Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

Ночью мы остановились в хуторе Упорном на самое короткое время. Где-то светился огонек, и я пробрался в хату, переполненную солдатами и офицерами. Было там душно и накурено, но было тепло и можно было спать. Это уже был идеал. Через мгновение я спал как убитый, но через несколько минут или секунд (кто это знает?) кто-то крикнул, что надо идти. Одно мгновение было желание задержаться – обоз был длинный, но страх заснуть и проснуться одному заставил вновь идти и мерзнуть. У какой-то повозки знакомый офицер дал мне хороший глоток водки и откуда-то вытащил грязную, узкую куртку, которую я с трудом напялил на себя. Стало уже теплее. Но только на время, и вновь стал овладевать сон, и вновь темнота и усталость слипали глаза.

Когда взошло уже солнце, мы подходили к железной дороге, и все, кого ни обгонял я или встречал, все смеялись над моим видом. По странной случайности я вышел из Новочеркасска одетым совершенно неподходяще для этого похода. Я был в мягком автомобильном с наушниками кепи, в непромокаемом burberry, в желтых крагах и сапогах. Как это ни странно, все это я вывез из Парижа еще до войны в 1914 году. А тут еще короткая куртка, не то кацавейка, узкая и смешная, поверх пальто. Получалось что-то юмористическое и схожее с громадной странной вооруженной женщиной. Во всяком случае, можно сказать, что je narais pas lair martial. Мог ли я думать, покупая эти вещи на парижских бульварах, что я буду прогуливать их по кубанским степям!

Утром мы блестяще обманули большевиков и, нигде не останавливаясь, прошли, почти у носа запоздавших бронепоездов, через железную дорогу и к вечеру выбрались из окружения, не потеряв ни одного раненого, ни одной повозки и подбив один из поездов, который в облаке дыма быстро скрылся.

Генерал Корнилов решил избегать боя до соединения с кубанской группой, которого мы добились, к сожалению, гораздо позднее. Все столкновения с большевиками до самого Екатеринодара, несмотря на их громадное численное превосходство и громоздкость нашего обоза, оканчивались для них плачевно. Впервые они попробовали нас задержать у границы Дона и Ставропольской губернии, но результат для них был ужасен. Наши потери были 1 убитый (случайным попаданием) и человек 20 раненых, все в офицерской роте Кутепова, которого невзлюбил начальник штаба генерал Романовский, впоследствии убитый в Константинополе, и не хотел передать более ответственной должности. Большевики, совершенно не умевшие пользоваться своей артиллерией, почти без офицеров, брошенные своими комиссарами и начальством, потеряли более 500 человек.

В этом селе – Лежанке – я впервые увидел весь ужас братоубийственной, беспощадной войны. В начале боя, когда впервые я увидел разрывы большевистской артиллерии, когда я представил себе, что там, на той стороне речки, в веселом, освещенном солнцем селе с поднимающимися к небу колокольнями православных храмов, засели какие-то озверелые люди, мечтающие о нашем истреблении, сделалось как-то жутко на душе.

За что, думалось мне? За то, что мы не идем за продажным большевиком Лениным, за евреем Бронштейном, за то, что мы хотим увидеть вновь свою Родину великой и счастливой? Эти трупы русских людей, разбросанные по улицам большого села, все это было кошмарно. Страшный призрак гражданской войны, с которой мне пришлось встретиться лицом к лицу, подействовал тягостно на меня. Потом мне пришлось видеть много, много крови, но так устроен человеческий механизм, что сильнее привычки нет ничего на свете, и даже ужасы гражданской войны не производили впечатления на привыкшие нервы.

Следующее серьезное на этот раз и ожесточенное сопротивление большевики оказали под Кореновской станицей. Здесь наша маленькая армия имела перед собой не сброд, как в Лежанке. Здесь впервые наши части понесли серьезные потери.

Самое тяжелое для командования были наши раненые. Их приходилось возить с собой по ужасным дорогам при самых тяжелых условиях, почти без организованной помощи. Оставлять раненых нельзя было: это значило обрекать их на верную и мучительную гибель. Так было с ранеными, оставленными при отходе из Новочеркасска и Ростова, где большевистская прислуга госпиталей, до сиделок включительно, с необычайными надругательствами перебила всех раненых. Та же участь постигла раненых и сестер милосердия, оставленных под Екатеринодаром.

Как страдали наши раненые и больные, какие мучения им приходилось переносить в этих тряских повозках, без ухода, без хороших перевязок, без серьезной медицинской помощи. Один раз ночью, на одном из самых трудных переходов по страшной грязи, почти без дороги, по разлившимся ручьям, я шел за обозом с ранеными. Впереди везли молодого юнкера. Он не был тяжело ранен, но у него уже началось заражение крови. Об операции думать было нечего. Всю ночь он кричал от боли. От его крика некуда было уйти, и кажется мне эта страшная ночь, кустарник, кругом вода, кочки, выбившиеся из сил лошади, и слышится этот страшный непрерывный крик. Утром он скончался.

В другой раз я обогнал раненого в повозке; сверху шинели, покрывавшей его, лежал револьвер, как он объяснил, для того, чтобы застрелить возницу, если он заметит, что он хочет его бросить, и самому застрелиться.

Как бы ни были тяжелы страдания во всякой войне, в войне против потерявших всякое представление о пощаде, в братоубийственной резне положение раненых было бесконечно более тяжелое. Тот медицинский персонал, который посвятил себя уходу за ними, те женщины, сестры милосердия, которые должны были бессильно следить за медленным мучительным умиранием этих несчастных молодых людей, не будучи в состоянии как-нибудь облегчить их участь, достойны преклонения. Русская женщина на этом походе показала себя на удивительной высоте, во всем разделяя ужасные условия этого длительного небывалого подвига.

Как я уже говорил выше, ни одного, даже частичного неуспеха наша армия не потерпела до самого Екатеринодара и на обратном пути на Дон, но все эти победы или успехи не давали ощутительных результатов. Разбив врага под одной станицей, армия, привязанная к своему обозу, без намека на базу, где она могла бы остановиться и хотя бы отдохнуть, не могла преследовать его и должна была, чаще всего без отдыха, двигаться все дальше вперед, где она неминуемо должна была встретить новые, во много раз сильнейшие массы неприятеля.

У большевиков были нескончаемые резервы, наша же армия могла увеличивать лишь свой обоз раненых и тем затруднять свое продвижение. Нужно было иметь необычайную смелость и уверенность в духе своих бойцов, чтобы совершить тот, ни с чем не сравнимый поход среди большевистского океана, и будущий военный историк, когда начнут