Азъ есмь Софья. Царевна - Галина Гончарова

Власть.

А… зачем?

Софья чуть улыбнулась, произнося слова молитвы. Губы действовали сами, независимо от разума.

Вот для чего ей эта власть? Власть одинокая, несчастная и ненужная, по большому‑то счету? Чтобы жить, как захочется? Так она жить в любом случае не сможет. Над царем столько всего властно — даже Елизавета так и осталась королевой — девственницей, зная, что замужество лишит ее если и не всех прав, то очень многого.

Чтобы править?

Власть ради власти? Бесплодная власть?

Наверное, кто‑то скажет, что это наслаждение. Управлять чужими судьбами, чувствовать себя Богом… Как же это убого…

Софья усмехнулась еще раз.

Власть ради самой власти бесплодна, как бриллианты в пустыне. Они там просто не нужны. Там другая ценность — вода. А для нее…

Она никогда не зарабатывала деньги ради денег, не искала власть ради власти. Она всегда старалась ради чего‑то еще. В девяностые — это был азарт, веселье схватки, игра ума, состязание, победа. Но мало того — она боролась за достойную жизнь для своей семьи. Боролась вместе с мужем. Это — иное.

Сейчас же… она делала все, чтобы не оказаться в клетке. Воспитывала брата, строила, учила, искала, развивала… но ведь не ради пустой власти?

Нет. Ради родных и любимых. Тех, кто таковыми стал за эти годы.

Ей один шаг до власти. И эта власть ей просто не нужна.

Софья договорила молитву, перекрестилась и поднялась с колен.

— Делайте, что должно.

— Похороны…

— Я все устрою.

Софья еще не знала, как, но она наведет тут порядок. Все двери перекрыты людьми Гордона и Воодыевского, змея не проскользнет — и не выскользнет. А значит стоит начать с допроса господина Хованского. Хоть узнать, кого еще хватать.

Есть ли в Кремле пыточная?

Обижаете! Если есть Кремль — есть и пыточная. Факт.

В данном случае она была в подвале Тайницкой башни. Вот там и приняли Ивана Хованского с распростертыми объятиями. Туда и заявилась Софья.

Палачи… ошалели. Дьячки, которые записывали показания — тоже. Да и стражники…

Своим поступком царевна растоптала все существующие нормы поведения. Но сейчас ей это было безразлично.

— Что с Хованским?

Палач повел головой в сторону — и Софья увидела.

Висит, голубчик, пыточная, так получилось, освещена не слишком хорошо, но на дыбу его уже вздернули, хоть пока и не растянули. Ну да всему свое время.

— Готов супостат, государыня, — пискнул один из писцов.

Софья удовлетворенно кивнула. Не была она кровожадной, но сколько этот скот наделал, а сколько еще хотел… да его бы на клочья рвать! Медленно!

— Занимайтесь. Чтобы все рассказал, от и до. Да не сдох раньше времени.

— Исполним, государыня, — прогудел один из палачей, — здоровущий, косая сажень в плечах, мужик. — Приказ бы нам…

— За приказом дело не станет.

Софья самолично присела к столу, повертела в пальцах корявое гусиное перо — и быстро набросала пару строчек на пергаменте. Подписала, капнула сверху воском и приложила свой перстень.

— Делайте с ним, что потребно. Мне нужно знать, кто убил моего отца, кто подбил его на бунт, кто участвовал вместе с ним…

— Да, государыня царевна.

— Как узнаете — сразу же мне все несите. Я брату отпишу.

— Дык… ночь ведь, государыня…

— А хоть бы и глухой ночью, — усмехнулась Софья.

Хованский что‑то мычал сквозь кляп. Софья не поленилась, встала, подошла к нему. М — да, то еще зрелище, морда опухла, один глаз закрыт, второй едва отрыть можно — и будет ему еще повеселее, это точно.

— Что, князь, допрыгался? Советую рассказывать все, как есть, не упрямиться. Моего отца убили, меня убить пытались… так что пощады тебе не будет. Расскажешь все, как есть — пойдешь на плаху неизломанный. Солжешь — и до костра своими ногами не дойдешь. А лучше — до кола. Подыхать ты у меня до — олго будешь. И мучительно. И род твой пресеку. Весь.

Она не лгала, ни капли не лгала. И судя по лицу Тараруя, он понял.

Не испугался бы Иван Хованский просто так. Но вот несоответствие формы и содержания… Царевна ведь! Ей бы по садику гулять с цветами диковинными, яблочки кушать с золотого блюдца да шелками шить, а она?

Таких и в древности‑то единицы встречались, а уж сейчас! Темные глаза царевны в полумраке светились красными огоньками. Конечно, это отражался огонь жаровни, на которой калились инструменты, но Хованский сейчас этого не понимал. И чудилось ему в полумраке, что не царевна то, а нечистая сила, от коей не спастись. И потел он так, что от вони ничего не спасало.

Страшно.

Софья молча развернулась и пошла к выходу. За ней неотступно следовало двое девушек и два охранника. Мало ли кто. Мало ли что.

Софье предстояло многое переделать.

Узнать, что толпа уже разошлась и отправить соглядатаев — пусть узнают, что и как. Кто был, кто бунтовал… эти полки потом расформируем и разошлем к чертовой матери! От Сибири до Крыма! Пусть на передовой искупают вину.

Приказать Патрику Гордону занять Москву своим полком и патрулировать улицы.

Переписать всех стрельцов, которые не предали. Из них отдельный полк сделаем, им и на Москве дело найдется.

Поставить Ежи Володыевского военным комендантом Кремля. Алексей Алексеевич вернется — тогда сам решит, что и как, а у нее доверия ни к кому нет. Где были охранники, жильцы, рынды и прочая шелупонь, когда тут бунт назревал? Под кроватями прятались?

Так в слуги их и разжаловать, пусть и далее пыль вытирают!

Повидать патриарха и сухо поставить его в известность, что он не оправдал царского доверия. Пусть теперь хоть на похоронах не опозорится. А пока — шагом марш в храм и настраивать священников. Пусть прихожанам объясняют, что в то время, как государь ведет кровопролитную войну, стараясь, чтобы она к ним в дом не пришла, отдельные подонки развязывают братоубийственную рознь… и с оными подонками надо поступать оч — чень решительно. За это никакого наказания не будет.

Слово и дело — и на правеж их!

А ежели так не дойдет… в принципе, война ж дело ненужное, пока не на твоем огороде — надавить, что не просто так государь воюет, а с нехристями за веру православную. И точка.

Повидать Ордина — Нащокина и чертыхнуться.

Анна сидела рядом со свекром, и лицо у нее было… опрокинутое.

— Что?

— Соня, все плохо. Пока…

Софья покосилась на Афанасия, который был в сознании и явно их слышал.

— Блюментрост?

— Запретил Афанасию даже говорить… мол, малейшее усилие…

Софья вздохнула. Прикинула… ну да. Сейчас ему порядка шестидесяти восьми лет. Даже для двадцать первого века серьезный возраст, а уж тут…