Эдинбургская темница - Вальтер Скотт

— Увы, Рубен! — ответила Джини. — Это невозможно. Помилование не вернет моей сестре доброго имени, а меня не сделает подходящей женой для честного человека и уважаемого пастора. Кто станет слушать его проповеди, если он женат на женщине, чья сестра осуждена за такое позорное дело?

— Но, Джини, — умоляюще сказал ее возлюбленный, — я не верю, не могу поверить, чтобы Эффи совершила этот поступок.

— Благослови вас небо за эти слова, Рубен! — воскликнула Джини. — Но вина все равно на ней.

— Но ведь эта вина, если даже все это и правда, не падает на тебя.

— Ах, Рубен, Рубен, — ответила молодая девушка, — вы же знаете, такое пятно ложится на всю семью. Ихабод, как говорит мой бедный отец, отошла слава Божья от нашего дома. Ибо славится даже лачуга самого жалкого бедняка, если только у него трудолюбивые руки, благочестивое сердце и честное имя… А где теперь наше честное имя?

— Но, Джини, ты же дала мне слово, ведь мы помолвлены. И ты хочешь отправиться в такое путешествие без мужчины, который оберегал бы тебя? А кому же и оберегать тебя, как не твоему мужу!

— Вы добрый и хороший человек, Рубен, и, наверно, женились бы на мне, несмотря на мой позор. Но вы ведь понимаете — сейчас не время жениться или выходить замуж. Нет, уж если этому и суждено быть, то в другое, лучшее время. И потом, дорогой Рубен, вы вот говорите, что меня надо оберегать. Но кто будет оберегать вас и заботиться о вас? Вы простояли на ногах только десять минут и весь дрожите: как же вы дойдете до Лондона?

— Но я хорошо, я гораздо лучше себя чувствую, — продолжал Батлер, опускаясь в кресло совершенно обессиленный, — во всяком случае, мне будет совсем хорошо завтра.

— Вы же видите и понимаете, что должны меня отпустить, — сказала после паузы Джини; взяв его за руку и ласково глядя ему в лицо, она добавила: — Мне стало еще горше оттого, что вам так плохо. Но вы должны крепиться ради Джини, потому что, если она вам и не жена, то не будет женой никому другому. А теперь дайте мне ту бумагу для Мак-Каллумора и молите Бога помочь мне.

В отважном решении Джини было что-то романтичное; но, поразмыслив и поняв, что переубедить ее нельзя, а помочь ей можно лишь советом, Батлер, сделав еще несколько попыток удержать девушку, отдал ей требуемый документ, завернутый в список личного состава роты, — единственные памятки, оставленные стойким и предприимчивым Батлером Книжником своему внуку. Пока Батлер разыскивал их, Джини взяла в руки его карманную Библию.

— Я пометила там одну заповедь вашим карандашом, — сказала она, положив книгу на место, — о которой нам обоим не следует забывать. И пожалуйста, Рубен, напишите обо всем моему отцу; Богу известно, я никогда не была мастером на длинные письма, а теперь тем паче. Я поручаю отца вам: наверно, вы скоро получите разрешение увидеться с ним. И потом, Рубен, когда вы станете разговаривать с ним, то ради Джини не обращайте внимания на его повадки и не произносите при нем латинских и английских слов, потому что он старый человек и не признает их, хотя, может быть, он и не прав. И вы сами говорите поменьше — пусть уж он выговорится, у него тогда станет легче на душе. И еще, Рубен, не забывайте про мою бедную девочку в той страшной темнице. Вы так добры, что мне нет нужды просить вас быть к ней поласковей. Утешайте ее как только можете, скажите ей… Но нет, больше невмоготу говорить о ней, потому что тогда я уйду отсюда в слезах, а это дурная примета. Благослови вас Бог, Рубен!

И, чтобы избежать дурного предзнаменования, Джини поспешно вышла из комнаты, сохраняя на лице ту печальную и нежную улыбку, которой она старалась вселить бодрость в Батлера.

Уход Джини, появившейся и исчезнувшей, словно видение, казалось, лишил Батлера способности видеть, говорить, рассуждать. Сэдлтри, вскоре вернувшийся, забросал его вопросами, на которые тот отвечал что-то невразумительное, и юридическими цитатами, смысл которых Батлер никак не мог уловить. Наконец сей ученый муж вспомнил, что в Лоунхеде должен в этот день состояться местный суд, и хотя ничего интересного там не ожидалось, «все же ему следовало быть в курсе дела, ибо он был знаком с председателем суда — весьма приличным человеком, нуждавшимся, несомненно, в юридических советах».

Как только он ушел, Батлер схватил Библию — последнее, чего касались руки Джини. К его великому удивлению, оттуда выпала бумажка с завернутыми в нее несколькими золотыми монетами. Черным карандашом она пометила шестнадцатый и двадцать пятый стихи тридцать седьмого псалма: «Малое у праведника лучше богатства многих нечестивых. Я был молод, и состарился, и не видал праведника оставленным, и потомков его — просящими хлеба».

Глубоко тронутый этой чуткой заботливостью, скрывавшей щедрость под маской судьбы, позаботившейся о его благополучии, он прижал золотые монеты к губам с таким пылом, какого не проявил бы даже самый заядлый скупец. Быть достойным ее непоколебимой решимости и доверия стало пределом его мечтаний, и поэтому он прежде всего приступил к составлению письма Дэвиду Динсу, где изложил причины, побудившие его дочь отправиться на юг. Он тщательно обдумывал каждую мысль и даже отдельные предложения, которые должны были примирить старика с ее необыкновенным решением. О том, какое впечатление произвело это послание на отца Джини, будет рассказано ниже. Батлер вручил его честному простаку, обычно закупавшему у Динса молочные продукты, который с готовностью отправился в Эдинбург, чтобы вручить письмо лично адресату. note 81

ГЛАВА XXVIII

Мой край родной, прощай!

В наши дни путешествие из Эдинбурга в Лондон — дело безопасное, быстрое и простое даже для неопытного и беззащитного путника. Множество карет и пароходов совершают беспрестанные рейсы между столицами Англии и ее северной сестры, так что даже робкий и ленивый человек, отдав необходимые распоряжения за несколько часов до отъезда, может проделать весь путь совершенно беспрепятственно из конца в конец за доступную плату. Но все было по-другому в 1737 году. Связь между Лондоном и Эдинбургом была так неопределенна и случайна, что люди, которые еще помнят те времена, рассказывают, как однажды почта из Лондона прибыла в Главное почтовое управление Шотландии только с одним письмом note 82. Переезд совершался обычно на почтовых лошадях, причем путешественник ехал на одной лошади, а его проводник — на другой; при условии смены лошадей на каждом перегоне и выносливости всадников можно было проделать все путешествие за удивительно короткий срок. Тряска на беспрестанно сменяющихся лошадях, не оставлявшая на всадниках живого места, все же была роскошью, доступной лишь богачам; бедняки были вынуждены довольствоваться способами передвижения, данными им природой.