Дно разума - Алексей Атеев

«Чтобы заглушить крики детей, когда он хотел иметь с ними отношения, он сначала обвязывал веревку вокруг их шей и подвешивал их на три фута над полом, и как раз перед тем, как они умирали, он приказывал снять их, говоря, что они не должны промолвить ни единого словечка, затем возбуждал свой член, держа его в руке, и производил эякуляцию на их животы. Сделав это, он перерезал им горло и отделял их головы от тел. Когда они умирали, он спрашивал иногда, у кого из этих детей была самая красивая голова».

Таким образом Жиль де Ре погубил, только по официальным данным, более сотни маленьких детей.

В конце концов монету у него украли. Сразу следом за этим о злодеяниях Жиля де Ре стало известно властям, и он предстал перед судом. Во время судебных заседаний показания Жиля де Ре были настолько чудовищны, что председатель-епископ подошел к распятию, висевшему за спинами судей, и накинул на него покрывало, словно защищая святыню от перечисления ужасных извращений, творимых Жилем де Ре.

Жиля де Ре сожгли на костре поздней осенью 1440 года. Однако судьба Франческо Прелати куда более загадочна. Вначале он попал в темницу, но вскоре был освобожден по приказу герцога Анжуйского. Куда он исчез впоследствии – никому не известно. Зато известно другое. Незадолго до начала следствия он поругался со своим «благодетелем». Именно тогда и исчез дьявольский талисман. Куда он делся – до сих пор остается загадкой. Можно только предположить, что монета стала гулять по рукам. И всюду, где она всплывала, творились страшные преступления. Знали ли владельцы о ее назначении? Надо думать, кто-то знал, кто-то нет. Но, как известно, незнание не спасает от наказания. Так или иначе, любого человека, воспользовавшегося ее услугами, ждет ад».

Севастьянов вначале слушал отца Афанасия без особого интереса. Но постепенно мрачная средневековая история захватила его. Особенно та ее часть, которая касалась сатанинского талисмана.

– Вы считаете, речь в письме идет именно о нашей монете? – спросил он у отца Афанасия.

– Скорее всего. Тем более это очень хорошо увязывается с тем, что я узнал о Скокове.

– А что именно?

– Ну во-первых, Фофанов.

– Кто?!

– Фофанов. Знакомый Скокова. Мелкий уголовник. Примерно с месяц назад они вместе шли по улице. И вдруг Фофанов ни с того ни с сего залез под трамвай.

– Ага! По-вашему выходит, это Скоков его затолкал?

– Думаю, не обошлось без его участия. Ведь в письме так прямо и говорится: талисман исполняет темные желания, идущие из глубин подсознания. Может, этот Фофанов чем-то ему досадил… Или просто надоел.

– А еще какие факты у вас имеются?

– Авария в мартеновском цехе. В смене, в которой работает Скоков. Разливочный ковш, полный расплавленного металла, едва не опрокинулся.

– И жертвы имеются?

– К счастью, нет.

– Скоков, Скоков… А Матрена Лукьяновна – его мать!

– Какая Матрена Лукьяновна?

– А вот послушайте, какая.

И Севастьянов, приходя во все большее и большее возбуждение, в свою очередь, рассказал отцу Афанасию о событиях на городском кладбище и о воскресении мертвецов.

– Погодите, Сергей Александрович. А Николаев – это кто?

– Николаев… Он – охранник… Его убили во время налета. Стоп! Теперь все ясно! Скоков и ограбил кассиршу.

– Какую кассиршу?

– Да швейной фабрики! Ах, ведь вы не знаете… Так вот. Дело было так…

– Видимо, вы правы, – подытожил отец Афанасий, выслушав сбивчивый рассказ профессора. – Его работа!

– Но зачем он их оживил? Жертвы свои.

– Возможно, проснулась совесть.

– Но тогда это – благое дело.

– Какое же благое? Ведь они мертвы. Даже дьяволу не под силу вдохнуть жизнь в мертвые тела. Заставить двигаться, как автоматы, – это пожалуйста. Но вернуть назад душу… – Отец Афанасий задумчиво покачал головой. – Маловероятно. Хотя, конечно, возможности Князя Тьмы никому до конца не известны.

– Но мать… Он что же, и ее убил?! Зачем?!

– Мать, похоже, знала о его преступлении. Видимо, Скоков боялся, что она проболтается. Вот он ее и… Скорее всего, он ее не убивал собственноручно, а просто пожелал ее смерти. А поскольку монета автоматически выполняет пожелания, возникающие в подсознании, она и уничтожила эту самую Матрену Лукьяновну.

– Итак, что же дальше? – спросил Севастьянов.

– Дальше?.. Дальше нужно немедленно изъять монету у Скокова, а то он натворит еще больших мерзостей, – заявил отец Афанасий.

– Но просто так он ее не отдаст.

– Просить вовсе не нужно. В этом нет никакой надобности. Проще всего сообщить властям.

– Что ж, так и сделаем, – сказал Севастьянов. – Вот только хорошо ли мы поступаем?

– Скоков – преступник. Он нарушил закон. А преступникам не место на свободе.

– Согласен.

Профессор встал, прошел в прихожую, поднял трубку телефона:

– Тимофей Иванович? Севастьянов говорит. А ведь я вычислил, кто напал на кассира швейной фабрики. Это сделал некий Скоков. Уголовник. Недавно освободился. Сейчас работает в мартеновском цехе. Как узнал? Догадался. Наши сегодняшние изыскания помогли. Так что вы доложите, кому следует. Нет, обо мне упоминать не стоит. Я скромно останусь в стороне. Ну всего хорошего.

– Все! – вернувшись в комнату, сообщил он отцу Афанасию. – Дело сделано. Посмотрим, как поведет себя владелец монеты, когда к нему явится милиция.

20

Во время последнего свидания с Леной Скок был необычайно весел. Он неуклюже острил, рассказывал глупые анекдоты – словом, вел себя как расшалившийся школяр. И все же Лена чувствовала: что-то гнетет ее кавалера, а веселость – только раскрашенная маска, прикрывающая истинное его лицо.

Они сходили в кино, потом уселись на скамейке в сквере. Скок пил теплое пиво прямо из горлышка и закусывал его плавленым сырком «Дружба». Лена грызла только что купленные семечки. Оба молчали. Лицо Скока вдруг стало хмурым и отчужденным, словно он находился не в сквере, а на таежной делянке и сжимал в руке не бутылку, а топор.

– Ты чего такой? – осторожно спросила девушка.

– Какой?

– Ну как сказать… Смурной, что ли.

– Смурной?! Где это ты нахваталась блатных выражений?

– Оно вовсе не блатное. Смурной – это вроде как пасмурный день. Солнышко то выглянет, то спрячется за тучи. Видно, тебя что-то мучит.

– Мучит? Возможно.

– Интересно, что же?

– Я все думаю о собственной жизни, – неожиданно признался Скок. – Что со мной дальше-то будет?

– В каком смысле?

– Да в самом прямом. Мне вот-вот стукнет двадцать шесть. И что? Чего я достиг? Сидел в лагерях, теперь пашу на мартене, как Папа Карло, ну а дальше-то что?