Комментарии к жизни. Книга третья - Джидду Кришнамурти

Медитация — это цветение совершенства, а не искусственное его культивирование. То, что искусственно выращено, никогда не длится долго, оно проходит и должно быть начато снова. Медитация не для медитирующего. Медитирующий знает, как медитировать, он занимается, направляет, контролирует, борется, но такая деятельность ума — это не свет медитации. Медитация не творится умом, это полное спокойствие ума, в котором нет центра опыта, знания, мысли. Медитация — это полное внимание без объекта, которым поглощена мысль. Медитирующий никогда не может познать совершенство медитации.

Уже не молодой человек, не был известным за политический идеализм и свои добрые дела. Глубоко в его душе теплилась надежда найти кое-что гораздо большее, чем это все. Но он был одним из тех, для кого справедливый поступок всегда считался признаком совершенства. Он постоянно впутывался в реформу, которую расценивал как средство для наивысшей цели: совершенство общества. Странная смесь благочестия и деятельности, он жил в скорлупе его собственной хорошо аргументированной сухости, но все же слышал за ее пределами шепот чего-то. Он пришел с другом, который действовал вместе с ним в социальной реформе. Друг был коротким, жилистым человеком, и у него было что-то от агрессии, удерживаемой под контролем. Он, должно быть, понял, что агрессия это неверный способ, чтобы начать, но не мог совсем ее прикрыть. Она таилась в его взгляде и незаметно показывалась, когда он улыбался. Когда мы сели вместе в той комнате, ни один из них, казалось, не замечал нежный распустившийся цветок, который принес через окно легкий ветерок, и который лежал на полу, и на нем было солнце.

«Мой друг и я прибыли сюда не для того, чтобы обсуждать политическое действие, — начал первый. — Мы все хорошо знаем то, что вы думаете об этом. Для вас действие не является политическим, реформаторским или религиозным, есть просто действие, полное действие. Но большинство из нас так не считает. Мы мыслим блоками, которые иногда бывают непроницаемыми, а иногда гибкими, но наше действие всегда фрагментарно. Мы просто не знаем, что такое полное действие. Мы знаем только частичные действия, и мы надеемся путем составления разных частей вместе создать единое целое».

Когда-либо возможно создать единое целое, собирая его из частей, за исключением механических вещей? В таком случае у вас есть проект, схема, которая поможет собрать все части воедино. У вас есть подобный проект, в соответствии с которым можно создать улучшение общества?

«У нас есть», — ответил друг.

Тогда вы уже знаете, каким будет будущее для человека?

«Мы не столь тщеславны, как многие, но мы действительно хотим провести некоторые реформы, против которых никто не сможет возражать».

Конечно, реформа будет всегда фрагментарной. Быть активным, делая «добро», не понимая при этом полное действие, означает, в конечном счете, делать вред, не так ли?

«Что такое полное действие?»

Это, конечно же, соединение различных отдельных действий. Чтобы понять полное действие, фрагментарная деятельность должна прекратиться. Невозможно видеть одним взглядом целое пространство небес, переходя от одного маленького окошка к другому. Нужно отойти от всех окошек, верно?

«Это звучит восхитительно умно, но когда вы видите голодных, несчастных и бедных, вы возмущены внутри и хотите что-нибудь сделать».

Что совершенно естественно. Но простая реформа всегда нуждается в дальнейшей реформе, и продолжать эти различные фрагментарные действия, не понимая полное действие, кажется ужасно вредным и разрушительным.

«Как нам понять это полное действие, о котором вы говорите?» — спросил другой.

Очевидно, надо сначала отказаться от части, от фрагмента, который является группой, нацией, идеологией. Держаться за них и надеяться понять целое, что невозможно. Это подобно честолюбивому человеку, пытающемуся полюбить. Для того, чтобы полюбить, должно исчезнуть желание успеха, власти и положения должно прекратить быть. Нельзя иметь все сразу. Точно так же ум, чье само мышление фрагментарно, неспособен к обнаружению этого полного действия.

«Тогда, как вообще можно обнаружить это?» — вопрошал друг.

Нет никакой формулы для открытия. Чувство того, когда ты целый, полный, очень отличается от его интеллектуального описания. Мы не чувствуем общее целое бытие, и мы пытаемся соединить фрагменты, надеясь таким образом получить целое. Сэр, если можно спросить, зачем вы вообще что-либо делаете?

«Я чувствую и думаю, и действия проистекают от этого».

Это не приводит к противоречию в ваших различных действиях?

«Часто приводит, но можно избежать противоречия, придерживаясь определенного курса действия».

Другими словами, вы закрываетесь от всех действий, которые не имеют никакого отношения к тому, которое выбрали вы. Рано или поздно не создаст ли это смятение?

«Возможно. Но что делать?» — спросил он довольно раздраженно.

Это просто вопрос на словах, или вы начинаете чувствовать, что придерживание выбранного образца действия исключительно и вредно? Именно потому, что вы не чувствуете потребность в полном действии, вы играете с действиями, которые являются противоречащими. Но чтобы почувствовать потребность в полном действии, вы должны глубоко исследовать внутри самого себя. Нет никакого исследования, если нет смирения. Чтобы узнавать, должно быть смирение, но вы уже знаете, и как может человек, который знает, быть смиренным? Когда есть смирение, вы не можете быть реформатором или политиком.

«Тогда мы не сможем ничего сделать, и нас обратят в рабство те, кто относится к крайне левым, чья идеология обещает рай на земле! Они придут к власти и ликвидируют нас. Но такого итога можно определенно избежать через разумное законодательство, через реформу и через постепенную национализацию промышленности. Это то, к чему мы стремимся».

«Но как насчет смирения? — спросил первый. — Я вижу его важность, но как достичь его?»

Естественно, не с помощью метода. Практиковать смирение означает культивировать гордость. Метод подразумевает успех, а успех — это высокомерие. Трудность в том, что большинство из нас хотят быть кем-то, и частичная реформаторская деятельность дает нам возможность удовлетворить это побуждение. Экономическая или политическая революция является все еще частичной, фрагментарной, приводя к дальнейшей тирании и нищете, как недавно проявилось. Есть только одна полная революция, религиозная, и она не имеет никакого отношения к организованной религии, которая является еще одной формой тирании. Но почему тогда нет смирения?

«По одной простой причине, потому что если бы мы были смиренны, никто бы ничего не делал, — утверждал друг. — Смирение — это для затворников, не для человека действия».

Вы не далеко передвинулись от ваших умозаключений, не так ли? Вы пришли с ними, и вы с ними уйдете, а думать, отталкиваясь от умозаключений, — это не думать вообще.

«Что предотвращает смирение?» — спросил первый.

Страх. Страх сказать «я не знаю», страх не быть лидером, не быть важным. Страх не находится на виду, будь то традиционный способ показать себя или самая последняя идеология.

«Неужели я боюсь?» — спросил он задумчиво.

Может ли кто-то другой ответить на этот вопрос? Не должен ли каждый сам обнаруживать суть дела?

«Мне кажется, что я так долго был в центре внимания, что принимал как очевидное, что деятельность, которой я занимался, является хорошей и истинной. Вы совершенно правы. С нашей стороны происходит некоторое количество преобразования и регулирования, но мы не осмеливаемся задумываться слишком глубоко, потому что хотим быть среди лидеров или, по крайней мере, с лидерами. Мы не хотим быть забытыми людьми».

Конечно, все это указывает на то, что в действительности вас интересуют не люди, а идеологии, схемы и утопии. Вы не любите народ и не питаете к нему жалость, вы любите себя, через ваше отождествление с некоторыми теориями, идеалами и реформаторской деятельностью. Вы остаетесь, прикрытые различными видами уважения. Вы помогаете народу во имя чего-то, ради блага чего-то. Фактически вас беспокоит не помощь людям, а продвижение плана или организации, которая, как вы утверждаете, поможет людям. Не здесь ли кроется ваш реальный интерес?

Они остались молчаливыми и ушли.

Свобода от известного

Была очень ясная, звездная ночь. В небе ни облачка. Приглушенный гул соседнего города стих, и воцарилась великая тишина, не нарушаемая даже криком совы. Убывающая луна взошла над высокими пальмами, которые были очень спокойными, околдованные тишиной. Созвездие Ориона хорошо виднелось на западе неба, а Южный Крест — над холмами. Ни в одном доме не горел свет, узкая дорога была пустынна и темна. Внезапно со стороны деревьев донесся вой. Сначала он был приглушенным и произвел странное впечатление таинственности и страха. Когда он приблизился, завывание стало пронзительным и шумным, оно звучало искусственно, печали в нем не было. Наконец показалась процессия людей с лампами, и причитание стало еще громче. В бледном лунном свете было видно, что на плечах они несли тело человека. Медленно продвигаясь по дорожке, которая пересекала лужайку и сворачивала направо, процессия снова исчезла среди деревьев. Завывание стало слабеть и наконец прекратилось. Воцарилась полная тишина, та удивительная тишина, которая наступает, когда мир спит, и которая имеет присущие лишь ей свойства. Это не была тишина леса, пустыни, далеких изолированных мест, не была это и тишина полностью пробужденного ума. Это была тишина тяжелого труда и усталости, горя и мимолетной радости. Она уйдет с наступлением рассвета и возвратится с возвращением ночи.