Избранное - Ганс Носсак

— Ну так что же ты, собственно говоря, хочешь? — спросил Отто Наземан.

— Быть может, мне легче будет принять решение, если ты пояснишь мне, что подразумевалось под выражением «создавать трудности».

— Но мы же договорились не пользоваться больше этим выражением.

— Извини, если я все-таки воспользуюсь им. Я, по всей вероятности, тоже не обратил бы на него внимания, не сорвись у Лотты с языка замечание, что я вечно создавал трудности.

— Но оно именно сорвалось у нее с языка, как ты сам говоришь.

— Вот это я и должен знать со всей определенностью, Отто, мало того, от этого даже зависит мое решение. Как же иначе распознаю я волю нашей дорогой мамочки? Ведь вполне возможно, что обращаться к выражениям «трудности» и сорвавшемуся с языка касательно меня «вечно» было некой семейной традицией, о которой я из-за многолетней отлучки не мог знать. Если наша дорогая мамочка придерживалась этой семейной традиции, то, само собой разумеется, это не может не отразиться на толковании ее последней воли.

— Но она же особо упомянула тебя в завещании. Я просто не понимаю, чего еще тебе надо. Как записано в том пункте? — обратился генеральный директор Отто Наземан к господину Видеману, который в ответ на это еще раз огласил спорный пункт:

— «Моему сыну Эрнсту, никогда не пользовавшемуся преимуществами остальных моих детей…»

— Благодарю вас, достаточно. Вот видишь, Эрнст. Надеюсь, ты удовлетворен?

— И я так считаю, — подала голос Шарлотта Наземан. — Вообще какие преимущества?

— Прошу тебя, Лотта, позволь нам… — попытался удержать сестру Отто Наземан.

— Какие преимущества? Я ничего такого не приметила. И нам еще этим глаза колоть? Разве мы виноваты, что Эрнст вечно создавал трудности?

— Прошу тебя, Лотта, это к делу не относится.

— Но ведь так оно и было, Отто. Именно вечно. И раньше еще, когда я ребенком была и не слишком этим интересовалась. Но уж позднее, когда Эрнст полез в политику…

— Прошу тебя, Лотта, не будем сейчас говорить об этом.

— Эрнст прав, мама всегда опасалась, как бы он опять чего не натворил. Как же все это было тягостно! И сколько это причинило папе забот из-за нашего завода, нацистам могла же броситься в глаза связь между нами и Эрнстом. Все это мне прекрасно известно, Отто. И мы еще, выходит, виноваты? Что ты скажешь, Урс?

— Но так мы с места не сдвинемся, — с отчаянием заключил Отто Наземан.

— Напротив, Отто, — вновь вмешался в спор д'Артез, — мы уже очень и очень продвинулась. Я целиком согласен с Лоттой. Тот самый спорный пункт, в котором я упомянут, может быть понят как своего рода возмещение.

— Возмещение!

— Пожалуйста, Отто, не раздражайся из-за этого нелепого модного слова. Сейчас главное — верно понять последнюю волю нашей дорогой мамочки. И в этом отношении я целиком на твоей стороне, Лотта. Я никак не возьму в толк, почему это некоему Эрнсту Наземану следует за твой счет выплачивать возмещение.

— Возмещение! — во второй раз воскликнул генеральный директор Наземан.

Несмотря на большой опыт, накопленный в переговорах с норовистыми партнерами, тут уж и он потерял терпение.

— О каком-либо возмещении или претензии на таковое не может быть и речи, поскольку это касается нашей семьи или фирмы «Наней». Весьма сожалею, что об этом вообще заговорили, считаю этот разговор излишним, но не я его начал. Позволь тебе сказать, Эрнст, что в условиях тогдашнего режима, да к тому же в военное время, мы в самом деле оказались в весьма затруднительном положении, когда узнали, что один из носителей нашего имени арестован и заключен в концлагерь. Подобная ситуация в тех условиях легко могла привести к краху фирмы «Наней».

— Папа в ту пору вовсе потерял аппетит. Помнишь, Отто? — вставила госпожа Шарлотта Наземан.

— Прошу тебя, Лотта, дай мне кончить. Мне, как я полагаю, лучше известны все те печальные обстоятельства. Несмотря на это, Эрнст, можешь быть уверен, мы не оставили тебя в беде. Вопреки затруднительному положению, в каком оказалась наша семья из-за фирмы «Наней», мы тотчас же предприняли для тебя все, что было в наших силах. У нас, естественно, были связи, и папа…

— Мама даже пошла на унижение, отправилась к той бабенке, жене какого-то гауляйтера или как их тогда называли. Боже, до чего все это было неприятно! — вновь перебила его госпожа Шарлотта Наземан.

— Право, Эрнст, все это подразумевалось само собой. Мы выполняли наш долг. Я упоминаю об этом лишь потому, что ты подверг сомнению завещание, просишь, как ни странно, дать тебе время на размышление, и потому еще, что ты заговорил о возмещении. Извини, Эрнст, но можно было бы привести и противоположные аргументы. К тебе, по всей вероятности, относились снисходительней, чем к другим заключенным. Кто знает, не спасли ли наши связи тебе жизнь, если, конечно, то, что нынче пишут о концлагерях, соответствует истине. Но обстоятельства эти уже в прошлом, нечего больше о них толковать. Я обратил твое внимание на них лишь потому, что и в завещании речь идет единственно о фирме «Наней». Иначе мы и словом бы об этом не обмолвились.

— Благодарю тебя, Отто, — дружелюбно ответил д'Артез. — Выслушав твое разъяснение, я еще более настоятельно прошу дать мне время на размышление, чтобы обсудить этот вопрос с Эдит.

— Какое отношение имеет к этому Эдит? — вновь воскликнула с негодованием сестрица Лотта.

— О, самое непосредственное. Именно теперь, после сообщения Отто, я понял последнюю волю нашей дорогой мамочки в том смысле, что обязан фирме «Наней» и всем вам выплатить возмещение.

— Да кто же об этом говорит? — воскликнул Отто Наземан.

— Об этом говорю я. И как ты понимаешь, Отто, вопрос о выплате столь значительного возмещения я не могу решить, не заручившись согласием моей предполагаемой наследницы.

— К чему такая сверхщепетильность? — с отвращением вскричал генеральный директор.

— Но кто же из нас, здесь присутствующих, так сверхщепетилен? обратился д'Артез с приветливой улыбкой к сестрице Лотте.

— Я? — вскричала она. — Уж во всяком случае, не я. Ни одна душа не требует от тебя денег. Что за нелепая идея! Речь идет вовсе не о деньгах.

— Вот как, выходит, я все время ошибался. Так что же, господин Видеман, мы, стало быть, поручим решать это вам, как юристу. Не могли бы мы сейчас?..

Завершение переговоров не нуждается в дословной передаче. Д'Артез просил месяц на размышление, две недели у него все-таки выторговали, хотя и этот срок вызвал протест госпожи Шарлотты Фишер, урожденной Наземан.

— Нам придется еще раз приезжать, — сетовала она, — а все из-за твоих нелепых размышлений. Что ты скажешь, Урс?

Но это возражение удалось свести на нет, когда господин Видеман пояснил, что письменного, нотариально заверенного согласия со стороны д'Артеза будет вполне достаточно. Кроме того, был составлен и подписан документ, в котором говорилось что управление фирмой «Наней» в течение этих двух недель остается в руках господина генерального директора Отто Наземана, как и предусмотрено завещанием, и что другие наследники против этого не возражают.

На том переговоры и закончились. Прозвучали еще две-три учтивые фразы. Госпожа Амелия Наземан, например, на протяжении дебатов не проронившая ни слова, выразила д'Артезу сожаление, что он остановился не у них, в ответ на что он сослался на великое множество деловых телефонных разговоров, которые внесли бы в домашний уклад лишнее беспокойство. Госпожа Шарлотта Фишер, правда, не удержалась, чтобы не сказать на прощание:

— Не понимаю я тебя, Эрнст.

Вопреки своему первоначальному намерению протоколист предпочитает уже сейчас сообщить о решении, принятом д'Артезом через две недели, хотя самого протоколиста в эти подробности посвятили лишь спустя много времени. Поскольку о вскрытии завещания сообщено во всех подробностях, можно заблаговременно осветить и этот вопрос.

Что до переданного выше хода переговоров, то протоколист узнал о нем только от Ламбера, так как Эдит Наземан и вовсе не была в курсе дела. Представляется даже, что д'Артез сознательно оставил ее в неведении, не желая, должно быть, оказывать на нее какое бы то ни было давление. Протоколист вынужден признаться, что не сразу уяснил себе мотивы д'Артеза, после того как Ламбер изложил ему ход переговоров. Только теперь, по долгом размышлении, он начинает понимать, что из всего сказанного недвусмысленно следует, какой целью задался д'Артез. Как и в своих пантомимах, он лишь слегка поиграл на нервах собеседников, поддался искушению их обескуражить, пародируя их нравы и предубеждения.

Иными словами, д'Артез с самого начала решил отказаться от наследства, теперь это ясно как день, и, приняв другое решение, он, пожалуй, обманул бы все наши ожидания. А медлил он с отказом, для него само собой разумеющимся, исключительно из-за дочери.