Научное наследие Женевской лингвистической школы - Валерий Кузнецов

Внимание С. Карцевского привлекала и роль внешних факторов в развитии языка. В работе «Язык, война и революция» [Карцевский 1923а] он прослеживает влияние социально-политических событий на процессы, происходившие в лексике русского языка в первой четверти ХХ в. Он приходит к выводу, что влияние этих событий следует рассматривать не как революцию в языке, а как значительное ускорение обычных языковых процессов. В статье «Халтура» [Карцевский 1922] он пишет о том, как язык реагирует на изменения в мировоззрении людей. Так, язык отреагировал словом «халтура» на «переосмысление», «шельмование» по всей России высокого понятия «труд». Это слово получило широкое распространение еще и потому, что оно привлекало русского обывателя не только своим значением, но и своей экспрессивностью, которую он связывал со звучанием слова.

Важным фактором языковых изменений женевские лингвисты считали конфликт между социальным и индивидуальным. «...в процессе говорения индивидуум неизбежно отклоняется от языковой “нормы”, так как язык есть создание всех и признан служить для всех ... Поскольку эти отклонения совпадают у разных индивидуумов, постольку накапливаясь во времени, они смещают и “норму”. Язык эволюционирует» [ Карцевский С. [Рец. на:] Charles Bally . Le langage et la vie // Карцевский 2000: 320].

Противопоставление аффективного интеллектуальному проявилось во взглядах Балли на роль этих двух факторов в развитии языка: он признавал, что под действием интеллектуального фактора язык упрощается, схематизируется и унифицируется [114] . В статье «Язык унаследованный и язык приобретенный» (1921) Балли под влиянием идей А. Мейе о развитии всех языков в направлении все большей унификации высказывает мысль, что «языки широкого общения развиваются в направлении общего и абстрактного выражения и происходит это в ущерб экспрессивности». «...мы являемся свидетелями большого количества конвергентных фактов, под влиянием которых структура языка упрощается, приобретает все более регулярный и линейный характер...» [Bally 1935: 172, 173].

«Первое условие, которое логика ставит перед языком, – писал Балли, – это быть ясным и избегать двусмысленности; для этого необходимо, чтобы каждый знак, насколько это возможно, имел только одно значение, и каждое значение было представлено одним знаком; слово, например, имело бы один смысл, и каждое понятие выражалось бы отдельным словом; префиксы и суффиксы каждый имели единственную и живую функцию; то же самое относится к грамматическим знакам, окончаниям, местоимениям, частицам и т. д. В этом заключается принцип моносемии . Кроме того, лексические знаки, выражающие понятия, должны быть отличны от грамматических знаков, которые их связывают между собой» [Bally 1935: 63].

Действие тенденции к унификации, к интеллектуализации языка приводит, по мнению Балли, к развитию семантической структуры языка в направлении моносемии, линейности, что выражается в установлении одно-однозначного соответствия между планом выражения и планом содержания [115] . Таким образом, «линейность» знака Балли понимал совсем по-другому, чем Соссюр. Понятие «линейности» Балли связывал с неким недостижимым идеалом логического языка, в котором имеет место одно-однозначное соответствие между единицами плана выражения и плана содержания. Ч. Сегре отмечает, что, основывая свои рассуждения на языковом идеале линейности, который в языке никогда не достигается, Балли утверждает примат экспрессивности над логикой [Segre 1963: 19]. «Соотношение между означаемыми и означающими, – пишет Сегре, – соразмеряется Балли с недостижимым идеалом, согласно которому каждому значению соответствует один знак и, наоборот, каждый знак имеет только одно значение (моносемия), кроме того, последовательность знаков соответствует порядку предшествования в памяти говорящего представлений, составляющих предмет речи (линейность)». «Речь идет, таким образом, об установлении максимального отклонения своеобразной кривой, которая иногда сближается, но никогда не совпадает с прямой линией линейности и моносемии» [Ibid.].

В статье «Социальное принуждение в языке» (1927) Балли ставит вопрос: каким образом язык, упрощаясь под действием «тенденции к коммуникации», сохраняет способность выражать всевозможные оттенки эмоций, чувств, желаний, всех интуитивных и субъективных форм мысли, словом, удовлетворять не только потребности коллектива, но и интересы индивида. Балли кажется, что стандартизация, упрощение языка «не обходится без серьезного ущерба для выражения оттенков индивидуальной мысли и что, в частности, такая стандартизация стесняет эмоциональные движения». Возьмем в качестве примера упразднение родов, – рассуждает Балли, – английский язык, в котором их было три, не сохранил ни одного. Французский язык избавился от среднего, но сохранил различие между мужским и женским; распределение существительных между двумя родами чрезвычайно капризно и вызывает большую перегрузку памяти. Но разве такие осложнения просто прихоть? Можно сколько угодно говорить, что грамматический род является чистым пережитком, не имеющим никакого значения, но уже один тот факт, что перед существительным ставится le или la , придает ему индивидуальность. Была ли бы la rose «розой», если бы изменила род? В противопоставлении le soleil и la lune есть и фольклорный элемент; род персонифицирует отвлеченные имена как существа мужского или женского рода ( le vice , la Vertue ).

Нарушения привычных форм языка косвенно служат экспрессивности уже одним тем, что вносят в речь разнообразие. Нет ничего более однообразного, как повторение одних и тех же форм, а правильность требует повторения. Представим себе французский язык, в котором все глаголы спрягались бы как marcher , а все имена действия оканчивались бы на -tion : ratification de la convention pour la suppression des prohibitions а l’importation et а l’exportation! [Балли 1955: 393 – 394]. Особенно от унификации, стандартизации языка, считал Балли, страдают поэты: «...я не знаю судьбы более трагической, чем поэзии, и мы сталкиваемся здесь с самой жестокой формой социального принуждения» [Bally 1935: 200 – 201]. Здесь аффективность выступает у Балли даже как некая творческая сила, последнее сближает его с такими лингвистами, как А. Тоблер, Г. Гребер и Я. Розвадовский [116] , которые, по словам К. Фосслера, поняли и оценили творческий или стилистический момент в развитии языка [Vossler 1905].

Балли считал, что фактором, противодействующим упрощению и логической стандартизации языка выступает во всех языках аффективность. Напомним, что согласно Балли знак, произвольный при выражении мыслей, становится мотивированным в речи при выражении эмоций и чувств. Являясь, по его выражению, основным «врагом» линейности, аффективность часто наделяет означаемое и означающее многозначностью. «Во всех языках основным “врагом” линейности выступает экспрессивность, так как она добавляет к каждому означаемому одно или несколько прямо не выраженных, но тем не менее присущих знаку значимостей... Вспомним хотя бы о музыкальных элементах, столь необходимых эмоциональному языку, которые комбинируются с артикулируемыми элементами; или вспомним о том, что любая фигура – это гипостазис и, следовательно, комбинация двух или нескольких идей в одном знаке» [Bally 1935: 142] [117] .

Сходные мысли о «конфликте» между интеллектуальным и аффективным можно обнаружить и у представителя французской социологической лингвистики Ж. Вандриеса: «Нестойкость грамматического строя объясняется в значительной мере воздействием на него аффективного элемента языка. Логический идеал всякой грамматики – это иметь одно выражение для каждой отдельной функции и только одну функцию для каждого выражения. Если бы этот идеал был осуществлен, язык имел бы такие же точные очертания, как алгебра, в которой любая формула, раз установленная, остается неизменной во всех случаях. Но фразы не алгебраические формулы. Аффективный элемент обволакивает и окрашивает логическое выражение мысли. Никогда не повторяют дважды одну и ту же фразу, никогда не употребляют два раза то же самое слово с точно тем же значением; не бывает двух языковых фактов совершенно тождественных. Причина тому – обстоятельства жизни, беспрерывно изменяющиеся условия наших переживаний» [Вандриес 1937: 149 – 150].

Таким образом, «тенденция к коммуникации», по мнению Балли, всегда приводит к языковым упрощениям, а тенденция к «экспрессивности» – к языковому разнообразию. У Балли получается так, будто бы «логическая функция» языка все время упрощает, схематизирует язык, и только его аффективная функция время от времени оживляет нашу речь. Схожие рассуждения мы встречаем у Г. Шухардта в его статье «Заметки о языке, мышлении и общем языкознании»: «Аффективное и логическое пронизывает всю жизнь языка, причем первое усложняет, второе упрощает» [Шухардт 1950: 238].