Красавица некстати - Анна Берсенева

– Уложите и уедете? – чуть слышно спросил Гриша.

– Не уеду. Я сегодня у вас переночую. Если ты не против, конечно.

– Я не против! – воскликнул Гриша. – Я очень-очень не против!

– Ну и хорошо.

Двери во все комнаты, кроме Мишиной, были открыты. Пока Вера шла по узкому коридору, в который все эти открытые двери выходили, она успела почувствовать, каким глубоким неуютом дышит этот дом. Неуют заполнял его от пола до потолка, он был осязаем настолько, что, казалось, въелся в однотонные, по всей квартире одинаковые обои.

В Гришиной комнате неуют не только не ослабевал, но даже, Вере показалось, усиливался. Она не сразу поняла, от чего создается это ощущение, а когда поняла, то спросила:

– Гриша, а эта картина… Она всегда здесь висела?

Картина, висящая на стене напротив его кровати, показалась Вере настолько жуткой в своей хаотичности, нервности и бессмысленности, что ей даже не по себе стало.

– Да, – кивнул Гриша. – Ее сюда мама повесила.

– А где мама сейчас?

Она не собиралась спрашивать об этом ребенка – по всему было понятно, что с мамой связана какая-то непростая история. Вопрос вырвался у Веры сам собою, и она рассердилась на себя за него.

– Мама умерла, – сказал Гриша. – Когда в прошлый раз была зима.

– Ну, давай ложиться, – торопливо сказала Вера. Ее взгляд упал на детские книжки, лежащие на полу возле кровати. – Хочешь, я тебе перед сном почитаю? Тебе, наверное, папа всегда читает перед сном.

– Да, – с обычной своей серьезностью кивнул Гриша. – А когда его нет, то я сам себе читаю. Только вы не говорите папе, что я уже умею, – попросил он.

– Почему? – удивилась Вера.

– Потому что он будет еще больше за меня волноваться. Он же понимает, что я какой-то не такой.

– Почему ты решил, что какой-то не такой? – пожала плечами Вера.

– Это все говорят. Только чтобы я не слышал. Говорят, что я как старик. Даже в садике так говорят, хотя папа меня отдал в специальный садик. У нас там в группе всего пять человек, и никто не дерется, и воспитательница не кричит, а всем помогает. Но все равно все думают, что я не такой.

– Ты самый такой, как надо, – сказала Вера. Гриша посмотрел на нее недоверчиво. – Ведь ты такой, какой нужен папе, правда?

– Правда… – удивленно протянул он. – Я папе нужен.

– Вот видишь! Значит, ты самый такой и есть.

Никогда еще неправильные, неуклюжие фразы не звучали в ее устах так убедительно! Слова приходили сами, настолько к месту и кстати, что она была уверена в их правильности и не искала других.

Уложив Гришу в кровать, Вера села рядом на ковер и взяла книжку, которая лежала верхней в высокой стопке. Это оказался «Маленький принц» Экзюпери. Вера начала читать знакомые с детства – сначала своего и Сашкиного, потом Тимкиного – страницы про слона и удава, про планету и розу.

– Тебе не очень грустно про Маленького принца слушать? – оторвавшись от книги, спросила она.

– Нет, – покачал головой Гриша. – Он ведь тоже был какой-то не такой. А взрослый летчик его все равно полюбил. Как меня папа.

– Конечно, – кивнула Вера. – И вообще, не обращай внимания, если тебе кто-нибудь будет эти глупости говорить – будто бы ты какой-то не такой. Моему сыну знаешь сколько раз это говорили? Тысячу раз! А он никого не слушал.

– И что? – с интересом спросил Гриша.

– И писал стихи. Очень хорошие.

– Самые настоящие стихи? – с изумленным придыханием выговорил он. – Как Сказка о мертвой царевне?

– Самые настоящие, – улыбнулась Вера.

– А вы мне их покажете?

– Обязательно, – кивнула она. – Только потом. А сейчас постарайся заснуть, ладно?

Уснул он быстро – Вера и трех страниц про Маленького принца прочитать не успела. Когда Гриша спал и его глаза с их недетским выражением были закрыты, лицо у него становилось каким-то совсем беспомощным. У Веры сердце сжалось от острой жалости к этому ребенку с его хрупкой взрослостью, и умершей прошлой зимою мамой, и непонятными братьями… Что же должен чувствовать его отец, если при взгляде на Гришу так сжимается сердце у нее?

И что так сильно, так неодолимо притягивает ее к его отцу, которого она совсем ведь не знает?

Вера взглянула на жутковатую картину перед Гришиной кроватью – змеились по холсту темные линии, теснились ослепительные пятна – и на цыпочках вышла из детской.

Из Мишиной комнаты по-прежнему не доносилось ни звука, хотя под дверью лежала на полу полоска света. Вера постояла у двери, надеясь, что хозяин комнаты как-нибудь заявит о своем существовании, но вскоре поняла, что стоит здесь впустую.

Она ничего не знала о Мише, не могла даже вспомнить, как он выглядит. И явно не стоило ожидать, чтобы он подсказал ей, что делать дальше. Оставалось только дождаться Антона – Вера была уверена, что хотя бы к утру он придет домой.

Общей комнаты в квартире не было, а входить в комнату Павла ей было неудобно. Она только заглянула в ее приоткрытую дверь, когда проходила мимо по коридору. Его комната дышала тем же аккуратным неуютом, что и вся квартира.

Вера вернулась в кухню, села к столу, на котором после поспешного ухода бабушки еще не остыл чайник. На другом столе, рядом с плитой, лежала открытая пачка «Макфы». Наверное, бабушка собиралась приготовить ужин. Вид этих макарон, очень домашних, которые и сама она любила, и Тим любил, подействовал на Веру как-то успокаивающе.

Но тут она вдруг осознала, что находится ночью в чужой квартире, прислушивается, не проснется ли от своих ночных страхов маленький мальчишка, и ожидает мальчишку постарше, который влип в неприятную историю, и пытается понять, чем ему можно помочь. И, главное, все это кажется ей таким естественным, словно иначе и быть не может. Хотя каких-нибудь три часа назад она и не думала ни о чем подобном.

При этом у нее не было ощущения, что она делает все это с какой бы то ни было целью, – было лишь ощущение правильности каждого шага. Вся ее интуиция, до сих пор молчавшая, всколыхнулась в ней, встрепенулась, как что-то давно забытое – настолько забытое, что казалось уже и небывшим. Забытость эта тревожила Веру: она не могла понять, когда и из-за чего это ощущение возникло у нее впервые, с чем было связано тогда. Кажется, это было, когда она…

Открылась и осторожно прихлопнулась входная дверь. Свет в прихожей не зажегся. Вера встала с табуретки и бесшумно вышла из кухни. Все посторонние мысли тут же вылетели у нее из головы.

Антон сидел в прихожей на обувной тумбочке и расшнуровывал кроссовки. В том, что он не сбросил их на ходу, даже с неразвязанными шнурками, как обычно делают пятнадцатилетние мальчишки, чувствовалось такое безнадежное уныние, что никакие объяснения в общем-то уже не требовались.