорс!.. — пронеслось по рядам,

— Здравствуйте, товарищ начдив! — откликнулось несколько голосов.

Богенгард послал ординарца к батарее с приказом выехать на открытую позицию и вернулся к Щорсу.

— Зачем было вам выезжать? Я бы очень просил вас вернуться в Житомир, Николай. Мы дорожим вами как руководителями, а не как бойцами, и совсем некстати вам было ехать сюда. Ну, ложись здесь, дальше ходить не следует. Слышишь?

Щорс осматривал местность в бинокль, приподнимаясь и становясь на колени. Цепь лежала на изгибе насыпи, изредка постреливая. Пулемет из сарая то затихал, то опять принимался строчить. Вот он опять затарахтел.

— Скоро ли артиллерия? — нервничал Щорс. — Видишь, там вылазка полезла на насыпь; он не зря нас тут задерживает, этот пулеметчик. Почему ты не занял ту околицу? — спрашивал Щорс Богенгарда.

В это время послышался близкий артиллерийский выстрел — и сразу разрыв. Сарай задымился от взрыва и рухнул. Щорс приподнялся во весь рост и крикнул:

— За мною, товарищи!.. Вперед!..

Раздалось несколько выстрелов, и вдруг… Щорс упал ничком на землю.

Богенгард глазам не верил, что упал Щорс. Не верила и цепь, и глубокая тишина воцарилась на несколько минут, и остановились бойцы, как будто все затаило дыхание.

Бугаевский видел, как падал Щорс, и бросился к нему с левого фланга, от того места, где стояла только что подвезенная батарея. Он бежал, спотыкаясь и не разбирая того, что у него под ногами.

Добежав, он приподнял Щорса и посмотрел в его открытые, но уже угасающие глаза. Один глаз вдруг закрылся, а другой был еще открыт, и показалось Бугаев-скому, что в нем еще горели мыслью укора последние мгновения, но и он закрылся. Алые губы Щорса, под мягкими усами, побелели и стали бескровными, и только розовая пена выбивалась на них пузырьками, как будто он еще дышал.

— Николай!.. Николай!.. — повторял Бугаевский, не желая верить случившемуся.

— Убит? — подбегая, спросил Кащеев.

И тут только, сам еще не понимая хорошенько, что он произносит:

— Убит, — опустив голову, ответил Бугаевский.

— Давай лафет, Богенгард… положим его на лафет!

И, поднявшись во весь рост, крикнул Бугаевский бойцам на все поле:

— Убит комдив!.. Щорс убит, товарищи… Отомстим за эту смерть!.. За мною, вперед!

И разом поднялись все цепи, как будто отодралась и поднялась серая корка земли и пошла. И по полю, как эхо, из уст в уста, от звена к звену пронеслось по цепи: «Убит комдив!..», «Щорс убит, товарищи!..», «Щорс убит! Убит Щорс!..»

— Не может того быть!

Нет, не могли бойцы поверить, что их чудесный командир мог быть убит, и на мгновение вся цепь, поднявшись, чтобы устремиться вслед за Щорсом вперед, застыла в немом оцепенении. Где застал человека этот крик, извещавший о гибели любимого боевого друга, там и остановился и застыл боец, будучи не в силах ни рассуждать, ни опровергать. Что-то было столь убийственное в этом тревожном, трагическом крике, что усомниться в правде страшного известия было нельзя. Но не хотели верить богунцы, Щорсовы братья, которых сам Щорс водил в сотнях боев в передней цепи — от Унечи до Житомира, — и пуля его не брала и бессмертным казался им герой Щорс. Нет, не могли бойцы поверить, что их чудесный командир мог быть убит, и на мгновение вся цепь застыла в оцепенении. Каждый боец чувствовал себя самым близким человеком по отношению к любимому командиру. Щорс — это магическое имя, этот живой лозунг героизма и стойкости во всех боях на этом фронте, Щорс, которого сама «пуля не брала» и с которым не пропадешь, должен быть бессмертным, — так хотела верить легенда, как всякая легенда о народных богатырях.