Большущий - Эдна Фербер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
21
Они пили чай в гостиной, и Даллас поахала, отметив красоту покрытого глазурью голландского сервиза. Селина принимала их с блеском, словно сама была в шелках и кружевах. С генералом они подружились с самого начала, обнаружив общий интерес к выращиванию спаржи.
– Но какой толщины? – спрашивал он, ибо у него на ферме в Бретани тоже были любимые грядки со спаржей. – Какой толщины у основания?
Селина сложила в кружок большой и указательный пальцы. Генерал застонал от зависти и отчаяния. С ним, с генералом, было очень легко. Он с удовольствием поглощал чай с кексами и глазами давал понять Селине, какая она чудесная хозяйка. А она, как девочка, краснела и смеялась, и на ее щеках играли ямочки. Но Селина все время поворачивалась к Рульфу, на Рульфа смотрели ее глаза. Рядом с ним она пребывала в молчании, когда другие говорили. Как будто это он был ее единственным сыном и этот сын приехал домой. Ее красивое лицо светилось. Сидя рядом с Дирком, Даллас тихо сказала:
– Вот о чем я вам говорила. Вот что я имела в виду, когда говорила, что хочу писать портреты. Не дамочек с ниткой жемчуга, у которых белоснежная рука полускрыта в складках атласного платья. Я хочу писать мужчин и женщин с особым характером – тех, кто обладает незаурядной внешностью. Например, таких незаурядных представителей Америки, как ваша мама.
Дирк с легкой улыбкой взглянул на нее, словно ожидал, что она улыбнется в ответ. Но Даллас не улыбалась.
– Моя мама?
– Да, если она разрешит. Ее прекрасное лицо все озарено идущим изнутри светом, а линия подбородка напоминает о тех женщинах, которые прибыли сюда на «Мейфлауэре» [20] или пересекли весь американский континент в крытом фургоне. А глаза! И эта великолепная потертая, смешная и дешевая шляпа, белая английская блузка – и руки! Она красавица. Вот увидите, ваша мама одним махом сделает меня знаменитой!
Дирк смотрел на Даллас, ничего не понимая. Потом повернулся и стал разглядывать мать. Селина тем временем обратилась к Рульфу:
– Ты лепил всех европейских знаменитостей, да, Рульф? Подумать только! Ты видел весь мир, и весь мир теперь у тебя в руках. Маленький Рульф Пол! И ты все сделал сам, несмотря ни на что.
Рульф наклонился к ней и положил свою ладонь на ее грубую руку.
– Капуста красивая! – сказал он, и они оба засмеялись, словно это была исключительно тонкая шутка. Потом он добавил серьезно: – Какая хорошая у тебя жизнь, Селина! Полная, богатая и успешная.
– У меня? – воскликнула Селина. – Что ты, Рульф! Все эти годы я провела здесь – в том самом месте, где ты меня оставил еще мальчиком. Может, даже шляпа и платье на мне те же, что и тогда. Я нигде не бывала, ничего не сделала, ничего не видела. Как подумаю, сколько мест мне когда-то хотелось увидеть! И сколько всего хотелось сделать!
– Ты побывала везде, – сказал Рульф. – Ты видела все места, исполненные красоты и света. Помнишь, ты рассказывала, как в детстве отец объяснял тебе, что в нашем мире значение имеют только два вида людей. Один вид – это «хлеб», а другой – «изумруды». Вот ты, Селина, хлеб.
– А ты изумруд, – быстро продолжила Селина.
Генерал слушал с интересом, но не понимал. Он перевел взгляд на свои карманные часы и тихонько воскликнул:
– Как же наш ужин! И приглашение мадам Шторм! Удрать всегда хорошо, но надо и возвращаться. К нашей очень красивой хозяйке.
Он вскочил.
– Она красивая, правда? – подхватила Селина.
– Нет, – отрезал Рульф. – У нее рот меньше, чем глаза. У миссис Шторм отсюда досюда, – повернувшись к Даллас, он коснулся тонкими сильными загорелыми пальцами ее губ и глаз, – расстояние меньше, чем отсюда досюда. Если рот меньше глаз, о настоящей красоте не может быть и речи. А вот у Даллас…
– У меня-то, конечно! – фыркнула Даллас, широко улыбнувшись. – Вот тебе большой рот. Раз уж большой рот – это твое представление о красоте, то я Прекрасная Елена.
– Так и есть, – просто ответил Рульф.
Внутренний голос снова и снова говорил Дирку: «А ты канцелярская крыса, Дирк де Йонг. Ты всего лишь канцелярская крыса». Снова и снова.
– Ох уж эти ужины! – проговорил генерал. – Не хочу показаться неблагодарным, но зачем они нужны? Я бы гораздо охотнее остался здесь, на этой тихой, чудесной ферме.
На веранде он развернулся, звонко щелкнул каблуками и, низко наклонившись, взял шершавую натруженную руку Селины и поцеловал. Потом, когда Селина неуверенно улыбнулась, покраснев и прижав левую руку к груди, Рульф тоже нежно поцеловал ей руку.
– Надо же! – сказала Селина и негромко рассмеялась дрожащим смехом. – Мне никто никогда не целовал руку.
Она стояла на ступеньках веранды и махала им, а они, все четверо, быстро мчались назад, в город. Изящная, прямая фигурка в простой белой блузке и юбке, испачканной землей с полей. Перед отъездом она спросила Даллас, приедет ли та еще. И Даллас ответила: «Да», – правда, скоро она отправляется в Париж учиться и работать.
– Когда я вернусь, вы позволите мне написать ваш портрет?
– Мой портрет? – с удивлением воскликнула Селина.
Теперь, мчась в Чикаго по асфальтированной Холстед-роуд, они сидели раскрепощенные и немного уставшие, поддавшись разлитому в воздухе дурману весны. Рульф Пол снял шляпу. В беспощадном весеннем солнечном свете было видно, что его черные волосы
