Черный кот. Три орудия смерти (сборник) - Гилберт Честертон

– Вот где они обитают, – сказал Джон Конрад, – и, уверяю вас, теперь им не уйти. – После недолгой паузы он добавил: – Но прежде чем мы войдем в их покои и по очереди арестуем, я хочу с вами кое о чем поговорить. О Слове.

– Мне кажется, – угрюмо заметил шеф полиции, – что мы имеем право услышать и само Слово, хотя некто только что сообщил мне, что оно уничтожит мир.

– Не думаю, что оно уничтожит мир, – сосредоточенно отозвался Конрад. – Более того, верю, что оно его возродит.

– В таком случае, – произнес Гримм, – я надеюсь, что когда мы все же услышим Слово, не обнаружим, что оно тоже является шуткой.

– В некотором смысле это действительно шутка, – отозвался его собеседник. – Когда вы его узнаете, то поймете, что это шутка. И она заключается в том, что вы его уже знаете.

– Я совершенно не понимаю, что вы хотите этим сказать, – заявил Гримм.

– Вы слышали Слово двадцать раз, – ответил Конрад. – Вы слышали его всего десять минут назад. Мы все время выкрикивали Слово, и все было ясно, как Божий день, ясно, как наклеенный на стену плакат. Вся тайна этого заговора на самом деле заключена в одном слове. Просто мы никогда не делали из него тайны.

Гримм, глядя на Конрада, насупил брови и гневно сверкнул глазами, в которых мелькнуло нечто, похожее на подозрение.

Конрад с серьезным видом повторил, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово:

– Как солнце едино среди светил…

Гримм громко выругался и ринулся к двери с надписью «Себастиан».

– Да, вы все поняли, – с улыбкой подтвердил Конрад. – Вопрос только в том, какое слово выделить голосом. Или, если угодно, какое слово написать с большой буквы.

– Слово произнесет поэт, – бормотал Гримм, возясь с дверью.

– Да-да, – подтвердил Конрад, – поэт один.

Полковник Гримм распахнул дверь в комнату поэта и обнаружил, что это шкаф. Обычный небольшой шкаф с несколькими крючками для шляп, с которых свисали рыжий парик, рыжая искусственная борода и кричаще яркий шарф популярного поэта.

– Вся история великой революции, – продолжал Джон Конрад спокойным тоном лектора, – весь метод, с помощью которого ее удалось распространить и тем самым создать угрозу великому государству Павония, все время были заключены в единственном слове, которое я только и делал, что повторял. Но вы так ни о чем и не догадались. Это слово «один».

Он шагнул от стола к другой двери, расположенной под прямым углом, – двери с именем профессора. Распахнув ее, продемонстрировал очередной шкаф с крючком, на котором красовался неестественно узкий цилиндр, поношенный дождевик и неприятная маска с парой зеленых очков.

– Это роскошные апартаменты прославленного профессора Фокуса, – пояснил Конрад. – Мне кажется, излишне объяснять, что никакого профессора Фокуса никогда не существовало. Хотя, разумеется, был я, исполнявший его роль. В случае с Лоэбом и Каском я рисковал больше, потому что они реальные люди или, во всяком случае, ими были.

Он помолчал, потирая длинный подбородок, а затем продолжил:

– Все-таки странно, как вы, проницательные полицейские, садитесь в лужу из-за неверия в то, что вам говорят. Вы заявили, что павонийские граждане, видимо, вышколены в ходе этого заговора, ведь они дружно отрицали его существование. В этом они были единодушны, и в этом единодушии вы усматривали признаки заговора. Но на самом деле они ничего не знали, потому что нечего было знать. То же касается международных отношений. Старый генерал Каск неоднократно вам повторял, что он стар, болен и ушел на покой. Так все и есть. Он настолько удалился на покой, что даже ничего не слышал о том, будто его видели на улицах Павонии при полном параде. Но вы ему не верили, потому что не верите никому. Даже принцесса заявила вам, что поэт в своих пурпурных бакенбардах выглядел совершенно неестественно. Если бы вы к ней прислушались, вы бы все поняли. Кроме того, все, включая короля, утверждали: ростовщик Лоэб умер, и это действительно так. Он умер за много лет до того, как я начал выдавать себя за него с помощью таких пустяковых украшений.

С этими словами он распахнул следующий шкаф, в котором подобно клочьям пыльной паутины висели седые бакенбарды и потрепанная серая одежда.

– С этого, собственно, все и началось. Старый Лоэб действительно снимал этот дом, но по очень личным причинам, а не движимый побуждениями общественного свойства. И я действительно был у него в услужении, опустившись до подобного рода занятий. Но единственное, что я унаследовал от старого плута, единственное, что я не изобрел самостоятельно, так это подземный ход, который он соорудил для собственных нужд. Как я уже сказал, никаких политических целей он не преследовал. Ходом пользовались дамы определенного рода. Лоэб не был милым старым джентльменом. Не знаю, разделите ли вы мои чувства, но хотя я голодал и уже был готов питаться отбросами, три года в услужении у старого лихоимца привели меня в довольно революционное умонастроение. Мне начало казаться, что мир глазами этого конкретного падальщика, из этой конкретной сточной канавы выглядит довольно мерзко. Поэтому я и решил организовать революцию. Или, скорее, я решил стать революцией. Это и в самом деле не составило особого труда. Главное было действовать не спеша, осмотрительно и с выдумкой. Я создал образы четверых совершенно различных общественных деятелей, двое из которых были полностью вымышленными. Их никто никогда не видел вместе, и вы этого тоже не заметили. Когда они должны были собираться на очередной обед, мне просто приходилось поочередно облачаться в их костюмы и наматывать круги, так сказать, за кулисами. Я пользовался подземным ходом, а выглядело все так, будто они не спеша собираются в назначенном месте. Что до всего остального, вы и представить себе не можете, как легко объегорить просвещенный и образованный современный город, привычный к газетам и прочему. Каждый из моих персонажей должен был обладать популярностью, имея неопределенную репутацию, желательно за границей. Когда профессор Фокус строчил ученые письма в газеты, то куча букв после его фамилии никому не позволяла признаться в том, что они никогда не слышали о таком светиле науки. Когда Себастиан заявлял, будто он величайший поэт современной Европы, всем казалось, что они просто обязаны его знать. Если в наше время вам удается соединить три или четыре подобных имени, можете считать, что дело сделано. Впервые в истории человечества единицы решают все, а массы ничего. Когда газеты утверждают, будто «нация идет за мистером Бинксом», это означает, что его поддерживают владельцы трех или четырех газет. Когда профессорá заявляют о том, что «Европа приняла теорию Голливога[55]», это означает, что ее приняли три или четыре профéссора из Германии. Как только мне удалось создать миллионера и ученого, я понял, что у меня все получится. Поэт стал милым украшением, и я знал, что угроза, исходящая от иностранного генерала, доведет вас до истерики. Кстати, – извиняющимся тоном добавил он, – я не предъявил вам генерала Каска, но это всего лишь форма. Вы не возражаете, если я не стану пачкать лицо черной краской?

– Не стоит, – вежливо ответил полковник Гримм. – И что же дальше?

Главный заговорщик молчал, погрузившись в какие-то размышления. Наконец он произнес:

– Мне казалось, что все революции проваливались из-за предательства или разногласий между революционерами. Я решил, что меня никто не должен предать. Я не предвидел того, что сам могу их предать. Но так случилось, что этот мятеж также завершился предательством. Полковник Гримм, я передаю в ваши руки своих сообщников. Великого поэта Себастиана арестовали и повесили. Великого воина Каска арестовали и повесили. Фокуса и Лоэба арестовали и повесили. Вы же сами видите, как они висят на этих крючках.

Конрад, смущенно поклонившись, добавил:

– Но их недостойного слугу, Джона Конрада, король помиловал.

Гримм в очередной раз резко выпрямился и разразился громогласным проклятием, на полуслове перешедшим в хохот.

– Джон Конрад, вы воплощение дьявола, – смеясь, произнес он. – Но я не удивлюсь, если это действительно сойдет вам с рук. Хлодвиг Третий, может, и забыл, что он все еще король, но где-то в глубине его души хранится смутное воспоминание о том, что он джентльмен. Ступайте куда глаза глядят, Великий Герцог Павонии. Похоже, вы отлично знаете, куда вам надо! В конце концов, вы сделали то, что обещали сделать, и в своей собственный манере сдержали слово.

– Да, – гордо и серьезно подтвердил Конрад, – и это единственное, что достойно именоваться Словом с большой буквы.

Как уже упоминалось, в Павонии было современное и просвещенное правительство. В свете этого факта нелегко убедить читателя в том, что оно сдержало слово, данное эксцентричному лакею. Политики и финансисты сопротивлялись, считая, что сдерживать обещания не стоит, ибо подобное может войти в опасную привычку. Но на сей раз король занял твердую позицию, решительно топнув ногой (не без отдаленного звона древних шпор и сабли). Он заявил, что для него это дело чести, хотя ходили слухи, будто к подобной настойчивости приложила руку его племянница.